Тропою волка

— Вот могилка Ганули, — вздохнул пан голова, подходя к православному шестиконечному кресту на холмике. Люди с лопатами принялись за работу. Копать мерзлую землю было непросто, поэтому могильщики часто менялись. Вскоре лопаты стукнулись о крышку гроба. Еще немного, и гроб вытащили и поставили на кучу земли. Богуслав достал надушенный платок и поднес к носу. Он не любил подобных зрелищ. Князь был более чем уверен, что сейчас увидит полуразло-жившийся труп и лично убедится в том, что все это сплошное суеверие недалеких деревенских жителей. Но… когда крышка гроба была снята, то пахнуло отнюдь не смрадом, а неким приятным, словно цветочным, ароматом. Женщины вскрикнули, зажав плотнее рты платками. Богуслав с удивлением опустил руку с батистовым платочком, снял шляпу. В гробу лежала пожилая, но еще не старая женщина. Ее лицо и руки выглядели вполне розовыми и живыми. Она словно спала.

— Сколько дней назад ее похоронили? — спросил удивленный Богуслав, почти уверенный в том, что женщину похоронили спящей или в глубоком обмороке.

— Так уже четвертый месяц пошел! — ответил пан голова. У него на лбу выступили капельки холодного пота. «Боится», подумал про себя Богуслав, глядя на бледное лицо пана головы.

Но и Слуцкий князь не мог не поразиться виду усопшей, вспоминая тело Януша спустя менее месяца после смерти. Януш выглядел тогда намного хуже, чем эта женщина.

Странный аромат все еще доносился из гроба, Богуслав даже подался вперед, чтобы посмотреть, что же это так приятно пахнет. Две женщины, видимо, родственницы усопшей, беспрестанно крестились, шепотом читая молитву «Отче наш». Пан голова также перекрестился. На дне гроба Богуслав увидел какую-то беловатую молочно-медового цвета густую жидкость. Этой жидкостью было залито все днище гроба. Пан голова также посмотрел.

— У Брынзы такой белой жижи было еще больше. И она была вперемешку с кровью. Еще чуть-чуть, и тело Брынзы плавало бы в ней. Вот и здесь. И запах тот же. Точно опырь. Дзякуй вам, пан Богуслав, что не отказали.

— А что это за жидкость? — Богуслав посмотрел на Штел-лера, который с любопытством уставился в дно гроба. Лекарь не ответил. Он обмакнул платочек в странную жидкость и поднес к глазам.

— Das ist sehr seltsam (Странно, весьма странно — нем.), — бормотал, качая головой, Штеллер, рассматривая беловатую густую жидкость, похожую на цветочный мед.

— Это есть как зветочный мьед, — предположил немец, глядя на пана голову.

— Так, пан фельдшер, — покивал тот головой на своих квадратных плечах, — опырьская кровь. Но она в самом деле наподобие меда засыхает. В Трансильвании некоторые намазывают ее на себя, думая, что оберегаются от опыря. Может, и мы?

— Не сметь, пан голова! Вообще ни к чему не прикасайтесь здесь, — строго сказал Богуслав, обведя людей сердитым взглядом, — давайте кол, вбивайте и все дела! Кто знает, что это за чертовщина! Хотя пахнет, как духи.

— Як квитки в поле, — произнес один из мужчин. Ему, видимо, сие тоже было уже знакомо. «Так вот почему деревня называется Паре! — догадался Богуслав. — У них тут, наверное, во все времена такое было, а не только сейчас». После рассказа про турсов Слуцкий князь уже верил и в существование опырей, каковыми их расписал пан голова.

Но лекарь стал протестовать.

— Не можно кол вбифать! Она быть есть жифая! Нацюрлих!

— Без воды и пищи четыре месяца? — удивился пан голова.

— Них чиетырье месяза! — не верил Штеллер. — Цвай, трай день!

— Засвидетельствуйте, господин Штеллер, жива она или же мертва! — приказал лекарю Богуслав и отошел в сторону.

Доктор достал маленькое круглое зеркальце, поднес его к лицу покойницы. Однако зеркальце так и не запотело, как и не было никакого пульса у погребенной женщины.

После того как лекарь засвидетельствовал факт смерти, Богуслав дал команду людям побыстрей выполнять их «варварские ритуалы».

Женщины достали чеснок, нанизанный на нитку, и побросали его в гроб, а могильщики бросили лопаты и на время превратились в истребителей вампиров. Один приставил кол, другой лопатой забил кол в грудь мертвеца. При этом какая-то жидкость пошла из раны, вроде, кровь, но опять-таки вместе со странным белым субстратом.

Что делали дальше, Богуслав не видел. Он отошел в сторону, достал часы из кармана и посмотрел, который час. Нужно было идти к королю на совещание.

— Не знаю, что это было, — рассказывал Богуслав позже Спинбоку и хозяину дома, — но тело покойной в самом деле было как живое. И странный пряный запах какой-то белой густой жидкости…

Хозяин хаты, будучи до сего момента молчаливым и мрачным мужчиной лет пятидесяти, теперь предстал перед Богус-лавом и Спинбоком радушным и болтливым. Он выставил на стол все, чем была богата хата, наливал горилки и выдавал массу любопытной информации про вампиров.

— Дякую вам, пан Радивилла, — говорил хозяин, — вы спасли и нас также. Мы эту Паре за километр обходили, ни мы к ним, ни они к нам не заходят. А все пачалося, когда еще в прошлом веке там сербы поселились. Бежали от турок. Вот от них, от сербов, и пошла та зараза. Сами они все вымерли как-то быстро. А кто с ними роднился, те начали призраков своих умерших родственников видеть да плохо чувствовать себя при этом. Оно ведь, верно, как пан голова казал, как холера, передается от одного родственника к другому. А сербы, первыми из словен столкнувшись с турками, у этих басурман сию болезнь и подхватили, как иной мужик хворобу на свой инструмент у блудливой девки подхватывает. Вот и их помещик Владимир Цепич, жестокий по отношению и к своим крестьянам, и к туркам, коих бил, стал главным распространителем о пырей в Трансильвании.

— Цепич? Это не граф ли Влад Цепиш? — переспрашивал Богуслав. — Он же мадьяр из Трансильвании? Известный как Дракула.

— Он был сербом, пан Радивилла, — уверял хозяин, словно лично знал Дракулу, — и не Цепиш, как мадьяры его называют сейчас, а Цепич — сербское прозвище. Дракула — это по-сербски значит дракон и акула вместе взятые. Слово смешанное. И не граф он был вовсе, а простой помещик. Графом его позже нарекли, для солидности. Врет пан голова, что это только зараз пачалося в Паре. Там такое уже лет сто отбывается. Потому мы и не ходим к ним и окружили их кладбище осиновой рощей. Только осина — это ничто для опыря. Суеверие одно! Тьфу! Ему, опырю, все равно, какой кол вгонять. Главное, отрезать голову и пробить сердце. Там, в Трансильвании, вы к сербам не подходите. Один черт знает, как эта зараза передается. Дальше держитесь — целее будете. Нехай сербские опыри сами себя жрут! Да и в Паре больше не ходите. Мы не ходим, потому и живем более-менее без нечисти разной…

Тем не менее Богуслав, немного одуревший от рассказов про турсов, русалок и вампиров, подписал опись вскрытия могилы, выписал также пану голове охранную грамоту, чтобы его больше не штрафовали.

И далее без приключений отряд Карла Густава добрался к декабрю до границы с Трансильванией, венгерско-румынской страной, окончательно отколовшейся от Венгрии в 1526 году. Проезжая по северу и востоку Залесья, как переводится название этой страны с латинского, Богуслав и Карл Густав обнаружили достаточно пестрый состав местного населения: тут и немцы-саксонцы, и венгры, и, в самом деле, сербы, и румыны, и евреи… И даже русинские деревеньки все еще попадались на пути. Богуслав нашел трансильванский Раднот маленьким и милым, типично лютеранским городишком. В принципе, Богуславу, как и Карлу Густаву, очень импонировало то, что Трансильвания с ее королем Ракоши превратилась после периода султанского правления в оплот протестантизма в Восточной Европе. «С таким королем будет легко договориться», — думал Богуслав, но… просчитался.

В первые дни декабря за крутым столом именно между Богу славом и Дердем Вторым Ракоши пылали самые жаркие дебаты касательно раздела Речи Посполитой. Хмельницкий, приславший на переговоры Ивана Ковалевского и Ивана Грушу, претендовал на весь Берестейский повет, всю южную область Менского воеводства, а также на Мстиславльский повет до самого Смоленска, для чего гетман согласился отрядить войска для освобождения Мстиславля и Смоленска от Московии. Ракоши же больше не ограничивался одной Малой Польшей с Краковом и Галицией. Этот очередной Влад Цепич, или Цепиш, как мысленно прозвал Ракоши Богуслав, наточил свои дракуловские клыки на всю оставшуюся после Хмельницкого территорию Литвы, «милостиво» оставляя Богуславу лишь Новогородской повет. Основную часть ВКЛ разделяли, таким образом, между Русью и Трансиль-ванией, а непосредственно ВКЛ отходил клочок земли, тот, с которого в 1240 году начинал собирать русско-литвинские земли легендарный князь Миндовг. Богуслав протестовал.