Катон (СИ)

- Нет, конечно, Но все-таки я сомневаюсь...

- Скоро все станет известно, - холодно пообещал Катон и пошел своей дорогой.

"Как кошка с собакой!" - насмешливо бросил кто-то из стоявших поблизости молодых людей, обыгрывая имена участников диалога, поскольку прозвище "Катон", ставшее частью фамилии наиболее известного рода Порциев, производили от слова "кот", а "Катул" - означало "щенок".

Марк давно подозревал Канидия в сговоре с олигархами и в многомиллионной службе им, но именно в споре с Лутацием его осенила идея, как связать воедино разрозненные факты и, преобразовав их в один обвинительный акт, действительно устроить суд над злостным, но очень ловким пособником расхитителей казны. Он стал скрупулезно готовиться к процессу. Но, прежде чем дошло дело до суда над Канидием, разразился скандал, связанный с соучастником его авантюр, также служившим в аппарате казначейства. Улики оказались таковы, что Марк просто выгнал его с работы. Сам же Канидий и после этого случая цепко держался за свое место, потому Катон прибег к крайнему средству и привлек его к суду.

На защиту продажного чиновника поднялись могучие силы, включавшие как сенаторов, так и всадничество. Поэтому судебная комиссия была сформирована из враждебных Катону лиц, а роль адвоката взял на себя сам Лутаций Катул. Друзья отговаривали Марка идти в бой против превосходящего противника, уверяя, что в одиночку он ничего не добьется. "Так я же не один, - говорил им Катон, - разве вы не видите, что за мною следует непобедимый легион истины?" Отклонив настойчивые советы своего ближайшего окружения, через которое на него оказывали давление недруги, он не отказался от суда и в назначенный день предстал перед недоброжелательными судьями и толпою зрителей, состоявшей в основном из клиентов Катула и его друзей, с обвинительным словом.

Стиль речи Катона резко отличался от красноречия наиболее популярных в то время ораторов Цицерона и Гортензия. Он не рисовал цветистых картин, не делал пространных отступлений и не услаждал слушателей сочным богатым языком, как первый, в его речи не было стремительности и блеска "нарядного словесного одеяния" мыслей, характерных для второго. Катон говорил сухо, строго и отрывисто, зато по-стоически логично и по-римски напористо и драматично.

Выступая против Канидия, Марк не прибегал к патетическим фразам и восклицаниям, он только излагал факты, в изобилии заготовленные им, и заострял их безнравственную, асоциальную сущность. В результате, через два часа перед присутствовавшими выросла громада ужасающих сведений о хищениях казны размером чуть ли не с Карфаген.

"Таким образом, преступный сговор кучки морально ущербных людей нанес вред государству, сотням тысяч граждан. "Но, - скажете вы, - убыток непосредственно от махинаций Канидия не столь уж сильно отразился на каждом из нас". Пусть так, но Канидий у нас не один, и число их при нашем попустительстве множится с каждым днем. Если мы не примем меры, наступит час, когда остов истощенного государства рухнет под тяжестью этих нахлебников, а это будет означать гибель для всех нас, как для противников, так и для защитников Канидия", - подытожил Марк и уже хотел сойти с ораторского возвышения, но, взглянув на растерянного Катула, который в роли защитника должен был говорить следом, задержался и сделал специальное заключение. "В этом деле, граждане судьи, все предельно ясно, - сказал он. - Канидий виновен, и вопрос лишь в том, осудите ли вы его за преступные действия или вдруг решите, что подделка завещаний, выдача государственных средств проходимцам по фальшивым актам и даже вовсе без таковых - вполне нормальное явление, достойное поощрения и придания ему значения доброго примера для остальных чиновников. И, как я полагаю, смутить вас может лишь одно - то, что против меня выступают в качестве защитников лучшие люди государства. Но замечу вам на это, наши интересы противостоят друг другу лишь по форме, по сути же защита спорит с обвинением лишь за тем, чтобы в споре родилась истина".

Этими словами Катон расчистил Катулу путь к отступлению. Однако тот не собирался сдаваться и бодро вышел на трибуну. Но все же он не мог оправдать проступки Канидия, потому завел нудную речь о государстве и государственной службе вообще. Усыпив бдительность судей обилием слов, оратор заговорил о казначействе, о сложности и деликатности миссии чиновников, находящихся бок о бок с гигантскими сокровищами, о том, скольких соблазнов избежал Канидий и сколько получил поощрений от квесторов за годы безупречной службы. "Ну, а если наш бдительный квестор и уличил его в чем-то, так ведь, кто много ходит, обязательно где-нибудь да споткнется, - примиряющим тоном вещал Лутаций. - Марк Порций сам обрисовал нам обстановку вокруг писцов казначейства, поведал, как норовят оплести их интригами недобросовестные дельцы и просители. Как тут не допустить просчет, как тут не ошибиться?"

Чувствуя, что ему все-таки не удается переломить ход процесса, он далее стал откровенно просить Катона и судей снизойти к его подзащитному, простить ему "огрехи" и помиловать его, а следовательно, и адвокатскую репутацию самого Катула.

- Негожи такие слова на суде! - воскликнул Катон.

Тогда защитник повернулся прямо к нему и с надрывом в голосе воззвал:

- О Порций, покажи, что ты видишь в людях не только дурное, докажи, что у тебя есть сердце, смилуйся над этим несчастным человеком, отцом троих детей, коих ты хочешь оставить без корки хлеба!

Но Катон и тут не дрогнул.

- А как быть с другими детьми, чьих отцов обобрал этот хапуга? - сурово спросил он. - Их гораздо больше!

Катул молчал, всем своим видом изображая отчаяние, казалось, даже складки его тоги сложились в горестную гримасу.

Катон посмотрел в глаза просящему и твердо произнес:

- Позор, Катул, что тебя, чей долг - испытывать и очищать наши нравы, лишают цензорского достоинства писцы казначейства.

Лутаций растерянно поглядел на неумолимого обвинителя и приглушенно воскликнул: "Невозможный человек!" После этого он сошел с трибуны.

Несмотря на то, что по логике процесс выиграл Катон, он проиграл его авторитету защитника. Мнения судей разделились, и многие отдали предпочтение весомому в своем значении цензору перед молодым, ничем толком еще не проявившим себя квестором. Сказался и страх создать прецедент, способный вызвать лавину подобных процессов, которые неминуемо затронули бы сильных мира сего. И все же за обвинение было подано на один голос больше. Претор, председательствовавший в собрании, объявил результат, но тут к нему с удивительным проворством подскочил грузный Лутаций и закричал:

- Марк Лоллий против! Марк Лоллий против!

- Но он болен и лежит дома, - веско заметил претор.

- Пошлите за Лоллием! Не расходитесь, граждане! Сейчас прибудет Лол-лий. Он обещал! - не унимался Катул.

Через некоторое время к месту событий действительно поднесли на носилках больного члена судебной комиссии, и тот высказался за оправдание подсудимого.

На форуме поднялся шум. Одни радовались неожиданному повороту дела, другие негодовали. И настолько упало в Риме правосудие, что претор, слегка поморщившись и безнадежно махнув рукой, огласил положительное для преступника решение, как это было принято при ничейном исходе голосования. Счастливый Канидий полез обниматься с друзьями. Гвалт в толпе усилился.

Тогда на трибуну вновь поднялся Катон и, призвав народ к тишине, уверенным тоном заявил:

- Марк Лоллий отсутствовал на процессе, следовательно, не знает дела. Поэтому он не имеет права голосовать, а раз уж он по необдуманности сделал это, я избавлю его от конфуза и не приму в расчет его голос. По справедливости, суд обвинил Канидия, и на работу я его больше не возьму. Если кто-то желает опротестовать это решение, я готов дать ему обстоятельный ответ, но уже на другом судебном процессе.