Королева Жанна. Книги 1-3

Сегодня королевского обличия не было, сегодня она пришла сюда просто как человек, несчастный, измученный, жаждущий утешения. Сегодня душа ее была чужда всякого сомнения и скепсиса, она верила, искренне и беззаветно, она была робка и покорна.

Перед алтарным триптихом горело четырнадцать свечей. Лицо распятого, освещенное снизу, казалось страшным. Жанна опустилась на колени и сложила руки — эта поза была хорошо заучена ею еще в детстве.

— Боже мой, Господи Иисусе Христе, — зашептала она. — Ты милосерден бесконечно, даруй же мне прощение… Вот, я вся пред Тобою, дерзко отрицавшая Тебя и пренебрегавшая Тобой, но раскаявшаяся и вернувшаяся к Тебе… Не Ты ли говорил, что один раскаявшийся грешник лучше десяти праведников? Загляни в сердце мое, вот, оно чисто пред Тобой… Я дерзнула обратиться к Тебе, минуя всех служителей Твоих, я полагала, что имею право на это, ибо Твоею же милостью поставлена я выше самого кардинала Мури, и он не властен отпустить мне грехи мои… Да, я впала в безумие и ослепление, я поддалась плотскому влечению к человеку, несравненно низшему меня, но, Господи, я согрешила только помыслом, я больше ни в чем не виновна, прости меня… Я отрекаюсь от этого чувства, даруй же мир моей душе, Господи… ты видишь, королева на коленях, во прахе пред Тобой… Господи, помилуй, пожалей меня…

Орган все так же вздыхал. Жанна с ужасом чувствовала, что молитва не приносит ей облегчения. Деревянный лик Назареянина был холоден и равнодушен.

В карете ее стошнило. Вызванный лейб-медик, сухой и вежливый итальянец Кайзерини, констатировал у Ее Величества отравление.

На рассвете созвали консилиум. У королевы был сильный жар; она лежала, вытянувшись, как труп, и только изредка стонала. Медики, стоя над ней, хладнокровно обменивались учеными терминами; Эльвира умоляюще вглядывалась в них покрасневшими от бессонницы глазами и вслушивалась в их умный разговор, силясь понять и ничего не понимая.

Придворных не пустили дальше аудиенц-зала, и там они сбились в центре многоцветной тревожной кучкой Слово «отравление» носилось из уст в уста почти как слова «чума» или «конец мира».

Неслышно появился герцог Марвы, бледный и страдающий. Он сдержанно поклонился всем.

— Ваше сиятельство… — кинулся к нему граф Кремон.

— Я все знаю, — остановил его герцог и, отойдя к окну, принялся смотреть на печальный голый сад. Он был в костюме зеленого цвета — цвета надежды.

Отдельные реплики, долетавшие до него, мучили как раскаленные иглы:

— Это какой-то рок…

— Принц Александр скончался в прошлом году, примерно в это же время…

— Советую вам быть осторожнее в выражениях, — раздался резкий голос Гроненальдо. — Ее Величество отнюдь не умерла, ваши сравнения слишком опасны.

— Однако налицо отравление…

— Кто мог сделать это?

— Необходимо начать расследование…

— Герцог Лианкар странно ведет себя, — прошептал кто-то чуть слышно.

Лианкар имел тонкий слух. Он закусил губу и незаметно отер холодный пот со лба.

Вышли медики; все обступили их, шепотом задавая вопросы. Лианкар не тронулся с места. Он и оттуда услышал, как один из эскулапов объявил, что Ее Величество подверглась воздействию растительного яда, который удалось распознать. Медицина полагает, что доза, к великому счастью, была не смертельна, и потому уверена в благополучном исходе.

Сиятельный герцог Марвы удостоверился, не смотрят ли на него, и медленно, троекратно перекрестился.

Восточное крыло Аскалера, где находились королевские покои, точно вымерло. Здесь ходили на цыпочках и говорили очень мало, да и то шепотом. В туалетной комнате королевы засели медики — они готовили какие-то микстуры и препараты, они даже пищу для Ее Величества варили сами.

К королеве допускались только женщины — так распорядилась Эльвира. У дверей, ведущих на Восточную галерею, был выставлен усиленный караул телогреев со строжайшим наказом не пропускать даже самого Господа Бога.

В сиделках недостатка не было — все фрейлины, дамы, принцесса Каршандарская наперебой предлагали свои услуги. Но Эльвира была непреклонна. Она одна имела неотъемлемое право находиться у постели своей подруги. Прочие дамы склонны были проявлять самоотверженность, имея в мыслях выслужиться перед Ее Величеством, но Эльвиру никто не мог заподозрить в этом. Пока королева была здорова, Эльвира не вылезала вперед — впрочем, она и без того была первой, — но зато теперь она, не прося и не принимая чужой помощи, беззаветно боролась за жизнь Жанны.

Она сделала исключение только для членов ордена Воителей Истины, которых менее других можно было заподозрить в корыстных побуждениях. Им тоже дорога была жизнь прежде всего брата Жана, а потом уже Ее Величества. Но и их Эльвира высылала из спальни, как только у Жанны начинался бред. Никто не должен был слышать, как королева жалобно умоляет о чем-то герцога Марвы, архидиакона Басилара Симта и Господа Бога, как она призывает то Алеандро, то принца Отенского Это были сокровеннейшие тайны. Принцесса, графиня Альтисора и Анхела де Кастро понимали это и слушались Эльвиру беспрекословно. Придворные дамы были связаны с Жанной узами подчинения, члены ордена — узами ума, но только одна Эльвира — узами сердца.

Она провела три ужасных ночи без сна, и когда на четвертые сутки Жанне стало легче и она полностью пришла в себя, когда Кайзерини поклялся ей, что жизнь Ее Величества вне опасности, — тогда Эльвира свалилась, как сноп. И тогда Анхела де Кастро, сидя у королевской постели, рассказала Ее Величеству то, что считала необходимым рассказать:

— Эльвира просто не подпускала нас к постели Вашего Величества. Мы, правда, старались помочь ей, чем только могли, но мы полагали, что она имеет право на это И я первая преклоняюсь перед Эльвирой.

Жанна ничего не сказала, только вздохнула.

— Я только умоляю Ваше Величество, — добавила Анхела, — ничем не намекать Эльвире на то, что вам известно все это… Сама она, конечно, не скажет Вашему Величеству ни полслова, но я полагаю, что Ваше Величество должны это знать…

— Спасибо вам, Анхела, вы совершенно правы, — сказала Жанна.

Эльвира проспала двадцать часов подряд и сама чуть не сделалась пациенткой. Она, однако, решительно пресекла все попытки медиков заняться ею, заявив, что здорова, но их гонорар будет увеличен и за ее счет.

Жанну не тревожили разговорами. Принцесса только собратьям по ордену рассказала о расследовании, которое предпринял принц при самом деятельном соучастии герцога Марвы. Виновных не нашли; дело приписали случаю и в качестве предупредительной меры восстановили должность пробователя королевских питий и кушаний, упраздненную Жанной. «Это совершеннейшая глупость, — говорила она, — если яд медленный, вместе с королевой умрет еще один человек, только и всего…»

Когда врачи разрешили Жанне вставать, она прежде всего спросила Эльвиру:

— Я бредила, когда лежала без памяти?

Эльвира честно рассказала ей все. Жанна слегка покраснела:

— Все началось с этого дурацкого сна… у меня было чувство, что все мы не правы в своих взглядах на мироздание… Так отчетливо я видела Страшный Суд, а потом, во время болезни, все это перемешалось… и диспут и эта дурацкая выдумка с молитвой… Никогда ее себе не прощу…

Краем глаза она следила за Эльвирой. Та сдержанно заметила.

— В тот день ты уже была нездорова, Жанна. Мы все так думаем — и Анхела, и все прочие. Иначе мы и не объясняем твою поездку в собор.

Жанна хитрила, но заметила ли это Эльвира, по ней было совершенно невозможно понять. В этот момент Жанне было вовсе не до мироздания. Она мучительно боролась со своим сердцем, изгоняя из него образ лейтенанта Бразе. Кошмарный сон и тяжелая болезнь казались ей неким предупреждением свыше о том, что она не должна, не имеет права любить человека, который находится так низко. Она старательно уверяла себя, что это минутное помрачение, ошибка. Неподвижно лежа в постели (медики предписали ей лежать еще пять дней), она, точно урок, повторяла это себе. Она положительно боялась каждый раз приближения ночи, она боялась кошмара. Эльвира ночевала вместе с ней; засыпая, Жанна держала ее за руку.