Правда о программе Apollo

То, что два эти события связаны, подтверждает и доктор Гленн Ланни, технический директор ЭПАС с американской стороны, который, как вы помните, в то время руководил работами по спасению Ловелла и его товарищей:

– О возможной помощи Советского Союза, – рассказывал в Хьюстоне Ланни, – я думал в один из самых критических моментов в программе «Аполлон». Космический корабль «Аполлон-13» находился за сотни тысяч миль от Земли, когда взорвались кислородные баки в жилом отсеке... Увы, в тот драматический момент мысль о чьей-либо помощи я отбросил сразу же после того, как она возникла. Как инженер, я знал, что все эти годы наши страны проектировали и строили космические корабли и стыковочные устройства по-разному. У вас была одна система, у нас другая...

Безусловно, несчастье с «Аполлоном-13» явилось своеобразным психологическим толчком для американцев навстречу совместной космической программе. Но ведь и до и после этого трагического события возникали ситуации, когда вопрос о возможности прийти на помощь людям, летавшим в космосе, выглядел весьма насущно. Достаточно вспомнить полет «Джемини-8», когда этот космический корабль потерял управление, но, к счастью, смог совершить аварийную посадку в Тихом океане. Или эпизод завершения работы на «Скайлэбе», когда после 84-дневного пребывания на орбите на транспортном «Аполлоне» не включился после команды астронавта Джеральда Карра главный двигатель.

– У нас упало сердце и глаза вылезли из орбит, – рассказывал потом Карр. – Двигатель не желал включаться, и космический корабль не двигался...

К счастью, и здесь удалось воспользоваться аварийной системой. Но ведь на счастье нельзя рассчитывать всегда. То же можно сказать и о наших пилотируемых полетах, например, о «нештатной» посадке «Восхода-2» в тайге. По существу, каждый космический полет мог обернуться аварийной ситуацией.

Существует еще одно обстоятельство, способствовавшее реализации ЭПАС, точнее – как бы подталкивающее к его реализации. Многие американцы одобряли идею совместного космического полета не столько по политическим, сколько по экономическим причинам, о которых писала английская «Файнэншл таймс»: «Аэродинамическая промышленность в США приветствовала нынешний проект совместного полета в силу того, что он обеспечивал работой технических специалистов в области космонавтики, у которых начались трудные времена из-за сокращения общего бюджета НАСА. Приветствовали этот проект и университеты, и другие научные организации во всем мире – благодаря возможности, которые он открывал для дальнейших космических исследований». Ведь к этому времени единственной более-менее перспективной пилотируемой программой был «Шаттл» («Челнок») – космический корабль многоразового использования. Однако по самым оптимистическим планам его летные испытания должны были начаться не раньше 1977-1979 годов 20. Таким образом, американская космонавтика оказывалась в долгом простое.

К моменту возвращения Юджина Сернана и его друзей с Луны из бывших 300 тысяч 21 человек, работающих на программу «Аполлон», осталось 14 тысяч. Бюджет программы с 3,5 миллиарда долларов скатился до 128,7 миллиона. Не было денег, которые могли бы сохранить кадры специалистов, не было дела, которое позволяло бы использовать обширный комплекс сооружений и материальной части. Требовалось законсервировать на несколько лет космическую технику стоимостью почти в миллиард долларов.

– Сейчас у нас нет никаких твердых планов относительно использования этой техники, но мы, несомненно, собираемся хранить ее надлежащим образом, – говорил Дэйл Майерс, помощник директора пилотируемых полетов НАСА.

В свете всех этих событий весьма одиозно выглядела фигура астронавта. С 1959 года НАСА отобрало в отряд 73 кандидата для космических полетов. К моменту окончания программы «Аполлон» их оставалось 39. Даже с учетом трех экспедиций на «Скайлэбе» три десятка астронавтов становились безработными. Джеймс Ирвин считал, что половина из них уйдет из НАСА в самое ближайшее время, и оказался прав. В дальнейшем отряд был фактически расформирован, а люди распределены в различные отделы Центра пилотируемых полетов имени Джонсона.

Все сказанное убеждает в том, что ЭПАС был очень нужен НАСА. Разумеется, он не мог решить всех проблем, но это была все-таки какая-то отдушина. Опять цитирую «Файнэншл таймс»:

«НАСА всячески старается подчеркнуть, что этот проект (ЭПАС. – Я.Г.) имеет свои планы, поскольку он поможет восполнить кое-какие пробелы в знаниях о пилотируемых космических полетах. Он поможет сохранить мастерство, достигнутое в результате пилотируемых полетов на Луну в рамках программы «Аполлон» и последующей программы «Скайлэб», которая завершилась в 1973 году, – мастерство, которое в противном случае не пришлось бы использовать до того, как в 1978 году начнутся полеты в рамках программы челночных космических полетов».

Новый директор НАСА Джеймс Флетчер так же свидетельствовал: «Совместный американо-советский проект – единственный полет космического корабля с человеком на борту, планируемый Соединенными Штатами в ближайшие пять лет».

Однако мне бы не хотелось, чтобы у читателей возникло представление, что в ЭПАС были заинтересованы лишь американцы. Это не так. Наша космонавтика также видела в совместной программе многие положительные стороны. Проблема будущего спасения в космосе, о которой уже шла речь, была не менее остра и для нее. Кроме того, именно в начале 70-х годов в Советском Союзе началась программа по созданию долговременных орбитальных станций, иногда со сменными экипажами. Поэтому всякая отработка стыковки была выгодна для нас, будь то создание совершенного стыковочного узла, отработка систем сближения и ориентации или методик перехода из отсека в отсек. Ну и главное: фактор политический. Брежневу было нужно показать пример своего миротворчества, о котором столько писали и говорили, с американцами надо было начинать замиряться. Этого они и сами хотели. Мне понравилась трезвая оценка этого полета, сделанная Юджином Сернаном буквально накануне старта:

– Между политическими системами наших стран остаются существенные различия, так же как и в идеологии, – здраво рассуждал Сернан. – Я не думаю, чтобы кто-то из участников программы ЭПАС в ходе нашего общения изменил свои политические взгляды. Мы понимали, что акцент нужно делать не на том, что нас разделяет, а на стремлении понять, уважать и доверять друг другу. Я убежден, что это и есть самое важное достижение программы «Аполлон» – «Союз»...

Разумеется, политические разногласия, а еще пуще них – коммунистическая непримиримость к любому инакомыслию были серьезными преградами на пути реализации ЭПАС. Лишь добрая воля, ясный и трезвый взгляд на вещи и искреннее желание преодолеть все трудности позволили воплотить в жизнь задуманное. Это понятно всем.

Однако существовали очень серьезные преграды совсем другого рода, с идеологией не связанные. О них говорилось и писалось меньше. Я позволю себе еще раз процитировать американскую газету. Делаю это для того, чтобы вы, вспомнив старые цитаты, проследили эволюцию оценок прессы, в какой-то мере отражающих эволюцию общественного мнения. «Русская и американская системы космических полетов чужды друг другу как по своей концепции, так и по оборудованию, – писала «Крисчен сайенс монитор» в декабре 1971 года. – Методы навигации совершенно иные, атмосферные условия в кабинах несовместимы, и, тем не менее, участники переговоров говорят о встрече на орбите. Трудности, по-видимому, лишь усиливают их стремление добиться успеха. Мы восхищены их усердием в этом беспрецедентном техническом деле. Когда Америка и Россия действительно хотят сделать что-то сообща, их не останавливают даже самые трудные технические проблемы».

Газета права: проблемы были действительно не из легких. Мне приходилось беседовать в Москве и Хьюстоне с руководителями двусторонней программы, членом-корреспондентом Академии наук СССР Константином Давидовичем Бушуевым и доктором Гленном Ланни. Об этом говорили мы с руководителем подготовки космонавтов генерал-лейтенантом Владимиром Александровичем Шаталовым, техническим директором НАСА доктором Джорджем Лоу и с директором Центра пилотируемых полетов имени Л. Джонсона доктором Кристофером Крафтом. Все они не скрывали своих сомнений в успехе дела в самом его начале. Ланни говорил, например, что ему казалось «более чем сложным вести такую работу с людьми из столь отдаленной страны, говорящими на другом языке». Бушуев вспоминает: