Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.

—

А что ж, почему ему не потягиваться? — ухмыляясь промолвил Степан Степанович.

Ключник схватился за бока и закатился деланым смехом.

—

Ой-ой, не смеши, боярин! «Почему ему не тягаться!» Да у него и именья всего, что полушка с алтыном! Ха-ха!

—

Как, как? Полушка с алтыном?

—

Так и есть, боярин!

Степан Степанович расхохотался в свою очередь.

—

А ему сегодня нос утру! Приготовь-ка ты мне мой новый тегиляй [23]; в церковь поеду — надену.

—

Это алтабасный [24]?

—

Да… приду в храм и нарочно шубу распахну, — жарко, дескать. Пусть моим тегиляем любуется! Ха-ха!

—

Как бы с зависти языка не откусил! Хе-хе!

—

Пожалуй, что. Однако, солнце уж высоконько. Сбираться пора. Поди и бабам скажи, чтоб они сбирались.

Хмурость Степана Степановича совсем прошла, и он, по уходу Ваньки, долго еще ухмылялся себе в усы и бормотал:

—

А я ему нос утру!

В свою очередь Ванька, долговязый старик, с желтым морщинистым лицом, с хитрыми исподлобья смотревшими глазами, выйдя от боярина, ухмылялся во весь рот.

«Ведь вот и не дурак Степан Степанович, а какими глупостями тешится. Спесь заела! Видно, все бояре на один покрой», — думал он.

—

Что, Иван Митрич, каков сегодня боярин? Сердит? — спросил ключника молодой парень из дворовых, приставленный к дверям в сенях для доклада о приезжих.

—

Был хмур что туча, а теперь что солнышко весел.

—

И как это ты, Иван Митрич, сумеешь завсегда боярина развеселить, диву даться можно!

—

Не надо дурнем быть самому, а из боярина дурня делать, вот и все уменье, — ухмыляясь пробормотал ключник.

Через час у крыльца боярского дома уже гнула шеи и позвякивала бубенцами тройка добрых коней, запряженная в пестро раскрашенные и прикрытые узорным ковром сани. Скоро из саней выплыла Анфиса Захаровна и, поддерживаемая под руки ключницей Феклой с одной стороны и какой- то холопкой с другой, кряхтя, уселась в сани. Следом за ней вспрыгнула в них боярышня Екатерина Степановна.

Боярин замешкался на крыльце, отдавая какие-то приказания Ивану Дмитриевичу. Тот только кланялся в ответ и приговаривал:

—

Слушаю! Сделаем, как твоей милости угодно.

Степан Степанович двинулся было к саням, запахивая

шубу, из-под которой алтабасный тегиляй так и блеснул серебром, и остановился.

—

Ванька! Кто это? — указал он ключнику на проходившую через дверь девушку-холопку.

—

А это ж — Аграфена, дочь Петра-кабального, что помер на Рождестве.

—

Да неужели она? Ишь, вытянулась да красоткой какой стала! А я помнил ее девчонкой махонькой. Как я ее не заприметил? — промолвил боярин и крикнул: — Эй, девица! Подь-ка сюда!

Стройная чернобровая и белолицая девушка робко подошла к боярину и, отвесив низкий поклон, смущенно уставилась на боярина черными, как две коринки, глазами.

—

Тебя Аграфеной звать?

—

Да, — тихо ответила она.

Потом, потрепав девушку по щеке и промолвив с плотоядной усмешкой: «Красотка, красотка!», — боярин сел в сани и крикнул:

—

С Богом!

В воротах он еще раз обернулся и, посмотрев на Аграфену, пробормотал:

—

Ладная девка!

Анфиса Захаровна только глубоко вздохнула, услышав замечание мужа.

III

ЗАПОДОЗРЕННАЯ

В

то время, когда Степан Степанович, подозвав Аграфе- ну, беседовал с нею, в глубине двора стоял высокий молодой парень и угрюмо смотрел на эту сцену.

—

Груня! — крикнул он, едва боярские сани выехали за ворота.

Та подошла.

—

Что, Илья?

—

О чем он с тобой говорил?

—

На работы в доме назначил.

—

Та-ак, — протянул Илья. — А по щеке чего хлопал?

—

Красотка, говорит. Ну, и похлопал.

—

Ишь ты! Не знаем без него, что красотка! — в голосе парня слышалась ревнивая нотка. — Ты, Груняша, его ласкам не верь.

—

Еще б верить!

—

Сдается мне, что он тебя неспроста работать в доме назначил.

—

Кто его знает! Смотрел на меня так чудно.

—

То-то смотрел! Подлезать он к тебе будет, вот что. Так ты, смотри, ухо держи востро.

—

Как не держать! Дура я, что ли?

209

—

Дура не дура, а только он ходок по бабьей части. Так тебя опутает, что и сама не заметишь.

—

Не бойся, не сдамся! Али ты не люб мне, что ли, красавчик мой!

Груня положила руки на плечо Ильи и ласково смотрела ему в глаза.

—

Эх, Грунька! Пока не поженюсь на тебе — спокою иметь не буду: и день, и ночь дума одна, как бы кто тебя у меня не отнял!..

—

Али не веришь мне, соколик? — с упреком промолвила девушка.

—

Тебе ль не верить! Верю, а так вот сам не знаю с чего, точно беды на нас с тобой жду. Сейчас вот, хочешь — верь, хочешь — не верь, как увидел я, что с тобой боярин ласково разговаривает, так у меня сердце и захолонуло.

—

Полно, милый, что за страхи! — с улыбкой проговорила Аграфена.

—

Грунька! Да скоро ль ты придешь? Али мне тебя тут до ночи дожидаться? — с сердцем крикнул молодой холопке ключник.

—

Сейчас, Иван Митрич, сейчас! — отозвалась она, не трогаясь с места. — Вечером где свидимся? — торопливо спросила она у Ильи.

—

Приди в сад, знаешь, к дубку, где летом видались.

—

Ладно! Только стемнеет, урвусь, прибегу.

С этими словами девушка повернулась, чтобы удалиться.

—

Груня! — остановил ее Илья, — Я думаю не мешкая у боярина просить дозволенная нам повенчаться. Спокойнее будет.

—

Спокойнее, вестимо. Что ж, попытай! А только вдруг не позволит?

—

Никто, как Бог!

—

Попытайся, родной! До вечера!

И она быстро отошла от него.

Илья с невеселым лицом смотрел ей вслед.

«С чего это на сердце у меня словно камень?» — подумал он.

Ключник Иван Дмитриевич повел Аграфену к ключнице Фекле.

—

Вот, Фекла Федотовна, тебе новая работница… Боярин прислал, — сказал он старухе.

Аграфена низко поклонилась ключнице.

—

С чего ж это он тебя, Грунька, со двора да сюда вдруг вздумал? — спросила Фекла.

—

Так, — отрывисто промолвила старуха и сжала губы.

—

Боярин изволил ее еще и по щеке потрепать, — хихикнув, сказал Иван Дмитриевич и подмигнул ключнице.

—

А, вот что! — протянула та и сурово взглянула на Гру- ню. — Ты, может быть, и рада?

—

Чего же радоваться? Здесь ли работать, там ли — не все равно?

—

Гм… Может, и не все равно. Что же ты умеешь делать? Вышивать знаешь?

—

Нет… Так маленько, а только не скажу, чтобы знала.

—

К чему ж мне тебя приспособить? Посажу хоть нитки сучить. Пойдем в девичью!

Идя следом за Феклой, Груня дивилась, почему это старуха вдруг словно не та с ней стала: говорит так, будто сердита на нее за что-нибудь.

—

Вот вам новая товарка, девоньки. Потеснитесь, дайте- ка ей места в уголку! — промолвила ключница, войдя с Аграфеной в большую, светлую комнату, в которой работали — шили, вышивали с десяток девушек. Все они были знакомы Груне.

—

Что это ты, Груняша, со двора, — ведь ты в птичницах, кажись, была? — да вдруг сюда попала? — спросила одна из них.

—

Боярин прислал, — ответила за нее Фекла.

—

А! — многозначительно протянула спрашивавшая и насмешливо улыбнулась.

Остальные переглянулись между собой.

Фекла Федотовна посадила Груню на лавку, показала, что и как надо работать, и вышла.