Последние хозяева кремля. «За кремлевскими кулисами»

Перебирается в эти годы в Москву и Черненко. Это тоже результат закулисных сделок, вершащихся в Кремле. Таких, как он, конечно, в расчет не принимают. Их положение целиком определяется позицией на шахматной доске власти той фигуры, от которой они зависят. Продвижение Брежнева, осуществленное Хрущевым, выводит в проходные пешки и Черненко. То, что он теперь не просто пешка, а пешка проходная, не знает еще ни он сам, ни вытянувший его Брежнев, который после четырехлетнего перерыва вновь становится кандидатом в члены Президиума. Парадокс заключается в том, что впервые Брежнев занял этот пост на самом сталинском из съездов, девятнадцатом, в преддверии нового террора. Он вновь возвращается в Президиум на самом антисталинском съезде — на XX! Вот теперь и скажи, что только древнеримский бог Янус имел два лица. Суть, однако, в том, что советские политики давно оставили позади древнеримского Януса. У каждого из них не. две, а бессчетное количество масок, которые они легко меняют, каждый раз представая в том обличье, которое кажется наиболее выгодным и подходящим. В этом они все похожи друг на друга. Без этого они просто не сумели бы добраться до вершин власти.

Возвращенный Хрущевым из Казахстана Брежнев переезжает в квартиру на Кутузовском проспекте, которую он больше не покинет. Отсюда теперь по утрам отправляется на Старую площадь блестящий черный лимузин, в котором рядом с водителем сидит малознакомый москвичам новоиспеченный партийный вождь. Его густые брови еще только стали появляться на портретах и потому еще не успели стать предметом анекдотов. Он еще полон сил и тем, чего достиг, ограничиваться отнюдь не намерен. Точно так же, как он нужен Хрущеву, так и ему нужны свои люди. Будущий Ильич Второй начинает тянуть в столицу тех, кого знает по Днепропетровску и Молдавии. Одним из первых прибывает Устиныч. Пока он получает скромную должность зав. сектором в отделе пропаганды. С его изворотливостью, способностью услужить кому нужно он налаживает связи, которые окажутся столь важными в будущем. Он, не знавший никакой другой работы, кроме партийной, легко врастает в центральный аппарат.

Внешне невзрачный, он ничем не выделяется, кроме своего умения играть на балалайке, и потому его считают не опасным и уж меньше всего можно угадать в нем возможного претендента на престол. Это обманчивое впечатление. Когда пробьет его час, он покажет, что умеет бороться за власть безжалостно. В те годы трудно еще было предвидеть, что близко время, когда партаппарат станет сам решать, кого поставить у кормила власти, что первенствующее значение приобретет принадлежность к аппарату, опыт, приобретенный не где-нибудь, а именно в аппарате. Главное, чтобы знал, как работает партийная машина, чтобы умел управлять ею, чтоб не развалил бы, не тряс бы, как Хрущев, не пугал бы, как Андропов, а вел бы не торопясь и потихоньку, не беспокоя усидевшихся на брежневских подушках партийных своих собратьев, как и подобает опытному кучеру. Всему этому Черненко учится у своего хозяина, которому верно и преданно служит. Он видит, что Брежнев готов на все, чтобы угодить Хрущеву, чтобы не дай Бог не сорваться опять и опять не угодить в провинцию. Брежнев буквально молится на Хрущева. ’’Народы Советского Союза видят в своих успехах результат плодотворной деятельности талантливого организатора и выдающегося руководителя коммунистической партии, советского государства и всего международного коммунистического и рабочего движения Никиты Сергеевича Хрущева”, — говорит Брежнев, употребляя те же самые слова, которыми воспевал Сталина, выступая в апреле 1957 года с речью, ставшей одной из первых ласточек нового культа личности.

Черненко знал истинную цену этому хвалебному гимну в честь „нашего дорогого Никиты Сергеевича”. Он хорошо изучил своего Леню. Ему ясно, что все это лишь дымовая завеса, что когда надо будет, Леня и не вспомнит о своей речи, а, не задумываясь, нанесет удар „выдающемуся деятелю международного коммунистического движения”. От него не осталась в секрете способность Брежнева к вероломству, хотя, выпив рюмку-другую, Леонид Ильич и способен пустить слезу, вспоминая о своих прошлых грехах, что, впрочем, не мешало ему, протрезвев, грешить вновь. Вероломство вообще играет важную роль в закулисной жизни Кремля. Ведь и Андропов не в малой степени обязан Брежневу, однако, в борьбе за власть это его не остановит.

Культ Хрущева разрастается. Через некоторое время писательницу Галина Серебрякова почти слово в слово повторит барбюсовское описание хрущевского предшественника, когда напишет, что в его внешности „запечатлены черты неустрашимого, сильного духом рабочего, мечтательного, тонко чувствующего крестьянина и умудренного опытом проницательного, выдающегося государственного деятеля второй половины XX века... С химиками он химик, с агротехниками — он агротехник, с энергетиками — энергетик”. Ну как было при этом не вспомнить предыдущего лучшего друга и колхозников, и филателистов, и рыбаков, и языковедов.

Однако бесконечные перемены, сокращения министерств, укрупнения и разукрупнения, планы создания агрогородов, встречи с писателями, животноводами, артистами, чтение „Теркина на том свете” и в то же время погром художников-абстракционистов в Манеже, призывы к активности масс и в то же время нежелание отказаться от волевого командного стиля придавали всему происходившему какую-то разорванность, неустойчивость, зыбкость. От всех этих многочасовых речей в Лужниках „неутомимого революционного борца”, заполнивших за 10 лет его правления 50 томов, бесчисленных приездов с махающими флажками толпами людей, полетов в космос в глазах рябило. И время становилось рябым. Пестрым. Цвет его уловить было нельзя. Он менялся каждый день. Быстро появлялись и так же исчезали новые друзья и враги. То мирились, то ссорились с югославами. То обнимались с правителями новорожденных африканских и азиатских государств, то обзывали их прислужниками империалистов. С эстрады куплетист, высмеивая римского первосвященника, пел: „И зачем такого папу только мама родила”, и сносились церкви, а вождь обещал показать последнего попа по телевидению тогда же, когда он готовился ввести коммунизм — к началу 80-х годов. Все это производило впечатление огромного циркового спектакля. И не сразу можно было понять, что цель его — опять отвлечь от проблем страны, скрыть лихорадочные метания в поисках выхода из уже обозначившегося на горизонте тупика. Уже после снятия верного ленинца, как любил чтоб его называли Никита Сергеевич, рабочий из Улан-Удэ в письме в журнал „Коммунист” писал, что „народ почувствовал, что материально жить становится все хуже и хуже и что рано или поздно Хрущев своей политикой... приведет страну к разорению”.

И хотя газеты почти ежедневно помещали панегирики в адрес „дорогого Никиты Сергеевича” и предпринимались немалые усилия по созданию нового культа личности, предназначенного как и другие культы до него и после, для отвлечения от истинного положения дел, в народе о царе Никите слагали анекдоты. Но ограничивались не только насмешками. Известно по крайней мере о двух покушениях на „неутомимого борца за благо народа”. Во время одного из них в 1956 году всего через несколько минут после посещения им крейсера „Червона Украина” происходит взрыв.

Летом 60-го года Хрущев решает избавиться от неподдержавшего его три года назад в борьбе с ’’антипартийной группой” Ворошилова. ”Первому красному маршалу” приказывают освободить кабинет председателя Президиума Верховного Совета СССР в Кремле. Туда въезжает новый хозяин. Его имя — Брежнев. А в секретариате Президиума появляется новый начальник — Черненко.

Лакеи имеют одно несомненное преимущество. К ним привыкают точно так же, как к комнатным туфлям. Вот почему Павел 1 сделал своего лакея и брадобрея Кутайсова графом и ближайшим советником. Крестьянин из села Большая Тесь, правда, в „графья не вышел”, но его коренастая, со вздернутыми плечами фигура стала неизменной частью брежневского антуража. А через некоторое время Брежнев понял, что он точно так же, как и герой немецкой сказки, без своей тени обойтись не может. Тень начинает потихоньку, исподволь приобретать все большую и большую власть над хозяином. Пройдет еще какое-то время, и уже трудно будет понять, кто чьей тенью является.