Цитадель

— Кому?

Этого толком никто не знал.

— Зачем?

— Как это зачем? — опять зевнул Кадм и кое-как объяснил, что если этого не делать, то они долго не высидели бы в этом подвале. Какой-нибудь комтур давно бы их отсюда выкурил. Или барон из ближайшего замка.

— Неужели ты думаешь, мы бы могли жить здесь спокойно все это время, когда бы не этот влиятельный человек в Тивериаде? А может и не в Тивериаде.

Анаэль не мог не признать справедливость этого замечания. Как он сам не подумал над этим. За пять месяцев ни один местный правитель даже не попытался их выследить и снарядить какой-нибудь отряд. Стало быть, Весельчак Анри действует не сам по себе, у него есть могущественный покровитель. В Тивериаде. А может быть в самом Иерусалиме? Получается, что великолепный и свирепый вожак всего лишь что-то вроде сборщика налогов. Анаэль искренне восхитился изобретательностью этого неизвестного. Когда все законные способы выкачивания денег из страны исчерпаны, надо наслать на неуступчивых жителей банду ночных разбойников и получать с них свою долю.

— Так значит, говоришь, в Тивериаде живет этот человек?

Кадм пожал плечами, этот вопрос его занимал не слишком.

— А почему Анри берет именно столько, сколько берет? — не унимался любопытствующий.

— Небось знает, — пробормотал охранник, латая суровой ниткой перевязь для меча.

Анаэль понял, что особенно глубоко с его помощью ему в эту тайну не проникнуть. Проследить, куда отвозит почти все честно награбленное вожак шайки, не представлялось возможным. Во-первых, он делал это не слишком часто, а во-вторых, — как выслеживать, с Кадмом на плечах? Но он не отчаивался, чувствуя, что какие-то возможности в этой ситуации заложены. К решительным шагам его подвигла одна история.

Были в шайке двое братьев, тапирцев-несториан, они пристали к Анри, чтобы переждать холодные времена. Работники они были замечательные. Звероподобный их облик и разбойничья удачливость быстро снискали им уважение среди собратьев по ремеслу. Однажды, вернувшись как всегда с ежедневной «работы», они положили на лысую ослиную шкуру возле костра то, что им удалось добыть. Вне зависимости от того, каким образом добывалось добро — в одиночку или совместно, к дележу оно представлялось неукоснительно и все. Непосредственный добытчик имел право на половину.

Анри вышел из своей пещеры, отделенной от общей «залы» пологом из волчьих шкур, кутаясь в меховой плащ и позевывая со сна. Присел перед горой вещей и начал перебирать их.

— Вы что, стали грабить церкви? — спросил он у старшего из братьев, беря в руки небольшой ларь из обожженного дерева. Внутри оказалось лишь несколько костей на ложе из потертого красного сукна.

Разбойник недобро осклабился. Он был прекрасно осведомлен о том, насколько крепки божеские устои в душах собравшихся вокруг костра людей. Службу Маммоне, любой из них ставил несколько выше, чем служение Господу. Поэтому выпад Анри выглядел неуместным.

— Если у тебя будет выбор умирать с голоду или ограбить церковь, ты тоже не станешь раздумывать, — сказал с вызовом тапирец.

Оказалось, что церковь эта стоит на выезде из Депрема. Анаэль отлично знал ее и отметил про себя. Еще осенью, он обратил внимание, что в этот небольшой, стоящий на отшибе храм, приезжает некий рыцарь. Он одет был весьма изыскано, сопровождал его юный оруженосец. Выглядел он весьма внушительно и его загадочная, мрачная фигура не могла не броситься в глаза наблюдательному человеку.

Настоятельствовал в церквушке отец Мельхиседек, человек подслеповатый и престарелый. Среди горожан он пользовался хорошей славой и искренним уважением. Осенью городок Депрем входил в сферу самых живых интересов Анри, поэтому, часто бывая в окрестностях города, Анаэль неплохо их изучил.

Тапирец продолжал выдвигать резоны в пользу совершенного им богохульства. Он говорил о том, что дороги пустынны, а свирепость городских стражников и собак не поддается никакому описанию. А в том, что они с братом решились обчистить церковь, старик-настоятель виноват сам, ибо напустился на них с проклятиями, когда увидел, что они раздевают у церковной ограды кривого приказчика с лошадиного рынка.

— Он так вопил, что нам пришлось его зарезать, — сказал младший тапирец.

— Кого, отца Мельхиседека? — спросил Анри негромко.

— Нет, приказчика. Он тоже вопил и все из-за этого вонючего кошелька, а в нем оказалось всего четыре дойта.

Анри поднял со шкуры кошелек, достал из него тускло блеснувшую монету и несколько раз подбросил на ладони.

— Если пройдет слух, что мы начали грабить церкви, нам не просидеть здесь и недели, — сказал Анри. — Не знаю, какие теперь понадобятся деньги, чтобы обеспечить нашу неприкосновенность.

С этими словами он положил кошелек себе в карман, показывая тем самым, что дележ добычи закончен. Но он слегка переборщил. Три тусклых серебряных креста, оловянный черпак с узорными золочеными накладками особой ценности не представляли, к тому же их невозможно было сбыть где-нибудь поблизости. Тапирцы почувствовали себя ограбленными.

— Постой! — крикнул старший. — Не хочешь ли ты сказать, что разговор закончен?

Анри нехотя повернулся к нему, продолжая кутаться в плащ.

— Именно.

— Нашего мнения о том, как надо поделить эти деньги, ты узнать не хочешь?

Анри зевнул.

— Дело сделано, и никто больше не будет высказываться по этому поводу.

— Ты ошибаешься! — тапирец сделал шаг вперед, его глаза, затерянные в дебрях грязных косм, сверкали. — Разговор только начинается, клянусь ранами Спасителя!

— Не тебе бы клясться Его ранами, после того как ты только что ограбил один из домов Его.

— Мы с Ним сами посчитаемся, там! — тапирец поднял руку к потолку.

— У Спасителя с разбойниками свои счеты, не забывай, кто висел рядом с Ним на Голгофе.

Настроение присутствующих было неопределенно. Конечно, тапирец вел себя дерзко, но трудно было не признать, что у него есть для этого основания. Самоуправство Весельчака Анри перестало казаться заслуженным и уместным.

— Не мне одному желательно было бы узнать, куда уходят наши денежки, на которые ты каждый раз накладываешь лапу.