Скобелев, или Есть только миг

– В предместьях? – удивлённо спросил император. – Мы ворвались в предместья?

– Да, Государь. Скобелев пробился к предместьям, опираясь только на собственную отвагу, и Шаховской, сколь мог, помогал ему в этом. И если бы барон Криденер с самого начала не решил, что ему выгоднее проиграть сражение, нежели помочь Скобелеву, я имел бы сегодня высокую честь встречать Ваше Величество в Плевне. Мне со слезами рассказал об этой неприличной интриге князь Алексей Иванович.

Спокойствие оставило князя Имеретинского, и все подавленно молчали. Первым заговорил Александр:

– Я не слышал мнения начальника штаба.

Это прозвучало неожиданно, почти вызывающе. После истерических криков брата, император заново утверждал старого генерала в прежней должности.

– Светлейший князь прав в своей суровой оценке. Но важно другое. Позволю себе настаивать на быстрейшей переброске корпуса генерала Зотова под Плевну, – Непокойчицкий говорил очень тихо, но все его сейчас слушали. – А так же… Я умоляю Ваше Величество принять мою отставку.

– Нет, – Александр поднял руку. – Дело, дело, сначала – дело. Я жду совета, генерал.

– Необходимо начать переброску гвардейских корпусов из России, – вздохнул Непокойчицкий. – Я не вижу иного выхода: мы рискуем единственной переправой.

– Ты прав.

– Слава Богу! – главнокомандующий широко перекрестился и велел позвать дежурного генерала.

Пока его искали, князь Имеретинский вновь попросил разрешения обратиться.

– Я осмеливаюсь просить Ваше Величество об особой милости.

– Ты заслужил, – важно сказал Александр.

– Поскольку мне, светлейшему князю Имеретинскому, в присутствии моего Государя было высказано сомнение в моей боевой деятельности, я прошу Ваше Величество доверить мне командование боевой частью, во главе которой я смогу принять самое непосредственное участие в следующем штурме Плевны.

– Ты думаешь, нам следует ещё раз штурмовать?

– Я тоже того же мнения, Ваше Величество, – сказал Непокойчицкий. – Осман-паша очень опасен. Стал очень опасным после нашего поражения.

– У нас есть вакансии в дивизиях?

– Вторая пехотная, – суетливо подсказал Левицкий.

– Назначаю начальником второй пехотной дивизии светлейшего князя Имеретинского. Ступай отдыхать, князь, и готовь письменное донесение.

Имеретинский поклонился, но тут вошёл Шёлков. Главнокомандующий строго ткнул в него пальцем:

– Начальнику Петербургского округа, срочно, – откашлялся и вдруг с громким, неуместным пафосом начал диктовать:

– «Слава Богу! Гвардия с высочайшего соизволения посылается мне. Распорядиться следует быстро и молодецки, как я это люблю. Передай моим молодцам, что я жду их с чрезвычайным нетерпением. Я их знаю, и они меня знают». Все. Можешь идти.

– Цветы, цветы, – Александр жестом остановил Шелкова. – Белые розы на могилку Бореньке. Белые. Ступай.

Шёлков, поклонившись, вышел. Все молчали, и через распахнутые окна вдруг донёсся далёкий скрип множества тележных колёс. Император прислушался:

– Что это так скрипит?

– Обозы, Ваше Величество, – торопясь, подсказал Левицкий. – Раненые под Плевной следуют этапным порядком…

– Черт бы их побрал, сколько раз повторять, чтобы возили дальней дорогой! – гневно крикнул главнокомандующий. – Позвольте удалиться, брат. Я живо наведу порядок!

Светлейший князь Имеретинский, спрятав брезгливую усмешку в чёрных, переходящих в бакенбарды усах, дерзко вышел первым, оттеснив Николая Николаевича плечом, простреленным при штурме никому не нужного Гривицкого редута.

2

Скобелев пил вторую неделю. Начинал с раздражённого непонимания, почему в его постели оказалась женщина, кто она такая, о чем стрекочет и как её зовут. Лихорадочно пытался припомнить вечер, как правило, ничего вспомнить не мог и торопился опрокинуть рюмку, чтобы обрести равновесие духа. Голова у него никогда не болела, но внутри было тревожно, а когда выпивал, все вроде бы вставало на свои места.

Вежливо выпроваживал очередную незнакомку, и начинался день бесконечного застолья, шума, карточной игры и безудержной вечерней попойки, где опять появлялись женщины, а утром все повторялось сначала. Первое время Млынов пытался вразумить Михаила Дмитриевича, но потом махнул рукой и решил ждать, когда тот сам перебесится и потребует утром холодной воды. Но генерал окончательно закусил удила, швыряя деньги цыганам, кокоткам, случайным карточным партнёрам, выматывающим душу румынским скрипачам и красивым ножкам, плясавшим по его просьбам. Тут уж не могло хватить никаких капиталов, и Скобелев, не задумываясь, подписывал векселя и расписки под любые проценты. Разобравшись в этом, Млынов пришёл в ужас и бросился разыскивать старика Дмитрия Ивановича Скобелева-первого, генерал-лейтенанта и командира не существующей более Кавказской дивизии.

– А как пьёт? – спросил генерал, когда Млынов вкратце обрисовал ему скобелевский разгул.

– Много, ваше превосходительство.

– Дмитрием Ивановичем моё превосходительство зовут, знаешь чай, нечего на казённом языке объясняться в домашнем случае. Я тебя спрашиваю, «как», а ты – «много». Это не ответ: для кого много, а для Мишки – самый раз.

– По-чёрному, Дмитрий Иванович, – подумав, определил Млынов, старательно подумав.

– Вот это – ответ, – старик вздохнул. – Ах, сукин сын, гусар, лоботряс, прощелыга. С бабами?

– Каждый день – новая.

– Это – в меня, – не без самодовольства отметил Дмитрий Иванович: в его ругани было куда больше одобрения, что очень не нравилось Млынову. – Ну, это хорошо, скорее уморится. А ты чего прискакал? Уговаривать не пойду, я Мишку лучше тебя знаю. Стало быть, ждать надо, покуда силы в нем кончатся.

Млынов прискакал не за советом, а за деньгами: старик был богат, но прижимист и, в отличие от сына, считать умел. Кроме того, он обладал редкостным упрямством, которое возникало вдруг, без всякой видимой причины, и капитан опасался начинать разговор. Пока он раздумывал, с какой стороны подступиться к старому кавказскому рубаке, Дмитрий Иванович продолжал не без удовольствия сокрушаться по поводу беспутного сына.

– Лихой солдат и командир отменный, а перед юбкой устоять не может, вот ведь какая незадача. Это у него смолоду: как лишнюю чарку хватит, так и глядит, где шелками зашелестело. Сколько разов говорил: «Мишка, поопасись, этак и карьеру сгубить недолго. Бабские шепотки нам, военным, самое зло». Какое там! Ещё пуще глаза выкатывает. Упрям!

Последнее слово генерал произнёс с особым удовлетворением, но Млынов уже не слушал его. Он поймал ниточку, за которую следовало тянуть, чтобы заставить папашу раскошелиться.

– Совершенно верно, Дмитрий Иванович, – таинственно приглушив голос, сказал он. – Я ведь с тем к вам и прибыл. Известно, сколь предвзято относится к Михаилу Дмитриевичу Его Высочество главнокомандующий, а тут вот-вот долги всплывут.

– Долги? – нахмурившись, протянул Скобелев-старший. – Опять влез?

– Главное, необдуманно векселя подмахнул. Дошёл до меня слух, Дмитрий Иванович, что все эти векселя через подставных скупает некое лицо, дабы затем при удобном случае показать их Его Высочеству и тем самым…

– Кто скупает? Ну? Чего молчишь? Какой мерзавец под Скобелевых копать вздумал?

До сей поры Млынов импровизировал почти спокойно, приправляя правду туманными намёками. Но генерал потребовал конкретных имён; на размышление времени не было, и капитан брякнул, основываясь на интуиции:

– Барон Криденер. Через подставных лиц.

– Ах, колбасник, душу мать! – неожиданно рявкнул генерал. – Ах, немец-перец-колбаса! Ну, врёшь, не видать тебе скобелевского позора! – он сложил корявую дулю и почему-то сунул её в нос Млынову. – Накося, выкуси!

Он бурно дышал и стал красным как помидор. Млынов начал опасаться, не хватит ли его удар, но генерал был могуч как дуб. Легко вскочив, по-скобелевски метнулся к дверям, развернулся на каблуках и оказался перед капитаном.