Крутое время

— Оголтелое дурачье! Своей выгоды не понимают! Эх, черт, вот я тебя!..

В злобной суматохе, он даже не узнал Нурума и с удивлением глянул на него, как бы спрашивая: «Где это я тебя видел?» Потом, решив вдруг, что человек пришел ему на помощь, сказал:

— Поймай мне этого дурня, не знающего своей выгоды!

Пастушонок тем временем прибег к последней хитрости: стал вертеться у лошадиного хвоста. Мальчик тоже разозлился, он даже не плакал, стиснул зубы и не прочь был запустить камнем в своего обидчика. Но на плоской равнине Каракуги камня не сыщешь. Увертываясь от камчи, он все же умудрился как-то вырвать увесистый курай и хотел швырнуть его в лицо всадника, но тут заметил бежавшего во всю прыть Нурума. Увидев заступника, маленький беглец расхрабрился, точно козленок, в ярости бодающий верблюда, схватил обеими руками курай и приподняв левое плечо, широко размахнулся.

— Зачем трогаешь мальчонку?! Он ведь не убил твоего отца. И Шугул, кажется, жив?! — крикнул Нурум.

Его плечи поднимались как кузнечные меха, он еле переводил дыхание от ярости и быстрого бега. Нурыш на миг растерялся. Только теперь понял он, что перед ним известный забияка Нурум и что он спешил сюда не для того, чтобы взгреть мальчонку, наоборот, заступиться за него. Резкие слова вздорного Нурума, задевшие честь самого хаджи Шугула, будто насквозь пронзили Ну руша.

— Чего ты гавкаешь? Чего как собака бросаешься на верхового? Или тоже спина зачесалась, а? — взревел он, угрожающе приподняв витую шестихвостую камчу.

— Да, зачесалась… Попробуй!

Нурыш не стал долго раздумывать. Хотя он не слыл ни драчуном, ни задирой, но сейчас им вдруг овладело страстное желание огреть камчой необузданного Нурума. Ударив пятками коня, он вплотную подскочил к безоружному. Нурум не думал защищаться, скорей всего он собирался сам напасть: глаза следили за каждым движением всадника, а все тело настороженно сжалось, вспружинилось. Левой рукой он приготовился поймать камчу, а правой — ухватиться за ворот Нурыша. Испокон веков верховой чувствовал себя уверенней и сильней пешего. Нурыш, намереваясь сшибить конем этого долговязого черного джигита и уже потом огреть камчой, привстал на стременах и размахнулся. Но, оказавшись перед человеком, присевшим, будто тигр перед прыжком, конь вдруг испуганно шарахнулся, и камча, со свистом сделав в воздухе петлю и не задев Нурума, вяло хлестнула полу нанкового бешмета. Нурыш повернул коня вторично.

— А ты, оказывается, наглец! Опять мешаешь мне проучить пастушонка. Если отец твой бий, значит, можно тебе свою прыть показывать? — распалился он.

На этот раз конь безбоязненно двинулся на пешего. Зная, что если побежишь — догонит, будешь стоять — конь сшибет грудью, Нурум решил во что бы то ни стало ухватиться за всадника. Но спереди не дотянешься, надо попытаться прыгнуть на него сбоку. «Ах, черт, если бы на коне прискакать, тогда бы вырвал камчу и стянул бы самого с седла», — с досадой думал Нурум.

Подскочив почти вплотную к человеку, недобро изогнувшемуся перед прыжком, конь снова отпрянул в сторону. Снова взвилась камча и на этот раз хлестанула Нурума, обвилась вокруг правой руки выше локтя, а кончик звучно хлестнул по бедру. Когда всадник дернул ее к себе, рослый черный в броске ухватился за черенок. Плеть будто припаялась к сведенной судорогой руке — теперь она или оборвется, или Нурыш ее выпустит. Пробежав с разгона несколько шагов возле коня, Нурум на мгновение уперся ногами, изо всей силы потянул плеть к себе и, когда всадник накренился в седле, одним прыжком достал его и ухватился за полы бешмета. Камчу, однако, он не выпустил, опасаясь, что Нурыш хлестанет его по голове. Сидя на крепком коне, и сам не хлипкого сложения, байский сын не слетел с седла: как ребенок, ухватившись левой рукой за гриву, крепко прижав колени к бокам коня, он больно ударил скакуна пятками, намереваясь поволочить Нурума по земле, как козленка при козлодрании, и даже проволок его несколько шагов. Нурыш был в бешмете и поверх него еще в красном ватном чапане, так что Нуруму было за что держаться. По всему было видно, что Нурум не отпустит теперь сплоховавшего всадника, пока не стянет его с коня или не оборвет полы чапана вместе с камчой. От боли и позора, что его волочат как тушку при кокпаре, Нурум до бешенства рассвирепел: глаза налились кровью, лицо побагровело, в висках свело мышцы. Что бы там ни случилось, он должен стянуть, свалить, швырнуть на землю, подмять под себя надменного мурзу. Повидавший немало ссор и драк, но не участвовавший в них, Нурыш, хотя был силен и сидел на крепком коне, ничего не мог поделать с безоружным пешим джигитом. Уверенно действуя вначале, Нурыш теперь сник, даже робость охватила его. Он уже не думал растоптать этого ненавистного черного, а пытался всего лишь вырваться, без греха улизнуть; камчу он уже отпустил и старался высвободить бешмет. Свободной рукой захватив полы чапана, Нурыш снова ударил коня ногами. Испуганно захрапев, мелко дрожа, темно-серый конь, словно увидев перед собой овраг, взметнулся вдруг резко ввысь. Передняя подпруга с треском оборвалась, Нурыш, запрокидываясь, перелетел через голову Нурума и грузно, мешком бухнулся оземь. Вмиг облегченный, без всадника и сед-да, конь рванулся, но, наступив на повод, запутался и остановился, тревожно фыркая. А Нурум. сообразив, что случилось, только теперь выпустил полы чапана и наклонился над Нурышем: видимо, от ушиба, лицо его было сплошь в крови, а сам он лежал безмолвно, бесчувственно. «Не разбился ли насмерть?!»— промелькнула мысль у Нурума.

Не чувствуя ни жалости, ни досады, обомлев на мгновение, Нурум отвернулся и пошел в сторону землянки вдовы сыбызгиста Каипкожи. Маленький Кали, не выпуская из рук курай, почти добежал уже до торчавшей из-под земли трубы, откуда тянулся жидкий дымок. Нурум зашагал к Бекею, поджидавшему его у копны…

— По словам Бекея, он вывихнул плечо и, кажется, еще не совсем пришел в себя, — рассказывал вечером Нурум учителю Калену.

Кален покачал головой, но не стал осуждать Нурума. Совет его был короток:

— Сейчас все труднее становится бедняку доказать, что он не виновен, Нурум. К примеру, вспомни, как недавно взялись морочить мне голову. Пока здесь судят да рядят старшина и волостной, тебе лучше исчезнуть. Перемелется — вернешься, вот и весь мой совет.

— Значит, мне совсем уехать отсюда, Кален-ага?

— Да, — сказал Кален, помедлив. — Род Акберли тебе близок. А если захочешь узнать, что делается в городе, то там ведь живет твой нагаши, учитель Ихсан Изкулов. Он будет тебе и добрым наставником, и надежной защитой.

Наутро, когда пастухи погнали скот на выпас, Нурум оседлал белоногого мухортого коня Бекея и выехал из аула. Он не стал говорить отцу ни о причине своего поспешного отъезда, ни о том, когда думает вернуться. «Не впервой ведь уезжать из аула. Обо всем узнает после от Бекея», — успокаивал себя Нурум.

Он направил коня по дороге в город.

Неутомимый в верховой езде Нурум, выезжая из аула спозаранку, прибывал в уездный центр обычно задолго до вечера. И на этот раз уже после полудня он мог бы уже въехать на городскую улицу. Всю дорогу Нурум громко, на всю степь, пел песни, но перед самым городом вдруг смолк, запечалился, поехал медленней.

С детства рос он беспечным, никогда не задумывался о завтрашнем дне. Далекий от забот о семье, о скоте, занятый только собой, Нурум незаметно выскользнул из-под сурового влияния отца и жил беспечным весельчаком: среди молодежи пел песни, среди стариков был жырши — сказителем. Не тревожили его прежде и заботы путника: «Куда приеду, где остановлюсь?» А сегодня нет-нет да всплывала тревожная, назойливая мысль: «Куда, к кому, зачем я еду?» Иногда как будто голос со стороны спрашивал:

«Нурум, куда направился? Какая забота несет тебя в город?»

Ответить можно, конечно, не в первый раз уезжать из аула. Разве не гостил он в прошлом году целый месяц в далеком Акберли и Чулане?! А в позапрошлом? Разве не разъезжал он месяцами?! Разве не бывал всегда там, где той, где веселье?