Бомба для Гейдриха

Однако это не что иное, как примечание режиссера, который старается придать происходящему другой смысл, такой, какой ему необходим. То, что действительно было обнаружено в Лидице при тщательных обысках, без труда унес с собой один человек. Этого человека звали Томпсон. Войдя к своему шефу, начальнику кладненского гестапо Вейсману, он положил перед ним два охотничьих ружья, револьвер, жестянку с дробью и несколько фотографий из семейного альбома Гораковых и Стржибрных. И это было все.

Примечания режиссера, никогда не заботившегося о подлинности фактов, а только о впечатлении от того, что он ставит, мы найдем еще в одном документе из архива бывшего имперского протектора в Праге. Примечания эти вписаны химическим карандашом на полях текста, испещренного вставками и исправлениями.

Первоначальный текст, напечатанный на машинке, — это проект официального сообщения об уничтожении Лидице. Разработал его начальник IV отделения протекторатного управления Вольф, под текстом красным карандашом выведена длинная тощая буква «Ф» (этим значком Франк подписывал большинство бумаг того периода). Проект по приказу Франка был передан по телетайпу в Берлин с просьбой утвердить его, чтобы сообщение могло быть обнародовано еще в тот же день, 10 июня 1942 г.

На этом документе начертано скорописью:

«Майор Бекер сообщил 10.6 в 18 ч. 40 м. следующее решение фюрера». (Майор Бекер — один из адъютантов Гитлера. Чиновник в Праге заботливо записывал, держа в одной руке трубку, в другой — карандаш. — Авт.):

«Сообщение о карательной акции против селения Лидице может быть опубликовано в протекторатной прессе при условии, что фраза, которая сейчас начинается словами «С населением, насчитывающим 483 человека...» будет изменена следующим образом...»

Фраза первоначального проекта звучала так:

«С населением деревни Лидице, насчитывающим 483 человека, 9 июня поступили таким образом: взрослых мужчин расстреляли, женщин отправили в концентрационный лагерь, а детей отдали для надлежащего воспитания».

Теперь фюрер через майора Бекера диктует поправку, важную поправку:

«Ввиду того что жители этой деревни своими действиями и поддержкой убийц обергруппенфюрера СС Гейдриха самым грубым образом нарушили действующие законы, взрослые мужчины расстреляны, женщины отправлены в концентрационные лагеря, а дети переданы для надлежащего воспитания».

К последней фразе, сообщающей о том, что «все строения были стерты с лица земли, а название поселка вычеркнуто», приписано с вопросительным знаком: «Обращены в пепел» (in der Asche ausgemerrt)?

Целой нации был уготован удел Лидице.

...Обычный желтый конверт, врученный 14 июня 1942 г. дежурному жандармского отделения в Бенешове, ничем не отличался от остальной дневной почты, подготовленной на столе для вскрытия. Однако отличие это не бросалось в глаза лишь до того момента, пока заместитель начальника отделения не разорвал конверт и не вытащил из него лист бумаги, исписанный чернилами, и на первый взгляд неумелой рукой.

«Прекратите поиски виновников покушения на Гейдриха, прекратите аресты и казни. Настоящие преступники — это Габчик из Словакии и Ян Кубиш, брат которого содержит трактир на Мораве».

С минуту письмо переходит из рук в руки.

— Какая-то идиотская анонимка, сожгите его, — сказал кто-то из жандармов.

— Э, нет! Ты что, приятель, не знаешь приказа гестапо? Передавать им тотчас же все, и анонимные доносы тоже, если они касаются покушения, — возразил не очень решительно заместитель начальника.

Снова рассмотрели конверт и неподписанное письмо. Только теперь обнаружили странное обстоятельство: на письме стоит штемпель почтового отделения в Тржебони со вчерашней датой. Почему все же автор анонимного доноса адресовал свое письмо жандармскому отделению в Бенешове? Ведь он мог послать его жандармам в той же Тржебони, либо в Табор, в Будейовице, наконец, — это было бы гораздо ближе!

После тщательного изучения жандармы обнаружили и другие любопытные детали. Линии и способ соединения букв выдают, что письмо писалось нарочито измененным почерком.

Это уже подозрительно.

А что, если речь идет о какой-то провокации? Во времена гейдрихиады в них не было недостатка. Скроешь донос — а завтра тебя самого упекут. Никто из жандармов, разумеется, не мог допустить, чтобы имена, указанные в письме, действительно могли принадлежать участникам покушения. В этом случае тот, кто написал, послал бы донос прямо в гестапо.

Начальник отделения, вызванный из своего кабинета, принял соломоново решение. Он заедет завтра, погодите-ка, нет, завтра не выйдет, тогда послезавтра в Тржебонь и расследует дело с письмом на тамошней почте. Создается впечатление, что этот аноним живет то ли в самой Тржебони, то ли в ее окрестностях. «Возможно, — вслух развивает свое умозаключение начальник, — что какой-нибудь почтовый служащий и вспомнит. А потом посмотрим».

(О том, что он намеревался воспользоваться служебной поездкой и удобным случаем — отправиться на казенной машине прежде всего в Индржихов Градец, где у него был домик с садом, — об этом, понятно, начальник умолчал. Небольшой крюк в пару километров — стоит ли об этом упоминать!

О том же, что им всем придется круто из-за этого анонимного письма, в окружном жандармском отделении в Бенешове никто пока и не подозревал.)

Автор анонимного письма — и в этом пан жандармский начальник не ошибся — действительно жил в окрестностях Тржебони.

С утра до вечера он прятался на чердаке домишка своей матери в деревне Нова Глина и, зарывшись в сено, следил, не происходит ли чего подозрительного. Читал каждый день газеты, которые ему приносили в укрытие, глотал каждую строчку напечатанных сообщений с именами казненных, и на лбу у него выступал пот. С не меньшей жадностью следил он за декретами, подписанными Далюге, Франком и шефом пражского гестапо Гешке и обнародованными в печати.

Вероятно, задача того человека — прятаться на чердаке и читать газеты?

Вовсе нет.

В его удостоверении личности на имя Карела Врбаса недостает лишь одной пометки: что он зарегистрирован в полиции. Последний срок, установленный для регистрации, — день 30 мая 1942 г. давно уже зачеркнут в календаре. Срок истек. Это значило, что, согласно уведомлению, он уже осужден на смерть вместе со своей матерью, которая его прячет.

Но таких людей в те времена на территории протектората укрывалось от полицейской регистрации немало. Каждый из них — кандидат в смертники в случае, если будет обнаружен.

Любой героический поступок начинается тогда, когда человек перестает думать о себе.

Любое проявление трусости начинается тогда, когда человек начинает думать только о себе.

Человек, скрывающийся на чердаке, принимает на свой счет вопрос номер один, угрожающе поставленный перед всем чешским населением: «Кто может дать сведения о преступниках?» В отличие от 99,99 процента чешского населения, которые не знают участников покушения, обитатель чердака деревенского домика в Нова Глине, вблизи Тржебони, очень хорошо знает их. А поэтому он принимает на свой счет и дополнение к вопросу номер один: «Тот, кто мог бы представить полиции требуемые сведения, но не сделал этого добровольно, будет расстрелян вместе со своей семьей».

Человек на чердаке знает участников покушения еще с той поры, когда подписывал в Лондоне:

«Моя задача состоит в том, что я, будучи переброшен вместе с двумя другими служащими чехословацкой армии на родину, доставлю туда важные материалы, а затем приму участие в подготовке и проведении акций саботажа».

Тогда ему все представлялось совсем иначе и проще. Тогда им твердили, что в парашютисты будут отобраны только самые лучшие, а он действительно хотел принадлежать к числу самых лучших. Но мог ли он представить себе тогда, на что он идет?

Ему верили, потому что он всегда подчеркивал свой патриотизм. В протекторате он занимал прочное место дежурного таможенной охраны, на что не раз обращал внимание своего начальства. Но для того, мол, чтобы лучше служить родине, он сменил удобную жизнь на превратности, связанные с бегством за границу. Еще служа в автороте, он хранил в своем солдатском чемоданчике большие застекленные портреты президента Масарика и Бенеша, всячески подчеркивая свою любовь к ним. Его включили в десантную группу надпоручика Опалки «Аут дистанс», хотя кое-кто из его товарищей в Англии возражал против этого. Как утверждают некоторые свидетели, от него, мол, хотел поскорее избавиться офицер осведомительной службы Моравца, на которого были возложены заботы о специальных курсах парашютистов. В первые же дни после высадки ему стало ясно, что он сделал неудачный выбор. А поэтому он быстро сменил служение родине на личные удовольствия и, вместо выполнения возложенной на него задачи, отправился к своей девушке в Колин.