Империя

К удивлению Каролины, Адамс повернулся к ней и возобновил прерванный разговор.

— Во всех событиях, когда внезапно смещается мировой баланс сил, должен быть главный игрок, который рассчитывает ходы. Этот игрок направляет Теодора в военно-морское министерство, чтобы тот мог послать адмирала в Манилу, затем он отвечает на потопление «Мэна» серией ходов, которые приводят к почти бескровной войне, закату Испании как игрока мирового класса и рождению Соединенных Штатов как азиатской державы…

— Я заинтригована, мистер Адамс! Кто же этот главный игрок?

— Наш первый избранник судьбы после Линкольна — президент, кто же еще? Майор собственной персоной. Мистер Маккинли. Не смейтесь! — Адамс мрачно насупился. — Я знаю, что его считают креатурой Марка Ханны [15] и других боссов, но мне-то ясно, что дело обстоит совсем наоборот. Они собирают для него деньги — полезное занятие, — чтобы он создал для нас империю. Именно это он и сделал. А какой тонкий выбор момента! Ослабленная Англия выпускает мир из своих рук, Германия, Россия и Япония сцепились в схватке за место, которое занимала Англия, а Майор опережает их всех — и вот Тихий океан принадлежит нам! Или скоро будет принадлежать, и новыми силовыми полюсами станут Россия на Восточном континенте и Соединенные Штаты на Западном, и разделять их будет наконец-то зависимая от нас Англия! О, мисс Сэнфорд, быть молодым, как вы, и лицезреть наступление новой эпохи — нашего века Августа!

— Вы когда-то сказали мне в Париже, мистер Адамс, что вы извечный пессимист.

— То было на земле. А сейчас я в небесах, дорогая мисс Сэнфорд. Мой пессимизм выдохся, как, впрочем, и вся моя земная жизнь. — Кончики его усов загнулись кверху. Какой он маленький, подумала Каролина, этакая помесь ангела и дьяволенка.

Появился Дон Камерон, от которого разило виски, и коренастый лысый человек с бородкой — Генри Джеймс, он только что приехал из своего дома в Ржаном поле. Каролина была еще совсем маленькая, когда знаменитого писателя привез в Сен-Клу Поль Бурже. На нее произвел впечатление его чистый, без акцента, французский, ее заинтересовало и то, что у этого американца как будто два имени, но нет фамилии: Генри Джеймс. «Ну а дальше?» — спросила она отца. Полковник не знал, да и знать не хотел. Он недолюбливал литераторов, за исключением Поля Бурже, агрессивный снобизм которого импонировал полковнику Сэнфорду: «Книг его я осилить не в состоянии. Но он понимает le monde de la familie» [16]. Когда полковник говорил что-нибудь по-французски, это всегда звучало ужасно, хотя у него был неплохой слух; он любил музыку, но не музыкантов. Он даже написал оперу о Марии Медичи, которую никто не хотел ставить, если он не возьмет на себя расходы. Но поскольку полковник принадлежал к людям, не способным потратить ни пенни для собственного удовольствия, опера так и не была поставлена при его жизни; впрочем, можно ли назвать это жизнью? Каролина поклялась себе, что не повторит отцовских ошибок.

Послышался громкий и резкий голос Дона Камерона:

— Но вы могли бы хоть попробовать!

— Но, мой дорогой сенатор, я уже изрядно омашинен. В своем Лэмб-хаусе я оснащен, как новейшая и современнейшая мануфактура, готовая к интенсивному производству, главный инженер которого безнадежно привязан к этой утонченной машине, что приводится в действие поистине виртуозным прикосновением к ее… — Голос Джеймса звучал глубоко и звучно, он исторгался из его широкой бочкообразной груди. В ней прячутся легкие певца, подумала Каролина, ему всегда хватало дыхания, сколь бы длинно закрученной ни была тирада.

— Вы никогда не пожалеете об этом, — настаивал Камерон. — Я знаю, сам ее испытал. Я не писатель, но уверен, что она изменит всю вашу жизнь.

— Ну это вы преувеличиваете! — начал было Джеймс.

— О чем это вы? — вмешался в разговор Адамс.

— Вам я уже показывал. — Маленькие, красные, подозрительные глазки смотрели теперь на Каролину. — Я продаю эту вещь, точнее, права для Европы. Исключительные права.

— Наш друг сенатор… — Каролина заметила, что прежде чем заговорить Генри Джеймс глубоко вобрал в легкие воздух; благодаря полковнику она знала уловки оперных певцов и другие оперные тайны, — … пребывая теперь в изгнании… нет, скрывшись в этом философическом убежище от сенатской суеты, обратил всю силу своего внимания на коммерческий объект, который он совершенно справедливо полагает для меня, более чем для кого-нибудь другого, исключительно полезным, да к тому же занимательным, но произведет ли сенатор в качестве распространителя… или, точнее, соблазнителя такое же впечатление на мисс Сэнфорд, какое он произвел на меня своим описанием, таким ярким и захватывающим, коммерческого объекта, название которого вы, мой дорогой Генри, хотите узнать, я не в состоянии без риска даже предположить. Mais еп tout cas [17], мадемуазель Сэнфорд, я не могу даже вообразить, что вы, владелица великолепного дворца Сен-Клу-ле-Дюк, проявите любопытство к изделию сенатора Камерона, любопытство истинное или притворное, вынужден я добавить, разве что…

— Но что, что это такое? — воскликнул Генри Адамс, не в силах более выносить нескончаемые фразы, обвивающие присутствующих наподобие Лаокооновых змей.

— Пишущая машина, которую я рекламирую, — сказал сенатор Камерон.

— Мне на мгновение показалось, что речь идет о домашней гильотине, — сказала Каролина.

— Гильотина для домашнего обихода? — переспросил Адамс и тут же ответил на свой вопрос. — Отличная идея! Нам пригодилась бы такая штука на Лафайет-сквер [18].

— Ну, если мистер Джеймс поддержит нас своим благожелательным отзывом… — начал сенатор Камерон.

— Но я повенчан, сенатор, с другой… Разрешите мне произнести для всех присутствующих достойное имя — я соединен уже почти в течение двух блаженных и счастливых лет с пишущей машиной «Ремингтон».

— И вы сами ею управляете? — Каролина не могла себе представить тучного Джеймса, стучащего своими короткими пальцами по клавишам машины.

— Нет, — сказал Генри Адамс. — Он прохаживается по оранжерее и нашептывает свои фразы на ухо пишущему машинисту, а тот переводит их на ремингтоновский язык.

— Который в своих лучших образцах очень похож на английский, — добавил Генри Джеймс, поблескивая глазами.

Каролина дала себе слово прочитать его книги. Кроме «Дейзи Миллер» (прочитать эту вещь была просто обязана каждая американка в Европе) Каролина не раскрыла еще ни одной книги человека, которого многие знающие американцы в Париже называли Мастером.

— Я вам все равно привезу образец, — обиженно сказал Камерон. — Пусть ваш машинист его испытает. Эти новинки могут принести целое состояние. А где же Лиззи?

Никто не знал. В комнате ее не было. Когда Камерон пробирался сквозь сбившихся в кучу детей, Эдди низко поклонился сенатору, но тот его даже не заметил.

— Наш друг Дон очень настойчив, — произнес Генри Адамс дружелюбным тоном, чего нельзя было сказать о выражении его лица. От Каролины не укрылось, что Джеймс это заметил.

— Очень тяжело, должно быть, потерять место в сенате, после того как столько лет находился в центре событий, — с несвойственным ему сомнением в голосе сказал Джеймс.

— Ну, я думаю, он не тужит. Богат, владеет собственностью в Южной Каролине…

— Лиззи или Доне, как вы ее называете, вероятно, тяжелее. — Джеймс пристально всматривался в лицо Адамса.

— Она была не вполне здорова, — безучастно и даже равнодушно сказал Адамс. — Вот почему мы с Доном образовали синдикат и сняли на лето это имение, которое объединило всех нас.

— Насколько я могу судить, у нее цветущий вид.

От ответа Генри Адамса избавил дворецкий, которому наконец удалось проявить себя во всем блеске. Длинный и неестественно прямой, с мертвенно-бледным лицом Бич, застыв в дверях, громким басом торжественно объявил: