Сон великого хана. Последние дни Перми Великой

   -- Бог тебя простит, сын мой, за слова смешливые, -- смиренно отозвался отец Иван и, благословив княгиню Евпраксию и сына ее Матвея, спокойно вышел на улицу, следуя за выбежавшим князем, стремившимся к месту битвы...

   Вогулы громили вторые ворота, устроенные во внутреннем валу, снабженном подобием частокола на вершине. Но тут ворота были гораздо слабее внешних и разлетелись после десятка ударов бревнами, подтащенными от первого пролома... Вогулы ворвались в городок...

   -- За мной братцы! За мной! -- крикнул Бурмат и врезался в самую гущу врагов, хлынувших в разбитые ворота...

   Покчинцы совершенно растерялись, видя себя подавленными вражеской силой. Немногие из них последовали за воеводой, другие прятались за валы, за камни, за кучи хвороста, пуская оттуда стрелу за стрелой, без всякого, однако, вреда для врагов, попавших в не освещенное кострами пространство...

   -- Бейте их, бейте! В ворота обратно их гоните! -- вопил Бурмат, страшно работая своим мечом, пролагавшим широкую дорогу в рядах вогулов, но ратники были обескуражены неудачной обороной города и не слышали голоса воеводы, призывавшего их к дружному отпору нападающим...

   Произошло полное расстройство городских десятков, потерявших уже веру в свою победу над дикарями, вломившимися в самую Покчу, преодолев все поставленные им препятствия. Вогулы везде брали верх, бросаясь на защитников с воем и визгом, подобно голодным собакам, увидевшим бегущего зайца. Казалось, Покча погибала, а с нею должны погибнуть все жители ее под ударами свирепого неприятеля, не знающего чувства жалости к людям чужого племени...

   В эту минуту князь Микал подоспел к месту свалки у городских ворот, где воевода Бурмат, поддерживаемый десятком храбрейших покчинцев, сопротивлялся натиску воинов Асыки, предводительствуемых этим последним.

   -- Крепись, Бурмат! Крепись! На помощь к тебе я иду! -- крикнул князь и принялся избивать встречавшихся вогулов, озадаченных появлением нового витязя в блестящей одежде, которую не пробивали ни стрелы, ни ножи, ни копья.

   Ратники, окружающие Бурмата, часто падали под вражескими ударами, не имея таких доспехов, как он и князь, сам же Бурмат, а потом и князь, пробившийся к нему, оставались невредимыми, продолжая работать своими страшными мечами, производившими в толпе вогулов порядочное опустошение.

   Вдруг в самый решительный момент, когда князя и воеводу уже окружала толпа врагов, готовивших против них длинные жерди, которыми предполагалось сбить с ног неуязвимых бойцов, не подвергаясь их ужасным ударам, -- в этот момент от маленькой деревянной церковки, стоявшей неподалеку от княжеского дома, отделился светлый огонек, задвигавшийся к месту побоища.

   Конечно, в появлении огонька ничего удивительного не заключалось и сначала на него никто не обратил внимания, но вот через несколько минут перед лицом сражающихся выросла высокая фигура священника в золототканой парчовой ризе, отливавшей яркими искорками при свете ближайших костров, озарявших толпу вогулов и покчинцев фантастическим блеском.

   В правой руке отец Иван держал крест, а в левой пасхальный тресвечник с тремя зажженными свечами, спокойно горевшими в тихом безветренном воздухе.

   -- Милосердия двери отверзи нам, Преблагословенная Богородица... -- запел отважный священник и смело пошел навстречу вогулам, высоко подняв крест над головою...

   -- Поп, поп! -- пронеслось между покчинцами, попрятавшимися за разные прикрытия от неприятеля. -- Неужто врагов он не боится?..

   -- Вали, братцы, за попом! -- крикнул кто-то. -- На Бога христианского он надеется, без страха вперед идет. Авось и поможет нам Бог христианский...

   -- Выручим князя с воеводой! -- раздались голоса. -- Видишь, уж жерди злодеи тащат, прихлопнут их не в кою пору... Не дадим же разбойникам порадоваться!

   Одушевление охватило всех, увлеченных примером священника. Выскочило несколько смельчаков из засад, примыкая к отцу Ивану, а следом за ними повалили остальные ратники, решив схватиться с вогулами врукопашную...

   -- Благослови нас, отец Иван, на врагов идти! Помоги нам молитвами твоими!

   -- Бог вас благословит, отцы и братья мои! -- приостановился отец Иван, осеняя крестом сбегавшихся к нему ратников. -- Да победите вы недругов злых во славу Божию! Выручайте же князя своего да воеводу доброго из рук противников!

   Священник совсем переменился. Это был уже не полупьяный поп, смущавший народ своим поведением, это был именно пастырь стада Христова. Глаза его светились миром и душевным спокойствием, на лицо легло выражение кроткого величия, подобающего служителю алтаря в такие минуты. Даже фигура его, облаченная в ризу, выглядела стройной, величественной. По-видимому, укоризненные слова Микала глубоко запали ему в душу.

   Вогулы заметно удивились, увидев христианского священника, облаченного в сияющую ризу. В рядах их произошло замешательство. Кто-то прокричал: "Питирим! Питирим! Убитый!" -- после чего несколько человек, побросав оружие, побежали обратно к воротам, производя среди товарищей беспорядок и путаницу. Вероятно, эти люди участвовали в убийстве епископа Питирима в 1455 году и, увидев ризу отца Ивана, приняли его за мученика-святителя, воскресшего из мертвых.

   -- Вперед, друзья мои, во славу Божию! -- воскликнул отец Иван и во главе собравшихся десятков устремился на врагов, имея при себе одно оружие -- крест святой...

   Что произошло после этого, трудно поддается описанию. Вогулы сразу дрогнули и пустились в бегство, гонимые непонятным страхом... Покчинцы побежали за ними, настигая отстававших и раненых и беспощадно убивая их... Князь и воевода с недоумением глядели на эту кутерьму, не понимая, что заставляет несомненного победителя-неприятеля показывать тыл побежденным. Микал просто своим глазам не верил. Он думал, что все пропало -- и вдруг чудесное спасение!

   Зоркий Бурмат рассмотрел в темноте, как неукротимый Асыка останавливал своих воинов, как он рубил топором бегущих, заставляя их идти на противников, как он бесновался и топал ногами от досады, грозя кулаком ободрившимся покчинцам, предводительствуемым высоким священником, -- но стихийное бедствие обезумевшей от ужаса орды не было способа остановить -- и Асыка куда-то исчез, еще раз погрозив кулаком противникам...

   Покча была спасена... Князь Микал подошел к отцу Ивану, приближавшемуся уже к городским воротам, и сказал ему с мольбою в голосе:

   -- Прости меня, отец Иван. Огорчил я тебя давеча...

   -- Бог тебя простит, князь дорогой, -- радостно улыбнулся священник. -- Правдиво укорил ты меня. Спасибо тебе за то сердечное. Только одно я скажу тебе, князь: не осуждай ты веру христианскую! Не ропщи на Господа Бога, ибо этот грех великий! Завсегда ты с молитвой к Богу прибегай -- и спасет Он тебя, Многомилостивый, как сейчас тебя и Покчу твою спас от вогуличей!..

   -- Не забуду я сего, отец мой, -- начал было Микал, протискиваясь в разбитые ворота за священником, следовавшим за своими ратниками, далеко опередившими его, как вдруг в этот момент с наружного вала скатилась какая-то темная фигура, подскочила к отцу Ивану... и перед глазами ошеломленного князя сверкнул боевой вогульский топор, направленный на безоружного священника...

   Микал не успел предупредить удара -- и пораженный в грудь отец Иван грузно упал на землю, успев только простонать:

   -- Господи!..

   Князь бросился на убийцу, но Асыка (это был он) ловко увернулся от него и быстро исчез в темноте, отомстив главному виновнику своей неудачи.

   Удар свирепого дикаря был верно направлен. Рука его не дрогнула, поражая свою жертву. Отец Иван испустил дух на глазах князя Микала, познавшего теперь, какая высокая душа скрывалась под неприглядною внешностью попа-грешника. Покчинцы оплакивали его как отца родного, забывая его человеческие слабости. Все понимали, что только геройская решимость попа спасла городок от разорения вогулами, не пощадившими бы ни старого, ни малого, если бы Покча была занята ими.