Сципион. Социально-исторический роман. Том 2

Чуть позже, когда квинкверема вышла из гавани и начала удаляться от Карфагена, Сципион, глядя на темнеющий в туманной дымке гигантский человеческий муравейник, поймал себя на мысли, что ему небезразлична судьба этого города, как небезразлична и участь Нумидии, Испании и Греции. Прежде Публий жил интересами только одного Рима, и в этическом плане все было проще, теперь же он вместе со своим Отечеством вышел на средиземноморский простор, и с изменением масштаба деятельности вырос масштаб его личности, но еще более усложнились стоящие перед ним задачи, в том числе, и нравственные.

В думах об этом он провел большую часть времени пути, что облегчило ему тяготы дороги, но не сняло тяжесть с души.

Прибыв в Рим, Сципион отправил письмо Масиниссе, в котором поздравил его с блестяще проведенной операцией. Вскоре он получил ответ с подобными же поздравлениями в свой адрес.

8

В отсутствие Сципиона в Риме началась очередная атака против его соратников. Консул Луций Корнелий Мерула в упорном кровавом сражении одолел бойев и потребовал, как то было заведено, триумф. Его победа имела не большее и не меньшее значение, чем достижения Марцелла, и других галльских триумфаторов, но фамилия консула возбуждала Катона, как хиосское вино, и, оседлав любимую тему о злоупотреблениях знати, Порций галопом ринулся в атаку на Мерулу, а заодно и на всех прочих Корнелиев. Вопрос о триумфе сделался предметом жаркой дискуссии.

Любимая катоновская тема всегда находила отклик у сограждан, ибо знать действительно злоупотребляла, злоупотребляла социальным положением, богатством и силой своей кастовой сплоченности. Особенно возросло влияние нобилитета в ходе Пунической войны, когда именно сенат, взяв на себя руководство государством после катастрофических поражений ставленников плебса, сумел мобилизовать все ресурсы Республики для отпора врагу и привести народ к победе. Завоеванный в те годы авторитет сенаторы теперь использовали в собственных интересах, преследуя порой корыстные цели. Разобщенная масса плебса, лишившаяся лидеров и дискредитированная, не могла выступать в качестве организованной оппозиции, и ее безысходное недовольство создавало переполненный, клокочущий ненавистью резервуар отрицательной общественной энергии, из которого некоторые политические деятели черпали силу для реализации своих амбиций. Особенно ловко это получалось у Катона, научившегося вовремя открывать кранчики людских душ и ядовитой струей их страстей обдавать идеологических противников.

Вот и теперь Порций рьяно нагнетал социальную напряженность, крича в уши всем и каждому, что Корнелий жаждет почестей за пять тысяч погубленных им италийцев. «Так пусть он идет к галлам и справляет триумф у них, потому как его победы на руку варварам, но никак не нам!» — гневно восклицал он.

Надоумило Катона провести эту акцию ставшее известным ему частное письмо Клавдия Марцелла к одному из сенаторов. Марцелл служил легатом в галльской провинции и, страдая от невозможности повторить отцовское достижение пятикратного консульства, ревниво присматривался ко всем нынешним консулам. С великим удовлетворением он находил всяческие изъяны в действиях полководцев и старался внушить окружающим, будто он, Марцелл, подобного промаха не допустил бы. В присущем ему стиле Клавдий раскритиковал поведение Корнелия Мерулы в битве с бойями. По его мнению, консул запоздал с вводом в бой резервов и несвоевременно дал команду на преследование отступающего врага, в результате чего римляне понесли чрезмерный урон, а галлы успели спастись в лесу.

Увидев, сколь успешно Катон разрабатывает «галльское дело», Фульвии, Валерии и Клавдии снова на некоторое время подружились с забиякой, тем более, что его затея не только грозила авторитету Корнелиев, но и давала шанс лишний раз отличиться принципиальностью их другу Марцеллу. Вдохновленный неожиданной удачей, Марк Клавдий сочинил целую серию писем, подобных тому, которое возбудило шум, и веером рассыпал их по курии. Дюжина сенаторов ходила меж скамей палаты заседаний и с обличительным пафосом потрясала табличками «вскрывающими правду о консуле».

Мерула решил срочно прибыть в Рим, чтобы лично навести там нужный ему порядок. Через своих столичных друзей он упросил второго консула Минуция Терма передать ему право проведения выборов, выпавшее Минуцию по жребию, и с этим поводом явился на Марсово поле. Встреча с сенаторами поначалу не предвещала ему ничего хорошего, и тогда за дело взялся корифей интриг в штабе Сципиона Квинт Цецилий Метелл. Метелл выступил будто бы против Мерулы и, раскритиковав его горячность, порекомендовал сенату отложить вопрос о триумфе до прибытия в столицу Клавдия Марцелла, якобы за тем, чтобы, выслушав обе стороны, принять взвешенное решение, выгодное не консулу или легату, а самой справедливости и, следовательно, государству. Такой мерой Цецилий рассчитывал притушить конфликт на период предвыборной борьбы, этапом которой он, несомненно, и был задуман противниками. В таком случае враждебная группировка потеряла бы политическую инициативу на время избирательной кампании, а затем, после выборов, триумф Мерулы уже никого, кроме плебса, не интересовал бы, и он получил бы возможность без особого сопротивления осуществить свою мечту. Ненавистники Корнелиев в ответ погремели грозными словами и смирились, поскольку возразить Цецилию было нечего, однако они дали понять, что их злоба — не благовония и от времени не выдохнется, а потому триумфу Мерулы не бывать.

Вообще, Рим встретил Сципиона по его возвращении из Карфагена недобрым молчанием. Только Катон выказал ему свое неослабное внимание и принялся будоражить народ рассуждениями о том, как Сципион затянул конфликт между Карфагеном и Нумидией вместо того, чтобы воспользоваться благоприятной ситуацией и разом покончить с извечным врагом. Именно тогда он и произнес ставшую впоследствии знаменитой фразу о том, что Карфаген должен быть уничтожен. Но плебс не желал войны с Карфагеном, а потому злословие Порция оказалось менее эффективным, чем обычно.

Единственным отрадным событием для Публия стал успех Луция Эмилия Павла в исполнении эдилитета. Вместе с коллегой — молодым энергичным молодым человеком Марком Эмилием Лепидом — также представителем лагеря Сципиона, Павел раскрыл очередную махинацию предпринимателей и осудил многих раззолоченных преступников за спекуляции взятыми в аренду государственными землями. Совсем недавно состоялся суд над банкирами, жиревшими благодаря прорехам в законах по части ограничения ссудного процента на стыке прав римских граждан и латинян, теперь же на скамье подсудимых оказались не менее упитанные скотопромышленники, также нашедшие щели в здании государства, через которые можно было сосать кровь народа. На вырученные деньги эдилы украсили храм Юпитера и соорудили два портика. Простые люди по достоинству оценили деятельность обоих Эмилиев и были благодарны им как за обуздание алчности, так и за благоустройство города.

Жена Сципиона давно протежировала брату и терзала Публия пуще Катона, требуя обеспечить для него скорейшее восхождение на консульский пьедестал. Сципиону и самому нравился рассудительный и честный Луций, казавшийся, правда, несколько медлительным в поступках и мыслях, но очередь кандидатов на должности, включавшая героев африканской и испанской кампаний, а также столичный политический авангард, не позволяла Публию найти для него вакансию, кроме участия в аграрной комиссии. И вот теперь Эмилий Павел, наконец-то, достиг первой курульной должности и, отличившись при ее исполнении, сделал заявку на успешное продолжение карьеры. Эмилия торжествовала, но при своем гоноре она не могла долго чему-либо радоваться и вскоре начала еще агрессивнее атаковать мужа. Сципион пообещал, что в течение четырех-пяти лет предоставит Луцию вожделенное для нее консульское кресло. Такой срок вызвал у женщины крайнее негодование. Она попрекала его, в частности, стремительной карьерой Тита Квинкция. «Фламинина ты сделал консулом прямо из квесториев, а Луция томишь уже десять лет! Значит, тебе какой-то Квинкций дороже собственной жены! — возмущалась она, с истинно женским талантом источая яд всеми порами своего существа. Публий пытался отшутиться, говоря, что и саму ее возведет в консулы или назначит диктатором, если только она раньше не затравит его до смерти своими претензиями, но ничего не помогало, и тогда он резко сказал: «Ищи себе мужа, который сделает это быстрее». Тут Эмилия опомнилась и притихла, но эта фраза оставила глубокую трещину в их отношениях.