Россия молодая. Книга 2

– Трус! – сказал Юленшерна и отвернулся.

Солдат завыл, Сванте Багге велел своим молодцам покончить с ним.

4. МИТЕНЬКА

Молчан сбросил армяк, сел на пень, жадно, долго пил воду. Мужики переговаривались усталыми голосами, один – здоровенный, сердитый – качал головою, крутил в руках топор: какой добрый топор был; а теперь на жале щербина – попортился на шведском панцыре.

– Два мушкета заместо топора, а ему все мало! – сказал Молчан.

Мужик огрызнулся:

– На кой мне ляд мушкеты? Тесать ими стану, что ли? Бери вот оба, дай за них топор...

Другие работные люди засмеялись: хитрый экой – дай ему за мушкеты топор. Стали говорить, почем нынче на торге топоры, почем мушкеты, почем ножи. Выходило так, что мушкет ни к чему не годная вещь: поймают с мушкетом – отберут, да еще настегают кнутом.

За деревьями, за сваленными лесинами стонали раненые шведы. Дождь хоть еще и моросил, но небо кое-где голубело. Попрежнему с Двины тянуло сыростью, кислым пороховым запахом. Тяжело, часто, раскатисто ухали крепостные пушки, шведы непрестанно били со всех кораблей. Батарея на Марковом острове молчала, пушкари банили стволы, остужали накалившуюся медь, полдничали.

– Кашу трескают! – завистливо сказал мужик с бельмом на глазу. – Наваристая каша, мясная, да еще с маслом, ей-богу так...

– Кто?

– Пушкари. До отвала, ей-богу!

Молчан зачерпнул из бочки ведром, подал молодому парню, приказал:

– Сходи, снеси шведам напиться.

Парень не брал ведро, лицо его сделалось упрямым.

– Тебе говорю, али кому? – спросил Молчан.

Парень поднялся, нехотя взял дужку ведра большой рукой. Из-за леса, из-за деревьев староста землекопов старичок Никандр вывел кого-то – тонкого, слабого, – помахал рукой, крикнул:

– Эй, помогите, что ли...

Молчан пошел навстречу, подхватил Митеньку с другой стороны, поглядел в его синее лицо, спросил:

– Из воды?

– Побитый он! – сказал староста. – Никак ногами идти не может. И голова вишь как... Не держится...

Всмотревшись в Митеньку, Молчан вспомнил Соломбальскую верфь, Рябова, черноглазого хроменького юношу, которого опекал кормщик.

– Толмач он, – сказал Молчан, – с кормщиком, с Рябовым на иноземные корабли хаживал. Как же оно сделалось, что нынче из воды вынулся пораненный?

И, пораженный догадкой, вспомнив вдруг, как головной шведский корабль сел на мель, крикнул:

– Слышь, Митрий? Ты с ним был, с кормщиком? На воровском корабле? Да говори ты, для ради бога, не молчи! Кормщик где?

Митенька молчал, валился набок, лицо его совсем посинело.

– Помирает! – сказал мужик с бельмом на глазу. – Клади его сюда, на соломку, – помирать мягче...

Молчан бережно опустил Митеньку на солому, сел рядом с ним, вместе со старостой Никандром стал снимать с него кургузый кафтанчик, рубаху – все тяжелое, мокрое. Староста со вздохом покрутил головой – ну, досталось вьюноше!

– Весь побитый! – сказал тот мужик, что давеча ругался за топор. – Ты смотри, до чего пораненный. И как еще живет...

– Были бы кости, мясо нарастет! – сказал другой мужик, разрывая зубами ветошь на перевязки.

Опять на батарее Маркова острова загрохотали пушки. Митенька вдруг открыл глаза, стрельчатые его ресницы дрогнули, он часто задышал, спросил:

– Где бьют? Чьи пушки?

– Наши, милок, наши, – ласково, шепотом ответил Молчан, – наши, батарея палит...

– А дядечка, дядечка где? – испуганно, порываясь подняться, спросил Митенька. – Дядечка где, Иван Савватеевич?

– Он корабль на мель посадил? – вопросом же ответил Молчан.

– Он... Мы с ним в воду, в Двину повалились! – с трудом шевеля губами, говорил Митенька. – А здесь-то нету его?.. Я поплыл еще, а его нет и нет...

Он содрогнулся всем своим тонким телом, в груди захрипело. Молчан рукой поддержал его голову. Митенька все водил глазами, словно отыскивая Рябова, потом длинно, судорожно вздохнул и зашептал, сбиваясь и путаясь:

– Корабль крепко посадили, не сойти им, нет, теперь уж никак не сойти, хоть что делай... И Крыкова тоже убили, Афанасия Петровича. Много там побито было, я видел, как возле шанцев в Двину кидали драгунов и таможенников наших... Много они побили, воры, да, вишь, нынче и самим конец приходит...

Он опять стал оглядываться по сторонам и, заметив наваленные в кучу шведские каски, мушкеты, ружья, спросил:

– Бой был?

– Был, Митрий, был, невеликий, да был...

– Побили?

– Побили! – сказал Молчан. – Что ж их не побить! Кого насмерть побили, кого повязали, кого поучили, слышь – охают...

– Пить... – попросил Митенька.

Молчан подложил Митеньке под голову свой армяк, велел лежать тихо, пошел к пленным шведам. Увидев русского, шведы залопотали по-своему, стали на что-то жаловаться или чего-то просить – Молчан не понял. Он подходил к каждому, осматривал, поворачивая перед собою пленного, – искал, наконец нашел – фляжку. Офицер испуганно дернул ее из ременной петли, с угодливым лицом, кланяясь, вытащил пробку. Молчан не стал пить, вернулся к Митеньке, опустился возле него на колени, разжал его крепко стиснутые зубы. Водка пролилась, мужик с бельмом досадливо сказал:

– Лей, не жалей!

Лицо Митеньки теперь посерело, глаза закатились, из-под черных ресниц светились белки. Молчан намочил тряпку, положил на лоб Митеньке. Тот опять весь вздрогнул и затих. Молчан неподвижно на него смотрел. В листьях деревьев прошелестел ветер, выглянуло солнце, заиграло на мокрых стволах берез, в каплях непросохшего дождя. Было слышно, как офицер на батарее кричал сорванным голосом:

– Пушки готовсь! Фитили запали! Огонь!

– Отходит! – сказал Молчан, беря руку Митрия своими жесткими ладонями.

Мужики сняли шапки. Глаза Митеньки медленно открылись, он вздохнул, позвал:

– Дядечка, а дядечка?

И пожаловался:

– Что ж не идет?..

Пушки опять сотрясли землю маленького Маркова острова. Молчан крепко сжал Митенькины холодеющие руки, утешил как мог:

– Погоди, скоро придет дядечка. Отыщется.

Но Митенька уже не услышал, и Молчан, насупившись, закрыл ему глаза. Мужики молча надели шапки. Мужик с бельмом, снимая с костра чугунок, в котором кипела похлебка, позвал:

– Пообедаем, что ли? Не рано, я чай...

Другие обтерли ложки, перекрестились. Молчан все сидел и сидел возле тела Митеньки, думал. Потом сказал:

– Я вот как рассуждаю: искать нам Рябова надо, кормщика. Может, и лежит где в лозняке. Шевелись, артель, поднимайся...

– Вот ужо пообедаем, так и поднимемся, – сказал мужик с бельмом. – Кое время горячего не хлебали. Садись, Павел Степанович, бери ложку...

Молчан подошел поближе к другим мужикам, сел на корточки, зачерпнул похлебки...

5. БРАНДЕРЫ ПОШЛИ

Красивый праздничный кафтан Резена уже давно изорвался и измазался кровью раненых, уже давно инженер скинул его в горячке боя, поворачивая вместе с Федосеем Кузнецом тяжелые пушки и сам вжимая фитили в затравки. Уже ранило Сильвестра Петровича, бабинька Евдоха перевязала ему ногу, и опять капитан-командор вернулся на свою воротную башню, развороченную шведскими ядрами. Уже дважды тушили пожары в крепости. С вала уже снесли по скрипящим лестницам вниз многих убитых пушкарей и положили рядом на булыжниках плаца, а шведские ядра, визжа, продолжали свое дело: то вгрызались в крепостные валы и стены, то падали на крыши солдатских и офицерских домов, то в клочья рвали пушкарей, солдат, матросов.

Двенадцатый час подряд продолжалось сражение.

Крепостной старый попик служил панихиду. Несколько старух стояли возле своих убитых мужиков-кормильцев, держали в руках тоненькие свечки, подпевали попу. Здесь же рядом, в горнах, кузнецы с завалившимися глазами, с лицами, покрытыми копотью, калили каменные ядра, дергали цепь на вал – к пушкарям, раскаленное ядро пушкари поднимали в железной кокоре, оно брызгалось искрами, шипело, когда его вкатывали в пушечный ствол, остуженный уксусом и протертый банником. Цепями же вздымали наверх чугунные и железные ядра. Рыбацкие женки, двинянки, пришедшие со своими мужиками возводить крепость, искали по двору, за избами, за наваленными в кучу досками, щебнем шведские ядра. У каждой женки в руке было по нескольку кругов, этими кругами они мерили объем ядра. Случалось, оно подходило, – тогда ребятишки с визгом волокли его к крепостной стене, кузнецам. Кузнецы ухмылялись в бороды, – эдак войне и не кончиться до веку...