Путь к Софии

— Тысячу извинений! — воскликнул он, подойдя к столу. — Меня взяли в плен... О мадонна! Как я мог даться в руки этой банде... И я был наказан, уверяю вас! Нет, нет, это будет уж чересчур, если и вы меня накажете, — говорил Позитано, весело поблескивая своими глянцевитыми глазками, здороваясь со всеми по очереди и целуя руки дамам.

— Но кто вас взял в плен? Какая банда? — раздался среди веселого смеха голос мадам Леге, когда все расположились вокруг стола и Жан-Жак появился с кофе для новых гостей. Мадам Леге не забывала, в какой стране она находится.

— Кто? Майор!

— Майор?

— Майор Сен-Клер, сударыня!

— Такой милый джентльмен! Вы шутите, разумеется!

— Если вы это называете шуткой!

— Твое счастье, Леандр, что ты вовремя вернулся с этой экскурсии.

— Я все же не понимаю, Витторио! Как это ты позволил себя уговорить!

— Но если у майора такая союзница, как миссис Джексон, мой милый... Ты же знаешь миссис Джексон!..

— Разумеется, не обошлось без этой миссис Джексон! — заметила его жена.

— Драгоценная Беппина! — И маркиз сделал трагикомический умоляющий жест.

Все рассмеялись, даже Радой, хотя и не понял, в чем дело, — Филипп, услышав имя американки, забыл о своей обязанности переводчика.

— О, миссис Джексон была в таком чудесном настроении! Поедемте! Посмотрим укрепления! Понаблюдаем! — словоохотливо продолжал Позитано, бессознательно желая поддразнить жену. — И барон... И еще капитан Амир, что к ней прилип... Разве я мог испортить компанию? Можно ли меня за это бранить? И вот мы ездили и смотрели укрепления, деревни. Хорошо еще, что погода испортилась, а то американка, того гляди, решила бы там заночевать! — заключил он, и снова все рассмеялись, но смех Джузеппины и Филиппа звучал неестественно.

Радой в парадном черном костюме сидел между Филиппом и Недой напротив мадам Леге. Ради такого случая он надел перламутровые запонки, заколол галстук рубиновой булавкой, пристегнул часы массивной золотой цепью. Он важно кивал, улыбался, разнеженный и благодарный, гордый тем, что он здесь, что исполняются самые заветные чаяния его жизни. Но вместе с тем он все время был настороже и не спускал глаз с матери консула.

— И хорошо, что вы вернулись, — сказал он, чтобы как-то принять участие в разговоре. — Тяжко приходится тем, кто сейчас работает на укреплениях под дождем.

— Оставь... Незачем им говорить об этом, — шепнул ему Филипп, у которого совсем упало настроение.

Он не собирался переводить отцовское замечание, но Позитано поспешил показать свое знание болгарского языка.

— Да, да, вы правы, сударь! Тогда еще не был дождь, и надо было люди отпустить. Но я не верить, чтобы турки делать это. Да? Понимай?

— Понимаю, понимаю... И я не верю, — тотчас согласился Радой, польщенный вниманием маленького забавного маркиза.

— А ты, мой друг, оказывается, говоришь на болгарском, — удивился Леге. — Вы говорили об укреплениях. Да? Что следовали бы вовремя отпустить людей? Да, кстати, вы проезжали мимо виселицы на Соляном рынке? — спросил он, и его оживленное лицо сразу помрачнело.

— Нет, мы въехали через ворота Куршумле. Насколько я знаю, нынче утром на Соляном не было никакой виселицы!

Не только у супругов Позитано, но и у всех остальных, за исключением Радоя, не подозревавшего, о чем идет речь, на лицах отразились разноречивые чувства: тревога, любопытство, страх.

— А ты мне ничего не сказал, Леандр! Господи! Уже начали вешать... — испуганно воскликнула мадам Леге.

— От мосье Оливье я узнал, что это ваш соотечественник, болгарин, — сказал Леге, избегая глаз побледневшей Неды.

— Но кто он? За что?

— Ты его видел, Витторио, там, на укреплениях. Утром...

— Андреа Будинов?! — вырвалось у Позитано.

Голос его был какой-то чужой, хриплый. С ним слился сдавленный крик Неды. Но общее замешательство было так велико, что никто не обратил на нее внимания. Филипп, мадам Леге, синьора Джузеппина, даже Сесиль, даже Радой, услышавший имя сына соседей, были потрясены, каждый хотел выяснить, точно ли это. Тот ли это самый? Что он сделал? Нет, не может быть, не может быть! Такая жестокость! Такой молодой... Бедняжка... Несчастный… В эту минуту и сочувствие, и страх, и тайное злорадство, и немой ужас сплелись в один узел — каждый хотел знать. И никто никого не слушал. Пока наконец громкий вопрос Леге не заставил всех умолкнуть.

— Откуда вы взяли, что это Андреа Будинов?

— Но ведь его арестовали на укреплениях, — возразил с облегчением Позитано.

— Да, но отпустили. Я даже сам привез его в город.

— Кто же это тогда?

— Второй арестованный, крестьянин! Повешен в назидание! Я очень, очень сожалею! Надо было и за него вступиться, дорогой Витторио! Это камнем лежит на моей совести. Оливье рассказывал, что крестьянин держался так достойно, он всех поразил! Даже что-то крикнул в лицо Джани-бею. Тот просто взбесился.

Позитано закурил папиросу и, окружив себя облаком дыма, сказал:

— Да, дамы и господа, мы свидетели событий, мук и страданий, через которые, очевидно, каждый народ должен пройти... Да, да, видимо, это цена, которую надо заплатить...

— Кровавая цена, — вставил почти все время молчавший Филипп. И в ответ на удивленные взгляды повторил: — Кровавая цена, к сожалению, слишком высокая. То, что нас ждет, может, и не стоит ее.

«Как, неужели он опять станет излагать свои теории широких рынков и большой политики, — спрашивала себя потрясенная только что услышанным Неда. — Неужели и здесь, в такую минуту? Как отвратительно, что именно в такую минуту!»

И в самом деле, сев на любимого конька, Филипп принялся разглагольствовать о потерях и об опасностях, которые им грозят, если «ценой этой кровавой войны будет заплачено за какое-то зависимое и жалкое государствишко». Полная стыда и отвращения, Неда не слушала его. Мысли почему-то вернули ее в дом Филаретовой. Все еще во власти ужаса, охватившего ее, когда Позитано назвал его имя, Неда живо представила себе Андреа. Только сейчас она поняла, что мог означать для нее его арест. Она хотела думать о Леандре, который его спас, но и чувство благодарности к нему не помогало, ее мысль бежала прочь от жениха, и опять она оставалась лицом к лицу с Андреа и говорила себе, что если он действительно к ней несправедлив, то справедлива ли она к нему? «Доказать — как поверхностно, как наивно я понимала эти его слова. А если те сведения, которые он хотел получить, нужны не ему? Если они не просто “доказательство”, а крайне необходимы? Необходимы? Но кому?.. — Она догадывалась, но боялась признаться самой себе. — Только одно... одно бесспорно — в этот час, в эту минуту, если я в самом деле болгарка, я должна решить: с Филиппом или с Андреа? С Леандром, — говорило что-то в ней, — с Леандром! Нет, это другое... Другое... Как же другое?.. Но ведь мне придется его обмануть! Нет, он бы меня понял, если бы знал... Он самый хороший, самый благородный...»

Фанатичную речь ее брата прервал маркиз.

— Ваши весьма любопытные идеи мне знакомы, господин Задгорский! — иронически заметил он. — Только одно меня удивляет...

— Что именно?

— Я удивляюсь тому, зачем вам понадобилось и здесь развивать ваши теории?

Филипп не сразу понял его, потом вдруг вспыхнул.

— Я защищаю свои убеждения всюду и везде, — сказал он сухо.

По его тону Неда поняла, что в душе он уже ненавидит итальянца.

— Оставим эту тему, господа! Мы слишком углубились, — сказал Леге, всегда готовый сгладить любые острые углы. — Давайте говорить о чем-нибудь более приятном...

— Может быть, вы, Леандр, сообщите нам что-нибудь действительно приятное? — сказала синьора Джузеппина и обменялась взглядом с мужем.

— Да, да! Мы ждем! — весело заявил Позитано, которому этот взгляд, видимо, о чем-то напомнил.

«О чем они говорят? Чего ждут? И почему смотрят на меня? — спрашивала себя Неда. — Вот и Леандр!» И она сама ждала, предчувствуя, что как раз сейчас настала эта минута. Но вопреки ожиданиям не испытывала ни волнения, ни страха.