Печенежские войны

Возможно, это всего лишь легенда. Но о проповеди христианства среди печенегов мы знаем и из других, вполне достоверных источников.

В январе 1007 или 1008 года (точная датировка затруднена) в Киев явился немецкий миссионер, епископ Бруно Кверфуртский, имя которого уже упоминалось выше. Он направлялся к печенегам для проповеди среди них христианства. Миссия Бруно к печенегам не принесла ощутимых результатов (по его собственным словам, крестилось лишь около тридцати человек), зато Бруно удалось заключить мир между печенегами и князем Владимиром. В те времена мирные соглашения скреплялись не только договорами (письменными или устными), но и обменом заложниками. Владимир отправил в Степь в качестве заложника одного из своих сыновей, имя которого Бруно не назвал. Разумеется, какие-то заложники — и притом достаточно знатные — были взяты в Киев с печенежской стороны.

Мы не знаем, как долго продержался мир, заключённый Бруно по просьбе Владимира. Во всяком случае, русские воевали с печенегами уже в 1013 и 1015 годах. Нашествие 1015 года стало для Владимира последним. Ещё до вторжения печенегов на Русь князь тяжело заболел. Он уже не мог сам возглавить дружину и потому послал против печенегов своего сына Бориса, которого любил более других своих сыновей и которому, вероятно, намеревался передать после своей смерти киевский престол. Однако всё случилось совсем по-другому. Как оказалось впоследствии, решение отца стоило Борису не только киевского престола, но и самой жизни.

Борису не пришлось встретиться с печенегами на поле брани. Узнав о приближении княжеского войска, кочевники отступили в степь. Борис же, «не найдя супостатов сих, повернул обратно». Но Владимир об этом уже не узнал. В то время, когда Борис только искал своих врагов и, не найдя их, решил повернуть обратно, а именно 15 июля 1015 года, Владимир скончался. Киевским престолом овладел пасынок Владимира, сын его брата Ярополка, Святополк; княжеская дружина отвернулась от Бориса и покинула его. Подосланные Святополком убийцы убили Бориса, а затем и его братьев Глеба и Святослава...

Так началась междоусобная братоубийственная война в Киевской Руси. Печенеги приняли в ней самое активное участие, выступая на стороне Святополка, получившего в русской истории безжалостное прозвище Окаянный. Вызов Святополка принял другой сын Владимира Святого — новгородский князь Ярослав, будущий Ярослав Мудрый; он и одержал победу в этой войне, дважды — в 1016 и 1019 годах — разбив печенежское войско Святополка.

Князю Ярославу Мудрому выпало окончательно разгромить печенегов, избавить Русь от страшной печенежской угрозы. Под 1036 годом летопись рассказывает о последнем нашествии печенегов на Киев. Ярослав был тогда в Новгороде. Узнав о наступлении печенегов, Ярослав собрал множество воинов, варягов и словен (новгородцев), и пошёл в Киев. «И было печенегов без числа; Ярослав же выступил из града и исполчил дружину: варягов поставил посередине, киевлян — на правой стороне, а на левом крыле — новгородцев... И начали печенеги битву, и сошлись на месте, где стоит ныне святая София, митрополия Русская, — рассказывал автор «Повести временных лет», — а было тогда то поле вне града. И бысть сеча зла, и едва одолел к вечеру Ярослав. И побежали печенеги во все стороны, и не знали, куда и бежать им: иные утонули в Сетомле, иные — в иных реках, а остаток их бегает где-то и до сего дня». Мы столь подробно пересказали летописный текст потому, что это — последний рассказ о русско-печенежских войнах. Последняя попытка печенегов восстановить своё могущество на юге России провалилась. Время их безвозвратно ушло.

Годы княжения в Киеве Ярослава Мудрого оказались самыми счастливыми для Руси. Под давлением гузов (русские называли их торками) печенеги, в основном, покинули южнорусские степи; торки, в отличие от печенегов, не проявили к Руси повышенного интереса, а в 1060 году, уже после смерти Ярослава, объединённые силы русских князей нанесли им полное поражение. Время же половцев ещё не наступило, Русь могла вздохнуть спокойно — увы, слишком ненадолго.

Что же касается печенегов, то часть из них ушла на запад, к окраинам Византийской империи, и их история уже не пересекалась с историей Руси. Остальные перешли под покровительство русских князей, смешались с другими кочевниками, постепенно осели на земле, составив население южнорусских городов (вместе с торками, берендеями, турпеями и другими, получившими имя «чёрных клобуков»). Русские называли их «своими погаными» (слово «поганые» означает «язычники») — в отличие от «диких поганых», главным образом половцев, — и поручали им защиту южных рубежей Руси. В XII веке «чёрные клобуки» постоянно принимали участие в междоусобных войнах на юге Руси, поддерживая то одного, то другого князя, но самостоятельной роли уже не играли.

В последний раз печенеги упоминаются на страницах русских летописей под 1169 годом.

Алексей Карпов

Игорь Васильевич Коваленко

Улеб Твёрдая Рука

Сказание первое

ДИНАТ И КУЗНЕЦ

Глава I

Обратимся к тем далёким временам истории человеческой, когда подобно нам одни были скупы на пустые речи меж собой, а другие, напротив, болтливы без меры, когда земля и вода были богаты не только сутью своей, но и, как нынче, заботами людей и потом их, когда правда боролась с ложью, а справедливость — с бесчестьем, когда оружие решало всё и разумное слово тоже, случалось, решало, когда люди знали и ненависть, и любовь, и горе, и радость, и нежность, и месть…

Но с чего начать повесть о жестоком, жестоком средневековье?

Начнём же так.

Ненастным весенним днём 958 года после полудня по влажным плитам аллеи, ведущей от Большого дворца византийских императоров-василевсов к Медным воротам, главному выходу в город из Священного Палатия [2], неторопливой походкой имущего, без слуг и оружия шёл, сутулясь, человек. Ещё молодое, но уже бесцветное его лицо выражало глубокое раздумье.

Так, погруженный в мысли, он приблизился к крепостной стене, где, широко расставив ноги, упираясь длинными щитами в землю, в позах незыблемой мужской силы и недремлющего покоя стояли закованные в латы стражники из Великой этерии [3] — избранные воины властителя империи.

У нижних ступеней башни, не дожидаясь, пока у его груди скрестятся копья, он извлёк из складок богатой своей одежды небольшой четырёхугольник пергамента, предъявил начальнику стражи. Тот внимательно и долго разглядывал документ, после чего, прикоснувшись губами к подписи логофета дрома [4], воскликнул:

— Патрикий [5] Калокир, проходи!

Тотчас же наверху, в башне, раздался визгливый звук сигнальной трубы-буксина, и двое солдат, откинув задвижку массивной боковой калитки, выпустили Калокира за ворота.

С Босфора дул хлёсткий ветер. Грохот бьющегося о волноломы прибоя смешался с шумом начинающегося дождя. Низкие, тяжёлые, как стон, тучи заволокли небо, мрак опустился и на залив, и на малые холмы за Константинополем, и на сам город, лежащий на возвышенности полуострова.

Теперь уже Калокир почти бежал. Кутаясь в плащ, он пересёк площадь Тавра, затем, держась левой стороны улицы Меса, устремился к принадлежащему ему дому, который находился в противоположном конце этой главной улицы столицы, в сорока шагах от площади Константина.

Калокир вошёл в свой дом. Редко посещал он своё городское жилище. Взглянул в окно, туда, где за пеленой дождя смутно вырисовывались высокие зубчатые стены крепости Священного Палатия.