Шестиглавый Айдахар

Хан знал, что визирь его не обманывает, и в то же время не хотел верить ему. Не могло быть такого, чтобы одна красивая женщина не ревновала другую. Наверное, Акжамал только делает вид, что ей все равно – станет ли Кундуз очередной женой хана или нет.

Однажды, как обычно в сопровождении нукеров, хан приехал к камышовому озеру. Лето в тот год выдалось дождливое, зато осень пришла тихая и теплая, вся в пестрых одеждах. Золотом и багрянцем засияли дальние леса, и даже степь не казалась сухой и бурой, а была похожа на мягкий пестрый ковер. Тонкие серебряные паутинки медленно пылали в золотистом свете утра.

По глади озера плавал одинокий лебедь. Иногда он вытягивал красивую тонкую шею к выцветшему за лето бездонному небу, и тоскливый крик летел над водой, над таинственно шуршащими пушистыми метелками камышей.

Улетели в теплые края птицы, которые летом появлялись на озере рядом с одиноким лебедем. Они были дикими и свободными и имели сильные крылья.

Берке больше не пугало одиночество священной для него птицы. Дела в Орде шли хорошо, и свершилось то, что он задумал. Все чингизиды, все жадно и завистливо смотрящие в его сторону почувствовали, что Золотая Орда по-прежнему сильна и сумеет покарать каждого, кто посмел поднять на нее меч.

Странно, но печальный клик лебедя будил в душе Берке не грусть, а чувство удовлетворения и тихой радости.

Хан насторожился. Откуда-то из-за камышей донеслись до него негромкие голоса людей.

Берке приподнялся на стременах, стараясь разглядеть тех, кто находился за стеной негустого камыша. Это были Акжамал и Кундуз.

Женщины шли прямо к нему, а поодаль, отстав от них, на почтительном расстоянии брели девушки-служанки. Замыкали шествие нукеры из охраны ханских жен.

Голова Акжамал была низко опущена, зато лицо Кундуз хан видел хорошо. Нежный румянец освещал ее щеки, она что-то оживленно говорила спутнице. Он невольно залюбовался стройной фигурой молодой женщины.

«Чему она радуется? – вдруг раздраженно подумал Берке. – Сейчас скажу ей, что пришло время, когда она должна стать моей женой, и посмотрю, что отразится на ее лице».

Хан чуть тронул повод своего коня и преградил путь идущим. От неожиданности женщины взрогнули и остановились.

Берке негромко и злорадно рассмеялся. Не отрывая цепкого, холодного взгляда от лица Кундуз, он сказал:

– Я хочу, чтобы завтра ты стала моей женой.

В больших и прекрасных глазах Кундуз блеснули огоньки не то радости, не то гордости. Она опустила голову.

– Я повинуюсь твоей воле, о великий хан…

Берке еще раз окинул ее тонкую, гибкую фигурку взглядом. Кундуз была желанна ему.

– Возвращайтесь в юрты, – важно сказал хан. – И пусть те, кому это положено, сделают все приготовления…

Сердце Берке вздрагивало от радости и гордости. Непокорная кипчачка принадлежала ему отныне душой и телом.

Маленький, сухонький муфтий Шарафутдин в огромной белой чалме сидел на почетном месте, у ног Берке.

– Пришло время спросить согласие молодой, – подобострастно сказал он.

Два воина-кипчака, низко согнувшись, подбежали к Кундуз.

Она сидела в правой половине юрты в окружении молодых женщин, и на голову ее был накинут белый шелковый платок, расшитый жемчугами.

Нараспев в один голос воины произнесли положенные по обряду слова: – Свидетельствуем, свидетельствуем. Мы стоим того. На заре будущего Хан ожидает желанного…

Один из воинов протянул Кундуз серебряную чашу, и, когда она приняла ее, воины снова в один голос спросили:

– Луноликая Кундуз, ты согласна стать женой повелителя Золотой Орды хана Берке?

Кундуз прикоснулась к чаше губами и молча кивнула.

Берке, не отрывая колючего, горящего взгляда, следил за женщиной. Ему все больше нравилась ее покорность.

Воины попятились и стали на то место, где им полагалось стоять.

Муфтий Шарафутдин неторопливо зашелестел страницами Корана; отыскав подходящую к данному событию семнадцатую суру, протяжно, с завыванием прочел ее. Потом он закрыл Коран, оглядел всех собравшихся и, сложив ладони, провел ими по желтому морщинистому лицу.

И все, кто принимал участие в торжественном событии, повторили жест муфтия.

Настало время праздничного тоя. До поздней ночи горели костры, в котлах варились горы ароматной баранины, а белый кумыс, пахнущий увядающими осенними травами, пенился в чашх.

Не было на тое только Акжамал. И Берке, оглядывая гостей, с мстительным удовольствием подумал, что он все-таки был прав, когда решил, что сердце ее будет страдать и разрываться от ревности к сопернице.

После полуночи жены и нукеры проводили хана до юрты, которая отныне была поставлена для Кундуз в одном ряду с юртами остальных жен Берке. Белоснежная юрта была украшена китайскими разноцветными шелками и яркими, как весенний луг, иранскими коврами.

Хан вошел в жилище своей новой жены. Кундуз поднялась навстречу Берке, приветствуя его низким поклоном.

Слышно было, как за дверями юрты стали два нукера с обнаженными саблями, чтобы до самого рассвета беречь жизнь великого хана Золотой Орды и его новой жены, красавицы кипчачки.

Кундуз почтительно сняла с плеч Берке парчовый чапан, борик, отороченный мехом черного соболя, и повесила их у входа. Молча, не проронив ни слова, всем своим видом выражая покорность, стянула с ног хана сапоги.

Тот радуясь и в то же время недоверчиво следил за женщиной.

Неслышно ступая, Кундуз постелила на почетном месте белоснежную пуховую постель, приняла из рук Берке пояс, потушила в плошках огонь.

– Я сделала все, о великий хан. Ложитесь.

Голос Кундуз вздрагивал и ломался.

Необъяснимая тревога, страх вдруг охватили хана. Он услышал, как распахнулись створки двери, хотел закричать, позвать стражу, но чьи-то руки схватили его сзади и шершавая тяжелая ладонь зажала рот.

В тусклом свете, проникающем через отверстие в куполе юрты, он увидел, как блеснул приставленный к его горлу кинжал. Обезумев от страха, Берке рванулся всем телом, но его сбили с ног и повалили на ковер.

Борьба шла в тишине. Слышалось только прерывистое дыхание людей. И скоро Берке уже не мог пошевелиться под тяжестью навалившихся на него тел. В рот ему втолкнули кляп и крепко завязали платком.

– Начинайте, – негромко сказал женский голос. – Скоро рассвет…

Берке с ужасом узнал голос Акжамал.

Хан услышал, как чьи-то руки ловко развязали завязки на его штанах, а насмешливый голос прошептал:

– В таком деле нельзя торопиться. А вдруг отрежу что-нибудь лишнее…

Берке сделалось мучительно больно. Он рванулся что было сил, но невидимые в темноте люди держали его крепко. Безумные глаза хана видели только бледное от лунного света лицо человека, который склонился над ним.

Наконец человек хриплым шепотом попросил:

– Дайте жженую кошму. Надо присыпать, чтобы остановилась кровь.

Он поднялся на ноги.

– Все. У меня легкая рука. Заживет быстро. На почетном месте можно сидеть и с одним… А второе бросьте собакам.

– Хорошо, если собаки станут есть… – засмеялся кто-то, невидимый в темноте, протягивая человеку кусок белой ткани.

– А теперь свяжите его, – приказала Акжамал.

Берке вдруг увидел склоненное над ним женское лицо и с трудом узнал Кундуз.

– Тебе сейчас вынут изо рта кляп. Но если посмеешь закричать, мы зарежем тебя. Свершилась справедливая кара. Не ты ли в свое время велел оскопить юношу, который любил Акжамал, не это ли ты хотел сделать с ромеем Коломоном? Мы не стали тебя убивать, чтобы ты получше понял, что такое боль. Слушай меня внимательно… Мы никому не скажем о том, что сделали с тобой, – в голосе Кундуз послышалась насмешка. – Если народ узнает, что на троне Золотой Орды сидит не жеребец, а мерин, он ведь может от тебя отвернуться…

Кто-то развязал платок и вытащил изо рта хана кляп. Мягкий ворс ковра заглушал шаги, и Берке, все тело которого корчилось от боли, не сразу понял, что он остался один в юрте.