Чаша цикуты. Сократ

   — Справедливо. Но никто из присутствующих здесь не посылал меня на скотный рынок торговать изображением коровы и телёнка. Только ты один додумался до такого. Вот этим ты по-настоящему и отличаешься от всех нас, Эпикл!

   — Попроси у нас что-нибудь за веселье, которое ты нам доставил, — сказали Сократу люди, когда рассерженный Эпикл ушёл.

   — Хорошо, — не стал отказываться Сократ. — Налейте мне полный кувшин хорошего вина.

С кувшином вина Сократ пришёл к Периклу. Пришёл не один, а вместе с Софоклом.

   — Что вас привело ко мне? — спросил Перикл, когда Сократа и Софокла впустили к нему.

   — Прошёл ровно год с того дня, как умер Фидий, — ответил Сократ. — И вот мы решили помянуть его вместе с тобой, выпив по кружке доброго вина. Я принёс тот самый кувшин, из которого пил в последний час Фидий, — объяснил он, ставя кувшин на стол. — В нём осталась даже часть того вина, которое он пил. Правда, я добавил сюда другого, чтобы хватило всем.

   — Хорошо, что вы напомнили мне об этом дне, — сказал Перикл. — Это тяжёлый день. Знать бы тогда, что мы видимся с Фидием в последний раз.

   — Кто-то знал, — заметил Сократ.

   — Кто? — вскинул брови Перикл.

   — Не знаю. Но кто-то знал.

   — Возможно, сам Фидий, — предположил Софокл.

   — Нет! — резко возразил Перикл. — Я думал об этом. Фидий не мог покончить с собой — он хотел оправдаться. Поэтому и от побега отказался. Позови Эвангела, — приказал он вестовому. — Пусть принесёт кружки.

   — И Аспазию позови, — подсказал Сократ. — Она готовила для Фидия это вино.

   — Да, пусть позовут Аспазию, — согласился Перикл, взглянув на Сократа.

Сократ прочёл в его глазах тревогу.

Аспазия и Эвангел пришли вместе. Эвангел принёс поднос с кружками. Следом за ними появился Гиппократ. Увидев, что Эвангел разливает в кружки вино, Гиппократ сказал:

   — Периклу не следует пить — это повредит его здоровью.

   — Пустое! — возразил Перикл, беря кружку с вином. — Следует воздать подземным богам и тем, чья исполнилась воля, — он плеснул на пол немного вина. — И выпить за Фидия, чтоб он ждал нас, когда придёт и наша пора, чтобы мы не разминулись с ним в той вечности, миг которой длиннее всей нашей жизни. Жизнь нам даётся на время, а смерть — навсегда... Ты узнала этот кувшин, Аспазия? — спросил он жену.

Аспазия удивлённо взглянула на него.

   — О боги! — воскликнул Эвангел. — Неужели тот самый кувшин, который я оставил у Фидия?!

   — Тот самый, — ответил Сократ. — И вино то же самое.

   — Налей и себе, — сказал Эвангелу Перикл.

Эвангел наполнил вином ещё одну кружку. Руки его дрожали.

   — Больше нет, — сказал он, заглянув в пустой кувшин. — Это всё.

   — Чтобы помянуть, достаточно и одного глотка, — Перикл капнул вином на ладонь, дохнул на неё, чтобы с теплом дыхания запах вина поднялся к небесам, потом поднёс кружку ко рту и осушил её до дна. — Теперь твоя очередь, — сказал он Софоклу.

   — Пусть он услышит меня, — произнёс Софокл, борясь со спазмом в горле. — Пусть помнит обо мне, как я о нём.

   — Теперь ты, — сказал Перикл Сократу, когда Софокл выпил.

   — Последний смертный вздох — есть первый вздох бессмертия. Пусть так и будет, о Зевс, Вершитель Судеб, — Сократ выпил вино с закрытыми глазами, будто надеялся, что так можно заглянуть в ту тьму, где обитают все бессмертные.

   — Аспазия, — окликнул жену Перикл. — И ты скажи.

Аспазия вздрогнула, словно проснулась, повела глазами по сторонам.

   — Сказать? — спросила она. — О Фидии?

   — Да. И выпей вино.

   — Ох, — вздохнула она, — я будто видела его. И слышала. Он мне сказал... Он мне сказал... О боги! — вскрикнула она вдруг, покачнувшись и роняя на пол кружку с вином. — О боги!

Гиппократ успел подбежать к ней и не дал ей упасть.

   — Воды! — потребовал он.

Перикл взял кружку с вином у Эвангела и поднёс её к губам побледневшей жены.

   — Пей, — сказал он. — Это вино.

   — Нет, — прошептала она отворачиваясь. — Нет. Мне дурно, — и оттолкнула руку мужа. Красное вино выплеснулось из кружки на его белый плащ.

   — Мы зашли слишком далеко, — сказал Сократу Перикл, когда Гиппократ и слуги увели Аспазию в её покои.

   — Пусть так, — ответил Сократ. — Но и мы виноваты в смерти Фидия. Мы можем испытывать других, лишь испытывая себя. Истина добывается большой ценою, потому что мы похищаем её у богов.

   — И какой ты сделал вывод из всей этой истории? — спросил Сократа Софокл, прощаясь с ним у своего дома.

   — Ты хочешь спросить об Аспазии?

   — Да, — признался Софокл.

   — Об Аспазии я скажу лишь то, что она не умрёт разом с Периклом. Она хочет пережить его. Перикла она любит меньше, чем свою жизнь. А это не любовь.

   — Так кто же убил Фидия, Сократ? — спросил Софокл.

   — Афины, — ответил Сократ. — Как бы и нас не постигла та же судьба.

XX

Едва наступило лето, Архидам вновь собрал на Истме многотысячную армию и вторгся с нею в Аттику. Но это было лишь полбеды, потому что одновременно с Архидамом в Аттику вторглась другая армия, более жестокая и бесчеловечная, имя которой — чума. Знающие люди говорили, что она зародилась в Эфиопии, откуда вскоре перекинулась на Египет, Ливию и на все персидские владения. Пощадив Пелопоннес, она вдруг объявилась в Пирее, а затем и в Афинах. Тогда многие стали вспоминать оракул, полученный пелопоннесцами в Дельфах накануне их прошлогоднего вторжения в Аттику. Пифия тогда сказала пелопоннесцам, что если они будут вести войну всеми силами, то одержат победу и сам Бог им поможет. Вспомнили афиняне и другие оракулы, например тот, что был дан им в древности: «Грянет дорийская брань, и мор воспоследствует с нею».

Теперь всё это сбывалось: и война, и чума.

Богатый юноша Фукидид, товарищ Алкивиада, был одним из первых, кто заболел в Афинах чумой, одним из немногих, кто выжил, и единственным, кто описал тогда эту болезнь, чтобы люди легко могли распознать её, если она появится в будущем. Алкивиад привёз это описание в лагерь афинских гоплитов, осаждавших в то время Эпидавр. Среди этих гоплитов был и его учитель Сократ, которому Алкивиад показал свиток с описанием чумы прежде, чем другим. В сущности, это было послание Фукидида к тем, кто находился за пределами Афин и не знал, что происходит в городе.

« Никогда ещё чума не поражала так молниеносно и с такой силой и не уносила столь много жизней, как сейчас, — писал Фукидид. — Врачи не знают её природы, не могут помочь больным и сами становятся её первыми жертвами. Против болезни бессильны и все другие средства. Все мольбы в храмах, обращения к оракулам и прорицателям напрасны. Люди сломлены бедствием и совершенно оставили надежды на спасение.

До вспышки повальной болезни в городе почти не было других заболеваний. Если же кто-нибудь и страдал раньше каким-либо недугом, то теперь всё переходит в эту болезнь. У совершенно же здоровых людей вдруг появляется сильный жар в голове, покраснение и воспаление глаз. Внутри же глотка и язык тотчас же становятся кроваво-красными, а дыхание — порывистым и зловонным. Больной начинает чихать и хрипеть, и через некоторое время болезнь переходит на грудь с сильным кашлем. Когда же болезнь проникает в брюшную полость, начинается тошнота и выделение желчи с рвотой, сопровождаемой сильной болью. Большинство больных страдает от мучительного позыва на икоту, вызывающего сильные судороги. Тело больного не очень горячее на ощупь и не бледное, а с каким-то красновато-сизым оттенком и покрывается маленькими гнойными волдырями и нарывами. Внутри же жар настолько велик, что больные не могут вынести даже тончайших покрывал, кисейных накидок или чего-либо подобного, им остаётся только лежать нагими, а приятнее всего погрузиться в холодную воду. Мучимые неутолимой жаждой, больные, оставшиеся без присмотра, кидаются в колодцы; но сколько бы они ни пили, это не приносит облегчения. К тому же больной всё время страдает от беспокойства и бессонницы. Смерть наступает в большинстве случаев от внутреннего жара на седьмой или девятый день, либо, если организм преодолевает кризис, болезнь переходит в брюшную полость, вызывая изъязвление кишечника и жестокий понос. Чаще всего люди и погибают от слабости, вызываемой этим поносом. Если кто-либо выживает, то последствием перенесённой болезни становится поражение конечностей. Болезнь поражает даже половые органы и пальцы на руках и ногах. Иные слепнут, третьи совершенно теряют память и не узнают ни себя, ни своих родных.