Заговор красного бонапарта

Пенза пожал плечами.

— Ну, ну… Это все вовсе не так просто. Дайте мне служебную линию Наркоматов.

— Нет, товарищ. Незачем! Что вам будет нужно, — вы выясните при первом же допросе. Это дело следователя, вам разрешать или не разрешать говорить по телефону. Я не разрешаю.

— Может быть, в обычном случае вы, товарищ, и были бы правы. Но со мной дело особенное. И я не прошу, а требую, чтобы мне предоставили телефон на две минуты.

— Сказано и баста, — прервал Пензу комендант. — Что тут, в самделе, дискуцию разводить? Следуйте за мной!

Рабочий не шевельнулся. Его спокойное твердое лицо усмехнулось.,

— Я еще раз вам, товарищ комендант, повторяю: я вовсе не обыкновенный арестант. Вышло недоразумение…

— Вот вы его со следователем и выясните.

— …которое разрешится немедленно же при телефонном разговоре.

В спокойном голосе арестованного были какие-то нотки, которые заставили коменданта забеспокоиться. Он, по-старому военному опыту, почуял, что этот рабочий почему-то чувствует себя какой-то силой и, очевидно, имеет какое-то право так твердо говорить даже в комендатуре НКВД. Но авторитет власти казался сильнее всех таких туманных догадок.

— Следуйте за мной, гражданин, и не валяйте дурака. Иначе я прикажу применить к вам силу! Мы тут и не таких, как вы, обламывали!

Пенза опять усмехнулся.

— Ну, смотрите, чтобы это вам дорого не обошлось, дорогой товарищ. Соедините меня сами с Реввоенсоветом немедленно. Я приказываю вам, товарищ. И я имею право вам приказывать!

Голос рабочего прозвучал таким четким и суровым приказанием, что несколько растерянный комендант невольно взял трубку. Через минуту он молча протянул ее арестованному.

— Коммутатор Реввоенсовета? Дайте срочно Смутного. Кабинет или квартиру.

Чекисты напряженно следили за рабочим. Брови коменданта были сердито нахмурены… Через несколько секунд в трубке зашумело и арестованный произнес:

— Здорово, Иван Алексеевич! Узнаешь голос? Ну, ладно… Возьми-ка немедленно дежурную машину и приезжай срочно на Лубянку в комендатуру. Я тебя там жду. Имей в виду — срочно… Через четверть часа? Ладно. Пока.

Он положил трубку. Чекисты с некоторым недоумением смотрели на его потертую одежду, грязные сапоги, засаленную кепку.

— Спасибо товарищ. А теперь я тут посижу, подожду. Не ожидая разрешения, рабочий сел на стул и стал закуривать. Комендант рассердился.

— Это вы, товарищ, уже чересчур, — раздраженно сказал он. — Как арестованный, кто бы вы ни были, вы обязаны подчиняться. Можете подождать в камере.

Пенза, закуривая, пожал плечами.

— Да поймите же вы, наконец, товарищ комендант, что я вовсе не арестованный, а тут вышло простое недоразумение, которое через четверть часа выяснится.

— Ну и просидите в камере эти четверть часа!

— И меня обыщут?

— Ну, а ясно… Правила-то на что существуют?..

— Ох, товарищ! Видно, не пойти вам выше должности коменданта. Сообразительности не хватает, — вздохнул Пенза, опять поднимаясь и туша папиросу в пепельнице на столе коменданта. — Ну, что ж — ничего не поделаешь. Дайте мне кабинет наркома!

— Какого наркома?

— А разве у вас их два? Кабинет товарища Ежова.

— Да бросьте вы, в самделе, дурака валять, — рассердился чекист. — Станет Ежов со всяким тут рабочим время в разговорах терять? Ему теперь не до вас — забот полон рот… Идите в камеру немедленно. А то, как бы худо не вышло…

— И в самом деле — довольно рассуждать, — резко оборвал его Пенза. — Я приказываю вам соединить меня немедленно с кабинетом товарища Ежова. Слышите: приказываю, иначе вы ответите по службе… Если я вас дурачу — я и в ответе буду. Ну?

Голос опять звучал так повелительно и, вместе с тем, так просто, что комендант, наконец, понял, что этот рабочий имеет в самом деле какое-то странное право приказывать ему, дежурному коменданту Лубянки. Он смущенно взял трубку и через несколько секунд заговорил:

— Да, да… Лично. Очень важно. Срочное требование одного тут важного арестованного… Да, да… Под мою ответственность…

Комендант оторвался от трубки и протянул ее рабочему. Тот, не спеша, затянулся папиросой и, под настороженными и недоверчивыми взглядами чекистов, взял трубку телефона.

Несколько секунд царило молчание. Потом рабочий спросил:

— Это ты, Николай Иванович?.. Не узнаешь? Ну, плохие, брат, у тебя аппараты. Или, может быть, так делами заморочен? Кто? Да, Тухачевский!.. Ara, теперь узнал? Ха-ха-ха!.. Ну, здравствуй. Спустись-ка, брат, сюда в комендатуру на минутку, выручи меня… Что? Ладно…

Когда арестованный, улыбаясь, опустил трубку, в комендатуре воцарилось подавленное молчание. Каждый всматривался в спокойное лицо «арестованного» и удивлялся тому, как это он раньше не узнал в нем известного им всем маршала. Даже в костюме рабочего…

Через несколько минут раздались уверенные шаги и в комнату вошел низенький надменный Ежов. Удивленно оглянув окружающих, он готов был о чем-то резко спросить, когда навстречу ему поднялся со стула улыбающийся «арестованный».

— Вот чорт? — не скрывая своего удивления, сказал нарком, пожимая руку маршалу. — Ты, Михаил Николаевич? В таком виде?

— Ничего, Николай Иваныч, не сделаешь, — иногда и это нужно. Помнишь, как Ильич говаривал: «личная проверка выполнения — самое важное»… Надо кое-когда и свою контрразведку проверять…

— Ах, вот оно что? А как ты сюда попал?

Тухачевский пожал плечами и не без юмора взглянул на коменданта. Тот вытянулся в струнку и негромко ответил на сердито-вопросительный взгляд начальника:

— Так что, товарищ нарком… Гражданин этот… То есть, прошу прощения, товарищ маршал, был арестован при задержании гражданки Смолиной…

— Какой гражданки?

— По вашему срочно-боевому приказу… По тому, вечернему!

— Ах, вот оно что!.. Как же ты, Михаил Николаевич, оказался с той девушкой?

— Ну, уж и поухаживать на старости лет нельзя? — засмеялся Тухачевский. — Разве лунные ванны уже декретом запрещены? А девочка она прямо расчудесная…

В эту минуту в комендатуру быстро вошел адъютант маршала Смутный. Увидев своего начальника в разговоре с Ежовым, он вытянулся.

— Ну, спасибо, дружище. Все в порядке… Пойдем-ка, Николай Иванович, я тебе имею кое-что сказать… Мне можно идти, товарищ комендант? — совершенно серьезно повернулся он к чекисту. — Или я все еще арестованный?

— Помилуйте, товарищ маршал… Просим прощения…

— Не за что, — ответил Тухачевский, беря свой фальшивый паспорт и Сэведж. — Вы по службе были вполне правы. Твои ребята, Николай Иванович, вполне толково и резонно работают. Выдай им, пожалуйста, за мой счет наградные… Чуть меня не пристрелили…

— Ладно, ладно. Идем, Михаил Николаевич. Тебя пристрелить — еще, пожалуй, пуля такая не отлита. Да и потом — советского маршала стрельнуть — честь, брат, немалая!..

Когда они оба вышли из комендатуры, Ежов, понизив голос, серьезно спросил:

— Ну, а все-таки… Как ты очутился с этой девочкой?

— А что… Подозрительна она, что ли?

— Еще бы… Она замешана в сегодняшнем покушении на Сталина!

Тухачевский удивленно свистнул.

— Это она-то? Тут что-то не то… Я с нею сегодня весь вечер вместе провел. И за нее ручаюсь совершенно. Допроси ее и выпусти.

— Ручаешься? — косо посмотрел на него Ежов.

— Совершенно! И чтобы тебе было спокойнее, пришли ее после твоего допроса ко мне. Я дополнительно ее прощупаю. Если что-либо будет неясное — сообщу тебе. Гарантирую, что она не сбежит и отвечаю за это полностью.

Ежов опять искоса поглядел на Тухачевского и чуть пожал плечами — в голосе сурового маршала были нотки какого-то волнения. Но ссориться с членом ЦК Ежов не хотел. Да ведь, кроме того, девушка была пока в его распоряжении, за решетками его НКВД… Что-то тут странное! Надо будет проследить за этой парочкой повнимательнее. Девушку выпустить, но «держать на короткой цепочке». Может быть, что-либо выяснится еще и совсем неожиданное? Пусть приманка погуляет на свободе…