Сыны Несчастья (ЛП)

В Планезес той странной весной жизнь, казалось, обрела свое обычное течение — но все же она была подернута какой–то завесой молчания. Больше никто открыто не говорил ни о Мэтре Жирарде, ни о судебном заседании в Сен — Поль–де–Фенуийет. Пейре Маури знал, что его дни в Фенуийидес уже сочтены — и, возможно, в деревне это знали все.

Тем не менее, он старался не подавать виду.

Виноградники и поля зазеленели. В загонах для скота стригли овец и готовились к большим июньским перегонам; все говорили, что в любом случае пастухи должны уйти на высокогорные пастбища — в Фенуийидес или Сабартес. Кто знает, все ли они вернутся? Пейре не долго мучился, обдумывая и передумывая злобные пророчества прокурора архиепископа Нарбоннского. Достаточно быстро он принял решение. Через несколько дней, при посредничестве пастуха Гийома Раффре, который был женат в Фенуийидес, но родом был из Сабартес, он предупредил своего брта Гийома Маури. Он передал ему, что хочет безотлагательно с ним увидеться.

Встреча была назначена в городе Аксе, потому что Пейре старался избегать проблем и без нужды не показываться в Монтайю. А так ему легче было придумать предлог, чтобы спуститься с высот — например, отнести мешок соли для овец от Гийома Андрю его куму в Акс — Бернату Торту, чтобы приготовится к выпасам. Бернат Торт как раз занимался провизией для пастухов и отар.

Мешок был тяжелым, даже для такого сильного мужчины, как Пейре, и он сначала нес его на спине, потом на одном плече, потом на другом. Он шел два дня, наслаждаясь первым майским теплом. Воздух благоухал высокогорными травами и запахом цветов. На первое утро, в Кодьес, молодой человек зашел выпить вина к брату Гийома Раффре, Арноту. Потом пошел дальше и постепенно, с радостью, ощущал приближение гор — глубокие мрачные ущелья, водопады, прозрачный воздух. Он ночевал в Жуку, под высоким утесом. В красивой деревне Жебец, расположенной на карнизе и нависающей над Ребенти, он остановился, чтобы поприветствовать своего дядю Пейре — первого Пейре Маури, брата его отца Раймонда — и его тут же пригласили отужинать в доме у дяди. Он тоже был добрым верующим, дядя Пейре. Молодой человек, запивая каждые два глотка крепкого вина глотком воды, шептал ему на ухо мрачные обещания Мэтра Жирарда. Советовал ему быть готовым. Быть начеку и ожидать худшего. Предусмотреть возможность немедленно бежать. Здесь уже все знали о приговорах Инквизиции: известие о мученичестве доброго человека Жаума уже достигло земли Саулт, Доннезан и Сабартес. И навстречу этим известиям эхом пришла новость о другой казни. О казни доброй Себелии Бэйль из Акса, подруги добрых людей. Ее тоже сожгли в Каркассоне, как нераскаявшуюся и упорствующую. Пейре уронил голову на руки. Почему доброта, так явственно видимая на лице этой женщины, что, казалось, оно излучало ее, не пристыдила инквизитора, не остановила его руку, не удержала его проклятия? Ужас мира сего, власти и дел того, безымянного, кто им правит, вновь охватил Пейре. Неужели ему нечего здесь больше ждать, и всё, что ему осталось, — это смотреть на неумолимое шествие обреченных на сожжение?

Но несмотря ни на что, следовало идти дальше. Миновав кузницу Аску, Пейре наконец ощутил себя в Сабартес. Впереди голубела анфилада высокогорной долины Арьежа; а в ее углублении лежал город Акс. Какая–то смесь ностальгии и опасений потихоньку вкрадывалась в его сердце, и там звучали нотки сомнения. Вот место, где больше никто уже не хотел признаваться ни в малейших связях, ни в наименьшей близости со здешней старинной кастой нотариусов и судейских, с их семьями, с их товарищами — даже в том, что некогда были их клиентами или должниками. По следу Мессера Пейре Отье и его брата Гийома, далеко отсюда, в Керси и Альбижуа, шли ищейки инквизитора Тулузы, Монсеньора Бернарда Ги; все члены их семьи — жены, братья и невестки, племянники и зятья, кузены и свояки, были под арестом в Каркассоне, и их допрашивал инквизитор Жоффре д'Абли. Уже на берегах Од были сожжены живьем юный клирик Жаум Отье, нераскаявшийся еретик, и дама Себелия Бэйль, упорствующая верующая. Рано или поздно целью расследования Инквизиции станут все верующие Акса и Сабартес — те, кто были верующими всегда, те, кто ими еще оставался, и даже те, кто уже жалел, что когда–то им стал.

Пейре вошел в город Акс в час вечерни, положил свою ломившую поясницу ношу в сутул дома Берната Торта, и направился в квартал купален — где встретил, как и было уговорено, своего брата Гийома. Два человека сидели среди десятка других, у подножия большой лестницы госпиталя, на краю площади. Два Гийома, болтавших босыми ногами в теплой воде источника для бедных. Гийом Маури и Гийом Белот, неразлучные кумовья. Пейре уселся возле них, сбросил тяжелые башмаки, закатал штаны и с наслаждением погрузил истомленные дорогой ноги в воды купальни. Ему показалось, словно с его плеч соскользнула какая–то ужасная тяжесть. Конечно, это был мешок с солью. Но еще какая–то неопределенная тревога, не отпускавшая его — тревога. Что он больше не увидит ни Гийома, ни кого бы то ни было из своей семьи. Но в этом тепле, в лучах заходящего солнца, пронизывающих воду, где искорками мельтешили насекомые и пылинки, в гомоне голосов, говоривших с родным акцентом, он прижался плечом к плечу своего брата, закрыл глаза и глубоко вздохнул.

И вновь Гийом Белот смотрел на двух сыновей Маури. Он смутно припоминал другой майский день, семь или восемь лет назад: это было возле Монтайю, на битом тракте, среди овец; обоим Гийомам только исполнилось по двадцать лет, а Пейре лишь недавно перестал быть подростком. И вот теперь Гийом Белот снова смотрел на них. Даже глядя на фигуру и осанку обоих братьев Маури, было видно, что они выглядели немного иначе, чем другие молодые люди их возраста — словно в них было что–то такое, чего не хватало другим. Были ли они более рассудительными? Более стойкими? Гийом Белот очень привязался к Гийому Маури, с которым они были ровесниками — родились в один месяц, в одну пору, в тот же год. И после того, как они вместе провели детство, и даже когда один и другой женились и завели семьи, он — старший из Белотов — почти никогда не расставался со старшим из Маури. И чтобы еще больше скрепить их дружеский союз, он стал его кумом — крестным отцом его первенца. Они вместе ходили в лес рубить деревья, в поле на жатву, на хутора, в деревни, и даже в Акс — они ходили днем и ночью, чтобы служить Церкви и обеспечивать безопасность добрых людей и верующих. И сегодня они делали то же самое с какой–то энергией отчаяния. Гийом Маури, сидя на ступенях, незаметно прижался к своему брату Пейре, опустив плечи, расслабив руки, болтая ногами в теплой воде бассейна Акса, и на его лице было мимолетное выражение счастья. Пейре и Гийом Маури. Они повернулись лицом друг к другу и смотрели друг на друга, а Гийом Белот смотрел на них.

Теперь это были уже настоящие мужчины, братья Маури, в которых достигли полного развития все хорошие качества их юности. Гийом, конечно, был выше, а Пейре крупнее, но оба они имели какое–то странное внутреннее сходство. Те же выражения лиц, тот же взгляд, тот же изгиб рта. Одна и та же сила жизни струилась по их жилам. Гийом, худой, смуглый, с высоко поднятой головой, выглядевший так, словно он принюхивался, стараясь ничего не упустить и впитать в себя всё, что проходило мимо; с мягко изогнутым ртом и ласковой, немного ироничной улыбкой… Его лицо казалось еще острее из–за взгляда зеленоватых глаз хищной птицы — именно из–за этого взгляда Гийом Белот питал к нему столько доверия и уверенности, даже когда они вступали на самую ужасную и опасную из дорог. Но точно такой же взгляд, несмотря на почти голубые глаза, широкие, загорелые скулы, как у подростка, был и у юного Пейре Маури — не частого ныне гостя в земле д'Айю. С того времени, как он стал пастухом, его лицо опалило солнце, а кожа и борода приобрели мягкий медовый оттенок, совсем как у его отца. Когда он отбрасывал свой капюшон, становилась видна его густая шевелюра, связанная на затылке в узел кожаным ремешком; а крупная фигура хранила еще какое–то очарование юности, сквозившее даже в движении его плечей. Это был молодой человек с проникновенным выражением лица, который редко улыбался, даже когда смеялся. Который говорил интеллигентно и убедительно, как и его старший брат — но когда он, наконец, расслаблялся, и на его лице таки появлялась улыбка, то она освещала его лицо обезоруживающе детским светом. Это была улыбка, которая светилась.