Дьявол против кардинала<br />(Роман)

— То, что велит тебе сердце. И разум, — ответила дама в бархатном платье с высоким стоячим воротником, которая сидела за маленьким столиком, раскладывая карты таро.

— Но отец велит мне вернуться в Италию! Не могу же я его ослушаться. А принц…

— Принц похитит тебя по дороге. О Господи! — вздохнула дама, подняв глаза к потолку, — неужели во Франции еще есть мужчины, готовые совершать безумства ради любви?

Девушка бессильно опустилась на кресло, уронив руки на колени.

— Вы же знаете, король против нашего брака, а отец может рассчитывать только на него. Если он разгневается…

— Король? — дама посмотрела на нее поверх карты, которую держала в руке. — Неужели ты не понимаешь, дорогая, что сама можешь стать супругой французского короля — Гастона I!

— Что вы такое говорите, тетушка!

— Я знаю, что говорю, — дама увлеченно разглядывала карты. — Ты еще молода и не знаешь жизни. Ах, было бы мне сейчас семнадцать лет! — мечтательно вздохнула она.

Снаружи послышался цокот копыт, стук привратного молотка. «Именем короля!» Девушка снова бросилась к окну.

— Ах, это он! — воскликнула она.

В ворота въезжала карета, за ней следовало несколько конных гвардейцев. Из кареты вышел человек и поднялся на крыльцо.

— Господи, что же мне делать? — девушка молитвенно сложила руки, закрыв глаза.

— Покориться судьбе, — безмятежно отвечала тетушка.

Двери раскрылись, и в них появился незнакомый мужчина в темном дорожном костюме. Он взмахнул шляпой, приветствуя обеих женщин.

— Кто вы, сударь? — удивленно спросила тетушка;

— Шевалье де Кюссак, к вашим услугам, — отвечал он. — Сударыни, я имею честь передать вам распоряжение ее величества королевы-матери незамедлительно следовать вместе со мною в Париж.

— Что? — Дама бросила карты и поднялась со стула, надменно задрав подбородок. — Я — герцогиня де Лонгвиль, сестра герцога Мантуанского, Карла де Невера, а это его дочь, Мария де Гонзаг! Мы не…

— Вот именно, — оборвал ее де Кюссак. — Мне приказано доставить в Париж герцогиню де Лонгвиль и мадемуазель де Гонзаг. Вы находитесь во владениях короля Франции и в его власти, а во время отсутствия его величества его замещает королева-мать. Попрошу собираться, сударыни. Впрочем, — он бросил косой взгляд на Марию, — кажется, вы уже почти готовы.

Сборы в самом деле не заняли много времени. Менее часа спустя карета, присланная Марией Медичи, уже увозила герцогинь в Париж. На выезде из Куломье она разминулась с другой, в которой сидели двое молодых дворян и священник.

Солнце низко висело над горизонтом, и зазеленевшие ветви дубов скрыли его совершенно. Деревья обступили дорогу, сплетаясь над ней ветвями; в карете стало темно.

— Куда нас везут? — Мария попыталась выглянуть в окошечко. — Неужели это… Венсенский лес?

— Нас везут в Венсенский замок? Они не посмеют! — воскликнула герцогиня де Лонгвиль. Однако ей тоже стало тревожно.

Впереди, в самом деле, показались светлые стены Венсенского замка с квадратными башнями по углам. Шевалье де Кюссак, уступивший свое место в карете горничным герцогинь, поскакал вперед. Опустился подъемный мост, карета проехала под низкими сводами приземистой Лесной башни и повернула налево, к небольшому двухэтажному дому. Де Кюссак сам распахнул дверцу и помог дамам выйти.

— Добро пожаловать в Венсенский замок, — галантно сказал он. — Вам отведены апартаменты короля.

Прочитав письма от матери и брата, Людовик застонал, точно от зубной боли. Гастона угораздило влюбиться не вовремя и неудачно. Сам Людовик ничего не имел против Марии де Гонзаг; он даже разрешил брату, по совету кардинала, возглавить военную экспедицию в Италию, правда, потом передумал и отправился туда сам. Но вот королева-мать не могла простить Карлу де Неверу, что он принял сторону мятежных вельмож во время ее регентства. Мария Медичи не забывала обид. Людовику сейчас не хотелось ссориться с матерью, но все же похищать двух знатных дам… Он написал суровую отповедь Гастону, а в другом письме поблагодарил королеву за бдительность, попросив, однако, отпустить родственниц де Невера на все четыре стороны.

Досадное происшествие все же не омрачило настроение короля. Военная кампания развивалась удачно: с тех пор как Франция и Англия заключили мирный договор, гугенотам было неоткуда ждать помощи, и крепости сдавались одна за другой. Пал Прива, Ним, Алес. Герцог Анри де Роган склонил свою непокорную голову.

В душе его царило смятение, и хотя король своим Эдиктом о Прощении подтвердил права гугенотов и свободу вероисповедания, герцог чувствовал себя разгромленным. Что теперь с ним станет? Роганы всегда знали себе цену, ставя себя чуть ниже королей, но выше принцев и никогда не уподобляясь всем прочим вассалам французской короны. И вот теперь славное имя де Рога-на будет навеки связано с поражением, а его уста осквернены клятвой в покорности! Сердце герцога разрывалось на куски, а тут еще король подлил масла в огонь, на голубом глазу посватав его единственную дочь за своего фаворита, Клода де Сен-Симона. Дочь де Рогана замужем за «клопенышем»? Этому не бывать! Достаточно того, что одна из женщин в их роду уже запятнала себя союзом с безродным и никчемным временщиком. Герцог спешно бежал в Венецию, где его тотчас сделали генералиссимусом.

Тем временем приказ короля освободить «из гостей» сестру и дочь Карла де Невера был весьма своеобразно истолкован при дворе. К отелю де Гонзаг в Париже одна за другой подъезжали кареты с гербами, вельможи и знатные дамы наперебой стремились засвидетельствовать Марии свое почтение. Несколько ошеломленная такой популярностью девушка решила выяснить, в чем тут дело. Когда дворецкий возвестил о визите очередной статс-дамы, Мария с напускной наивностью спросила у нее, чем обязана столь высокой чести.

— Помилуйте, ваша светлость, — отвечала дама, хлопая глазами, — все ждут только приезда его величества, чтобы отпраздновать вашу свадьбу с его высочеством.

— Но его величество еще не дал согласия на наш брак, — возразила «невеста».

— Это дело времени, — успокоила ее посетительница. — Сам кардинал согласен.

Когда в конце июня король вернулся в столицу, Ришелье остался в Лангедоке, чтобы, как обычно, довести начатое до конца. Именно ему, наконец, сдался Монтобан — последняя твердыня протестантов. В красной сутане поверх доспехов и в шляпе с пером, на белом коне (а не на муле, как положено священнику), со шпагой на боку и с пистолетами, притороченными к луке седла, кардинал торжественно въехал в город под пушечную пальбу и приветственные крики. Он машинально улыбался и помахивал рукой, но на сердце его было неспокойно.

Его преосвященство недавно получил письмо от кардинала де Берюля, в котором тот предупреждал о перемене настроения у Марии Медичи. Каким бы участливым ни был тон письма, Ришелье не усомнился ни на минуту, что виновником этой перемены был сам его бывший покровитель. Уж слишком сильно расходились их взгляды в последнее время. И Берюль, и хранитель Печатей Мишель де Марильяк были против альпийского похода. Зимой? В горы? И это королю, с его слабым здоровьем! И зачем? Защищать права де Невера, рискуя вызвать войну с Испанией! Вдвоем им было очень удобно нашептывать на уши королеве-матери, настраивая ее против прежнего фаворита. Королева легко поддавалась влиянию и запросто могла сменить милость на гнев, но не наоборот. Достаточно было легонько щелкнуть кремнем об огниво, чтобы она взорвалась, как пороховая бочка. И такой искрой могло оказаться дело о браке Гастона. Узнав, что его считают сторонником свадьбы его высочества, Ришелье поспешно написал королеве-матери, что всегда разделял в этом вопросе мнение короля, а также ее собственное, но Мария Медичи, небрежно проглядев письмо, бросила доставившему его кардиналу де Лавалетту: «Я прекрасно знаю, что говорят при дворе, а уверения кардинала — просто его уловки». И вот теперь король там, рядом с ней, и Бог знает, что ему уже наговорили, а Ришелье здесь, в Лангедоке! Приложив все усилия, чтобы как можно скорее покончить с делами, кардинал поспешил в Париж.