Тень скорби

И снова — она видит это по нежному покачиванию головы — ее слова воспринимаются как попытка сделать храбрый вид. Иногда Энн задумывается о сути этого понятия, как будто храбрость может быть только своего рода маской. Неужели вид не может быть по-настоящему храбрым? Да, вне всяких сомнений, она будет тосковать по дому, ужасно скучать по родным, чувствовать себя потерянной, брошенной на произвол судьбы и все прочее. Но. Находясь в пасторском жилище, она время от времени страдает от удушья; ей вдруг хочется распахнуть настежь двери, даже разбить окна и почувствовать, как воздух со свистом влетает в комнаты, минуя острые клыки стекла. И только иногда ей не хочется, чтобы длинная рука Эмили обвивалась вокруг шеи, удерживая ее на месте. Ей слишком сильно это нравится.

— Почему ты думаешь, что тебе это подойдет? — требует ответа Эмили.

— Ну… в первую очередь, я люблю детей.

Еще больше помрачнев, Эмили тем не менее почти улыбается.

— Ты никогда с ними не сталкивалась.

В мае Шарлотта отправляется работать гувернанткой в богатую семью в поместье Стоунгэпп, неподалеку от Скиптона, — или по крайней мере одна из Шарлотт отправляется. Ею оказывается настоящая Шарлотта; но некоторое, совсем недолгое, время существовала еще одна, потенциальная Шарлотта, и в дилижансе до Скиптона настоящая представляет совсем иное путешествие своей копии.

Что ж, начать с того, что она едет одна-одинешенька в общественном дилижансе, а потенциальной Шарлотте ни за что не пришлось бы терпеть такие неудобства. Еще до свадьбы ее окружили бы скрупулезной заботой, ни в коем случае не позволяя ей подвергаться унижениям и трудностям. Быть может, это больше связано с тем, что приличествует ее будущему статусу жены викария, а не с избытком нежности. И все же чихать на нее не будут. В дилижансе сквозит, подушки на сиденьях скрипят от старых противоблошиных присыпок.

И потом, куда она едет? Ей кое-что известно о новых работодателях, мистере и миссис Сиджвик, обеспеченных состояниями с обеих сторон, и о красивом доме, ими купленном; с другой стороны, это просто работа, безликая дыра, которую заполнят ею. Цель путешествия другой Шарлотты совсем иная. К ее приезду все должно быть готово — быть может, не совсем как в личном загородном доме, но с усердным вниманием к ее вкусам и запросам. И это не на крутых и резких высотах Скиптона, а в сочной долине Суффолка, счастливой земле мягкосердечного народа, покрытой удушающе мясистой зеленью.

— Мисс Бронте, не так ли?

На постоялом дворе в Скиптоне с тупым безразличием бормочет этот вопрос один наемный работник другому и швыряет ее сундук в ожидающую двуколку. Она, вполне естественно, не особо ему интересна. Но другую Шарлотту ожидают с нетерпением, обсуждают, ждут не дождутся, когда она прибудет в свой новый дом; какой она окажется? Ничего грандиозного не ожидает ту, другую Шарлотту, но и ничего пренебрежительного; она приобретет определенное влияние и важность в своей сфере.

Что до сундука, то в нем два простых платья настоящей Шарлотты, латаное и на скорую руку подшитое белье, несколько драгоценных книг; и всему этому суждено длиться неопределенное время. В отличие от другой Шарлотты, у которой есть не только свое приданое, но и право ожидать в обозримом будущем щедрой порции удобств.

Стоунгэпп проталкивается в поле зрения: громадное, подавляющее место, припирающее тебя к стенке неоспоримым фактом: другого не дано. Дом на вершине холма господствует над садами и террасами; он настолько большой, что в нем легко могут потеряться и десять гувернанток. Настоящая Шарлотта подается вперед в двуколке, пытаясь компенсировать угол подъема, и гадает. Гадает, каково ей там будет, и одновременно представляет, каково было бы другой Шарлотте, прибывающей в пасторское жилище Доннингтона, в графстве Суффолк, в качестве молодой жены преподобного Генри Нюссея.

— Чертовы твари, вечно гадят на подъездную аллею, — ворчит слуга, когда двуколка останавливается перед домом и лошадь производит шумное опорожнение на недавно взрыхленный гравий. — А мне отвечать. Хозяин с хозяйкой тотчас на меня набросятся. Вот досада. Долбаные шельмы. — Его тон одновременно весел и расслаблен: трудно определить, кто такие долбаные шельмы — лошади или хозяева.

С ней до сих пор письмо, которое он ей написал, — на самом деле оно как раз в том сундуке, что выносит из двуколки слуга. Зачем хранить его? Как напоминание, быть может, о том распутье, о другом человеке, которым она могла бы стать.

Экономка провожает Шарлотту в ее комнату, то и дело останавливаясь, чтобы хорошенько смерить ее сверлящим взглядом. Раскрытые вдоль коридора двери позволяют заглянуть в маленькие скромные спальни служанок. Комната Шарлотты больше, есть канапе у окна и хороший вид, но такая же узкая монашеская кровать. Гувернантка — ни рыба ни мясо, такая вот своеобразная социальная русалка. Она садится на свою скалу, жесткую кровать, ожидая приказаний от нанимателей.

Другая Шарлотта, конечно, спала бы на двуспальной кровати. В этом все дело? Нет, конечно нет; ей кажется, что нет, хотя воображение склонно пробежать по этому мосту, не глядя вниз. Безусловно, когда пришло письмо, ее реакцией было возмущение: «Господи, как отвратительно, как он мог возомнить, будто я соглашусь?» Скорее всего, она почувствовала огромное удивление, временно затмившее все остальные эмоции.

Причины, по которым я осмелился обратиться к Вам, мисс Бронте, немедленно прояснятся, когда я сообщу Вам, что теперь я сносно устроился в Доннингтоне, что дом, сад и так далее приведены в порядок в соответствии с моими вкусами и что после Пасхи я надеюсь приступить к делу, о котором говорил Вам, к набору учеников. Как раз на этой ступени жизни я чувствую, что обстоятельства и склонности наиболее убедительно указывают в сторону супружества…

Любопытно, что, когда она точила перо, окунала его в чернила и готовилась писать об отказе, в голове только и крутились причины, чтобы сказать «да». Обеспеченность: и никакой необходимости учить обидчивых девочек; и никакого чувства вины оттого, что являешься бременем для папы; и уверенность в том, что ослабнет давление на Брэнуэлла. «Потому не обвиняйте меня в ложных мотивах, когда скажу, что моим ответом на ваше предложение будет твердый отказ…» — писала Шарлотта, а причины колечками и розами застилали все вокруг: комфорт; жизнь с пользой; возможность частого общения с Элен; Генри — хороший, порядочный человек; да и, в конце концов, нашелся кто-то, кто хочет жениться на тебе, несмотря ни на что, несмотря на то, что говорит тебе зеркало. «…Что до меня, вы меня не знаете. Я не такая серьезная, степенная, хладнокровная особа, как вы думаете…» Но ты могла бы ею стать! — кричали причины с последним отчаянным воплем, когда письмо было дописано, запечатано, отослано.

— Миссис Сиджвик желает вас видеть.

Что до другой причины — причины, по которой Шарлотта отвергла Генри, — то она проста и неуловима, как аромат на ветру, мимолетный взгляд, слово.

Итак, прощайте, другая Шарлотта и ее возможное или невозможное существование. Но в то же время… входя в просторную гостиную Стоунгэппа, чтобы познакомиться со своей нанимательницей, она испытывает странное чувство, будто ее копия все-таки существует и скользит рядом с ней рука об руку. Потому что именно на нее устремлен взгляд миссис Сиджвик, когда, сидя на диване, хозяйка замечает, что приезд мисс Бронте ожидался уже добрый час назад, сокрушается о необходимости найти временную гувернантку и надеется, что мисс Бронте — мастерица простого шитья. Да, судя по тому, как смотрит на нее сейчас миссис Сиджвик, ясно, что та вообще не собирается ее видеть.

В Стоунгэппе царит атмосфера богатства, лишенная каких-либо страхов перед тем, чтобы выставлять его напоказ. Мистер Сиджвик приумножил свое фабричное состояние, рассудительно выбрав жену: шаги откормленного семейства тонули в турецких коврах, многочисленные позолоченные зеркала отражали их великолепные цветущие лица.