Каторжник император. Беньовский

Так и решили — составить послание, адресованное португальским и китайским властям, и передать его через голландских купцов.

   — Кто пойдёт на переговоры с голландцами? — спросил Хрущов.

   — Тот из нас, кто прилично владеет французским языком, — ответил Степанов. — Большая вероятность, что голландцы этот язык знают.

   — Тогда не я, — сказал швед.

   — Идти вам, Ипполит, — сказал Хрущов, — я во французском не силён.

Степанов молча согласился.

На следующий день приехали англичане из Британской Ост-Индской компании забирать пушнину. С ними приехал и Беньовский. Шкурки тщательно пересчитывали. Помешать англичанам Степанов и его друзья не решились. Получив от компанейских представителей расписку, Морис Август уехал на байдаре на французский корабль договариваться с капитаном де Сент-Илером. Выждав некоторое время, Степанов на другой лодке съехал на берег. Найти контору Нидерландской Ост-Индской компании удалось легко. Первый же встречный европеец показал ему на небольшое кирпичное, неоштукатуренное здание с окнами в частых оконных переплётах.

В конторе оказались те самые голландцы, которые донимали вопросами Беньовского на приёме у губернатора Сальданьи.

Встретили они Степанова с большим интересом и любопытством.

   — О, господин с корабля «Санта Питер»! — воскликнул главный из голландцев, господин ван Хове. — Присаживайтесь. Не хотите ли холодного жасминного чая?

   — Нет, благодарствую.

   — Ваш корабль посетил Японию?

   — Пришлось.

   — И многие гавани посетили?

   — Нет, только две. Во второй японцы не пустили нас на берег, пытались задержать судно. Японию мы, можно сказать, и не видели.

Голландцы с ухмылкой переглянулись.

   — А ваш предводитель рассказывал нам совсем иное, — сказал другой голландец. — Вы будто бы исследовали всю Японию от северной её оконечности до южной.

   — Видите ли, господа... Сказать, что это плод богатой фантазии барона де Бенёва, было бы недостаточно. Он одержим навязчивой идеей открыть Японию для русских и всех других иностранцев. Через начальника поселения он передал верховному правителю Японии послание, в котором излагал все преимущества, какие получит Япония от открытия её портов для всех иностранных кораблей. Тем самым де Бенёв хотел бы выслужиться перед русской императрицей и заслужить прощение.

   — За что прощение? — спросил с любопытством ван Хове.

   — За все прегрешения беглого каторжника, сосланного Екатериной на Камчатку.

   — Что же вы хотите от нас?

   — Содействия друзей. Разве Голландия и Россия не были всегда дружественными державами? Разве Пётр Великий не был желанным гостем в вашей стране? Разве он не постигал с помощью голландских мастеров кораблестроительное искусство?

   — О да, кайзер Питер был большим другом голландцев.

   — Передайте эти письма — одно здешнему губернатору, другое главному мандарину Кантона.

   — О чём письма?

   — Они не запечатаны. Можете ознакомиться с ними, если считаете нужным. И прошу вас не медлить. На судне назревает бунт. Де Бенёв сумел восстановить против себя весь экипаж.

   — Скажите, господин...

   — Степанов.

   — Господин Степанофф, ваш предводитель действительно барон?

   — Настоящий он барон или самозваный — один Господь Бог ведает. А то, что он беглый каторжник, это уж точно.

Когда Степанов покинул контору Нидерландской Ост-Индской компании, голландцы долго совещались. С письмами, написанными по-французски, конечно, ознакомились.

   — Судя по всему, этот Бенёв отчаянный враль и хвастунишка.

   — Вы думаете, Степанофф правду говорил?

   — Конечно, что-то они там не поделили с Бенёвом и поэтому озлобились друг на друга. Но слова сегодняшнего гостя внушают мне больше доверия, чем бахвальство барона. Надо знать японцев, их стремление к изоляции, чтобы усомниться в справедливости того, что мы слышали вчера от Бенёва.

   — Что будем делать с письмами?

   — Кантонским властям посылать вряд ли стоит. Хлопот много, а результатов никаких не будет. Губернатору Сальданьи можно и передать. Чтоб немножко проучить и скомпрометировать в его глазах хвастунишку — нечего покушаться на наши интересы.

   — На наше монопольное положение в Нагасаки.

   — Вот именно.

Ван Хове, понимавший по-португальски, отправился к Сальданьи с письмом Степанова и его сообщников. Он передал губернатору содержание разговора с русским, ничего не прибавив от себя, и передал ему письмо. Губернатор не владел французским и поэтому попросил голландца пересказать его содержание.

   — И что вы по сему поводу думаете? — испытующе спросил Сальданьи.

   — Затрудняюсь что-либо сказать. За что, как говорится, купил, за то и продаю. Счёл своим долгом оповестить вас как главу власти в Макао.

   — Вы правильно поступили. А всё-таки... Не могло здесь быть сведения личных счетов?

   — Возможно. Этот господин, приходивший ко мне, был очень враждебно настроен против барона.

   — Вот видите. За информацию, дорогой ван Хове, спасибо. Разберёмся.

Попрощавшись с голландцем, губернатор предался размышлениям над тем, что тот поведал ему. Он знал, что все компанейские голландцы болезненно-ревниво относятся к любому посягательству на их торговую монополию в Японии. Именно это могло вызвать у ван Хове и его коллег резкую неприязнь к барону Аладару де Бенёву, рассказывавшему здесь о своих странствиях и японских впечатлениях. А не их ли рук дело — вся эта затея с письмами? Простодушный дом Сальданьи проникся симпатией к барону-мореплавателю. Он и сам произвёл очень благоприятное впечатление, и его щедрые подарки растрогали губернатора, и, наконец, приятное оживление внёс барон и в жизнь колониального захолустья. Губернатор не придумал ничего другого, как откровенно рассказать Беньовскому о визите голландца и показать ему письмо. Так он и сделал, когда Морис Август вернулся с фрегата «Дофин», успешно договорившись обо всём с капитаном де Сент-Илером. Француз запросил за перевозку его команды при полном довольствии изрядную сумму и дал понять, что не намерен уступить ни одного су. Пришлось согласиться с его условиями. Всё же у Беньовского оставался ещё немалый куш из той суммы, которая была выручена от продажи судна и пушнины.

   — Я не хотел бы, барон, придавать всей этой истории слишком большого значения, — сказал ему Сальданьи, рассказав о визите голландца и передавая письмо. — Я убеждён, что у вас на корабле есть недоброжелатели.

   — Знаете, дом Сальданьи, я как раз сам собирался рассказать вам обо всём. Я был уверен, что появится что-нибудь подобное этому кляузному письму. На корабле назревает бунт.

   — Бунт? С какой же целью?

   — Завладеть городом, разграбить его склады, лавки и уйти с награбленным добром.

   — Серьёзное обвинение. Оно обоснованно?

   — Об этом мне сообщили надёжные люди, на которых я могу положиться.

   — Кто же зачинщик бунта?

   — Тот самый Степанов. Он проникся патологической неприязнью ко мне. Я, видите ли, католик, стало быть, схизмат, иноверец. Эта неприязнь усиливалась по мере того, как я стал пресекать пиратские намерения Степанова и его русских друзей.

   — Почему он называет вас беглым каторжником?

   — О, это забавная история. Покидая камчатский берег, я помог укрыться на борту корабля русским ссыльным: Степанову, Хрущову, Батурину, покойному Турчанинову, военнопленному шведу Винбладу. Все они были высланы императрицей Екатериной на Камчатку за разные серьёзные преступления. Поступил я так, руководствуясь чувством христианского милосердия и сострадания. Пожалел несчастных. С тех пор у Степанова вошло в привычку употреблять выражение «ах ты, беглый каторжник». Я не слишком обращал внимание, когда и меня сей Степанов так оскорбительно называл, хотя это он как раз и есть беглый каторжник.

Поверил ли дом Сальданьи Беньовскому? Может быть, и не поверил. Но решил, что будет надёжнее и спокойнее, если принять крутые меры — а вдруг и впрямь люди с корабля вооружатся и начнут грабить город. По приказу губернатора на борт «Святого Петра» была направлена рота солдат колониального гарнизона, и весь экипаж и пассажиры корабля были взяты под стражу и препровождены на берег. Вытаскивали из трюма и из кают даже тяжелобольных. Ослабевшего от продолжительной болезни Батурина солдаты вынесли на руках. Всех развезли по тюрьмам, которых в городе было несколько.