Хамза

А когда Хамза после похорон Зубейды заболел, Аксинья Соколова стала бывать в доме ибн Ямина по несколько раз на день. Она приносила лекарства от доктора Смольникова, выполняла поручения дяди, который просил сообщать ему о малейших изменениях состояния Хамзы, и сама почему-то всё больше и больше интересовалась здоровьем брата своей новой подруги.

Хамза от лекарств отказывался, состояние его не улучшалось, и в сердце Аксиньи с неожиданной для неё самой болью росла тревога. Она вспоминала Хамзу таким, каким он был в день операции Ачахон, когда они познакомились, - энергичного, смелого, бросившего дерзкий вызов религиозным предрассудкам соседей и родственников. Тот Хамза не шёл ни в какое сравнение с теперешним - потухшим, отключившимся от жизни, потерявшим интерес ко всему на свете.

Своими сомнениями Аксинья делилась с дядей.

- Что-то я боюсь за него, - говорила она, и голубые глаза её наполнялись слезами, - больно уж долго убивается...

- Ничего, ничего, - успокаивал племянницу Степан Петрович, - справится... Конечно, не дай бог никому такого горя, которое на него упало, но он парень крепкий, вылезет...

- Дай-то бог, - шептала Аксинья и осеняла себя троекратным крестным знамением, прося у своего русского бога скорейшего выздоровления для мусульманина Хамзы.

Хамзе стало лучше. Приход Убайдуллы Завки, стихотворное послание от Абдуллы Авлани из Ташкента, казалось, вдохнули в него свежие силы. Он начал понемногу есть. Радости Джахон-буви не было границ.

- Люди говорят, что он голодом решил себя уморить, - весело сказал однажды Степан Соколов, входя в комнату Хамзы, - а он, гляди-ка, за обе щеки наворачивает... Что, братишка, малость отпустило?

- Отпускает, - улыбнулся Хамза.

- Оно всегда так бывает, - подмигнул Соколов, усаживаясь рядом, - сперва прижмёт, а потом отпустит. На то она и живая жизнь, чтобы всё менялось. Сегодня, глядишь, горячо - мочи нет терпеть, а завтра уже остыло...

Степан развязал принесённый с собой узелок, вытащил из него небольшой чугунок, поднял крышку. Густым, наваристым мясным духом потянуло из чугунка.

- Я тут тебе щец горячих принёс. На-ка вот ложку, похлебай, полегчает... Я от всех болезней горячими щами лечусь... Бывало, в деревне у нас, в России, работаешь в поле, а дождь тебя и прихватит. Прибежишь в избу мокрый как лягушонок, аж весь трясёшься!.. А мать тебе шварк из печи полувёдерный горшок со щами. Пять минут - и дно видно. А потом на печь. И утром встаёшь как обструганный. Хоть икону на тебе рисуй... Ты хлебай, хлебай, не стесняйся... На той неделе батька твой ко мне в депо приходил. Увидел меня, заплакал. "Степан-ака, - говорит, - убивает себя сынок-то мой голодом, одни кости остались. Помогите, - говорит". А мне в рейс ехать... Сегодня утром вернулся.

"Аксинья, - говорю, - сообрази-ка чугун щей, и чтоб духовитые были. Нашего понесу кормить, пусть только попробует отказаться..." Ну, она кинулась за капустой - одна нога здесь, другая там...

- Что ещё отец говорил? - нахмурился Хамза.

- Казнил себя. "Я, - говорит, - ему всё запрещал, во всём противился, а оно видишь как получилось... Теперь, - говорит, - пускай живёт как хочет. Больше мешать ему ни в чём не буду, никаким делам его препятствовать не стану. Захочет в театр идти, пускай идёт..."

- Неужели про театр вспомнил? - улыбнулся Хамза.

- Обязательно. "Если нравится, - говорит, - ему театр, пускай ходит, что я могу сделать. Только бы здоровьем поправился. Я, - говорит, - теперь ничего для него не пожалею. А ежели кто встанет моему сыну поперек пути, так я того своей рукой сшибу..."

- Бедный отец, - откинулся на подушки Хамза, - до чего же довёл вас ваш упрямый и непокорный сын, который говорит правду в лицо каждому, не думая о том, что будет после этого... Даже вы, смиренный мусульманин, готовы сражаться с врагами своего сына... Простите мне, ата, все огорчения и неудобства, которые я вам причинил...

Степан Соколов между тем посмотрел в окно, подошёл к двери, приоткрыл её, выглянул, прислушался, вернулся на место.

- Слышь, парень, тут серьёзный разговор есть... Ты мозгами-то кумекать за это время не разучился? Книжки помнишь, которые я тебе давал?

- Помню.

- Из Ташкента один дяденька приехал. Из ваших будет, из узбеков. Очень головастый мужик. И грамотный. Одним словом, соображает... Так вот, я ему про тебя писал, и он вроде стихи твои и статьи знает... Мы с ним договорились, что он сюда зайдёт. Как бы под видом старого твоего знакомца - навестить, мол, больного... Зовут его Низамеддин-ходжа, работает в типографии газеты "Голос Туркестана", понял?

- Понял.

- Скоро должен быть...

- К нам пожаловал гость, - сказал капитан Китаев.

- Кто таков? Откуда? - наклонив голову, посмотрел на капитана поверх стёкол пенсне полковник Медынский.

- Из Ташкента, ваше превосходительство. Типографский рабочий Низамеддин Ходжаев. По данным губернского сыска, абсолютно неблагонадёжен.

- Так, так...

- В последнее время очень активен. Незаурядный агитатор.

- Состоит под надзором?

- Под негласным... Наши ташкентские коллеги, установив при его отъезде станцию, до которой он взял билет, сочли необходимым телеграфно известить нас.

- Очень любезно с их стороны. Соблаговолите, капитан, от своего и моего имени так же телеграфно поблагодарить губернский сыск.

- Будет исполнено, ваше превосходительство.

- Благополучно ли доехал господин Ходжаев до Коканда?

- Вполне.

- И сошёл именно там, куда взял билет?

- Да.

- Какая простота нравов у нынешних господ революционеров... Я как-то читал в старых полицейских обзорах, что народовольцы перед совершением своих акций по три-четыре раза меняли маршрут, прежде чем добирались до нужного места.

- Социалист нынче странный пошёл, ваше превосходительство. Если уж у них туземцы в серьёзных агитаторах ходят...

- Кстати, какой он ориентации, этот ваш Низамеддинов? Эсер?

- Ходжаев, господин полковник.

- Да, да, извините. Вечно я путаю эти местные фамилии... Так как же?

- Предположительно он социал-демократ.

- Взяли под наблюдение прямо с поезда?

- Разумеется.

- И где же изволит сейчас находиться дорогой гость?

- Два часа назад отправился на приём к нашему почтенному эскулапу доктору Смольникову.

- Как это мило с его стороны! И я без всякого наружного наблюдения мог бы предсказать, что он, оказавшись в Коканде, в первую очередь пойдёт именно туда... Эти социалисты, капитан, всех наших филёров безработными сделают.

- Час назад, выйдя из больницы, Ходжаев нанёс визит Хамзе. В настоящее время находится там. Вместе с поднадзорным Соколовым, который к моменту прихода Ходжаева уже находился в доме Хамзы.

- А ведь чешутся руки прихлопнуть сразу всю троицу, не правда ли?.. Этот типографский рабочий мог, наверное, привезти с собой какую-нибудь свежую литературу, не так ли?

- Не исключается.

- Я вот иногда думаю, что в доме поэта Хамзы среди всяких там рукописей, книг, черновиков наверняка должна находиться какая-нибудь нелегальщина...

- Совершенно справедливо, ваше превосходительство.

- Вообще архив всякого литератора или журналиста - это же идеальное место для хранения сочинений, интересующих наше ведомство... Вы бы как-нибудь выбрали, капитан, удобный момент да и посмотрели бы внимательно, что там почитывает и что пописывает господин Хамза.

- После самоубийства младшей жены Садыкджана-байваччи мой человек не может работать с Хамзой - тот уже третий месяц не встаёт с постели. И я считал бы в такое время неудобным... вернее, нецелесообразным...

- Э-э, бросьте вы церемониться, капитан!... То, что неудобно для других, удобно для нас с вами и для той службы, которую мы представляем. Диалектика, как говорят господа марксисты... Можете рассматривать моё предложение о необходимости обыска в доме Хамзы как приказ.