Королева

— Любушка, — сказала я Елизавете, когда уже не могла выносить того, что Джон так и не знает до конца всей правды обо мне и о Томе. — Я понимаю, как нужна вам сейчас, и все же вынуждена просить предоставить мне возможность на день-другой съездить в Лондон, повидать Джона и поговорить с ним. Понимаете, у нас вышла размолвка в тот вечер, прежде чем он уехал.

— Ах, Кэт! Я этого не знала. Может быть, мне написать ему, замолвить за тебя словечко?

— Да нет. Только разрешите мне съездить ненадолго в Лондон. Там я смогу остановиться у леди Беркли на Флит-стрит, а потом отправлюсь во дворец и найду Джона.

— Да, да, хорошо, хотя я буду скучать по тебе. Мы же не расстаемся уже столько лет!

— Я ведь поклялась, что не покину вас, разве только если меня не станут спрашивать. Пожалуйста, ваше высочество, мне так нужно поговорить с мужем.

И я отправилась в Лондон, выехав из Хэтфилда на заре за три недели до Рождества; меня сопровождал гонец, который возвращался ко двору. Разыгравшаяся не на шутку метель заставила нас укрыться во встреченном на пути домике. И только на следующий день, далеко за полдень, когда садилось холодное зимнее солнце, мы простились с моим спутником близ узкого трехэтажного дома леди Беркли, которая когда-то была фрейлиной королевы Анны, а теперь оказалась не у дел. Я растерялась, узнав, что хозяйка уехала в Суссекс, в гости к дочери, однако ее слуги гостеприимно приняли меня.

Я пробыла там всего четверть часа, а затем снова села на свою притомившуюся кобылку и отправилась в Черинг-Кросс, ибо там размещались королевские конюшни. По вполне понятным причинам сотни лошадей не могли постоянно находиться рядом с дворцом. Уайтхолл со всеми хозяйственными постройками раскинулся вдоль Темзы на территории в двадцать четыре акра [59], а конюшни примыкали к нему с северо-востока, близ Черинг-Кросса.

Центральный двор окружало множество построек, куда поступала по акведуку вода, вытекавшая затем из огромных медных кранов, сделанных в форме голов леопардов. Когда-то Джон рассказывал мне, что в этом лабиринте строений имеются и голубятни (чтобы было чем кормить королевских ловчих соколов), и псарни, на которых выращивают охотничьих собак. Если Джона сейчас нет в этом оживленном муравейнике, сказала я себе, то хотя бы кто-то из его товарищей подскажет, где его можно найти.

Когда я подъезжала к огромным конюшням со скаковыми дорожками, мое сердце забилось так отчаянно, что даже моя лошадка, казалось, задрожала. И мне, ездившей верхом почти во все дворцы и замки Тюдоров, в большинство их загородных усадеб и поместий, было боязно въезжать на территорию королевских конюшен.

— Госпожа, — окликнул меня какой-то всадник, — вы не заблудитесь? Может, вам помочь?

Я молилась о том, чтобы не потерять своего любимого Джона, но ответила просто:

— Я мистрис Эшли, ищу своего мужа Джона.

— Он у нас незаменимый, — ответил мне конюх с улыбкой, обнажившей щербатые зубы. — Знаете, он разговаривает с лошадьми, и они его понимают. Но сейчас, вероятно, Джон ушел в свой домик, во-о-он в той стороне. Вы же знаете, где это. Значит, вы куда-то уезжали?

— Я служу у принцессы Елизаветы, далеко от Лондона.

— Ах, вот как? А правда, что она ждет ребенка от лорд-адмирала?

Я открыла рот от изумления и негодования и резко натянула поводья, так что моя лошадка даже попятилась.

— Это наглая ложь, почтеннейший, и хорошо бы, если бы от вас об этом узнали и другие!

Я была потрясена. Ох, эти лондонские сплетни! Но вместе с тем я поняла и то, что мне надо спешить назад, к принцессе. Ей необходимо показаться на людях, опровергнуть злонамеренные слухи, иначе пойдут прахом все старания занять место хотя бы у трона ее брата.

Я поспешила к Джону (он жил в просторном верхнем этаже над лавкой аптекаря), объехала дом вокруг, с тыльной стороны, где начиналась вьющаяся снаружи винтовая лестница. Я дала соседскому пареньку серебряную монету, чтобы он посторожил мою лошадь, подобрала юбки и взбежала по скользким ступенькам. В угасающем дневном свете, еще более тусклом из-за того, что его загораживали ближние дома, крытые черепицей или соломой, я увидела через окошко Джона. Он склонился над письменным столом, освещенным четырьмя сальными свечами.

Господи, хоть бы он писал письмо мне! Я вдруг оробела, мне стало страшно: я знала, что не смогу жить без него, не смогу без его поддержки помочь ее высочеству добиться успеха. Наконец, собрав всю свою смелость, я постучала ногтем по толстому оконному стеклу.

Джон поднял голову и вскочил.

— Кэт! — закричал он и побежал к двери.

Я не стала ждать, пока он меня вытолкает вон, а сразу бросилась к нему, обвила руками тонкую талию, прижалась головой к груди, слыша, как стучит его сердце. Слава Богу, на этот раз он тоже обнял меня.

— Джон, ну пожалуйста! Мне невыносимо жить без тебя, — выпалила я с ходу, и тут же из моих глаз потекли слезы. — Я люблю тебя, тебя одного. Клянусь памятью моей матери, этот негодяй Сеймур только один раз уложил меня, и то насильно. Пожалуйста, я…

Он втащил меня в комнату, сел, усадил меня к себе на колени, но я успела заметить краем глаза, что он писал книгу о верховой езде — повсюду были рисунки лошадей.

— Я еще тогда пыталась сказать тебе об этом, — лихорадочно продолжала я, боясь, что Джон опять станет как каменный, если я замолчу, — но нас прервали в самый неподходящий момент. Я написала тебе, что хочу еще кое-что рассказать. В тот вечер, когда праздновали коронацию Анны, Том набросился на меня — перед этим он видел, как мы беседовали с тобой у стола, и пошел вслед за мной в коридор. Он думал, что ты назначил мне свидание. А я… ну, ты сам, наверное, видел, что я слишком много выпила. У меня все плыло перед глазами, но я все равно пыталась сопротивляться. А потом я боялась сказать тебе, что он овладел мной и что в Челси пытался шантажировать меня, чтобы я стала его сообщницей и помогла подобраться к принцессе. Иначе, угрожал Том, он скажет тебе, что я все эти годы была его любовницей. Джон, я старалась не связываться с ним, избегала его много лет… А потом снова встретила тебя, полюбила, поняла, какой бывает истинная любовь. В ту ночь он овладел мной против моей воли, он бушевал от ревности.

— Бушевал от ревности, — повторил мои слова Джон, обнимая меня за плечи и глядя будто сквозь меня, словно видел описанную сцену. — Да, я тоже бушевал, когда впервые услышал о вас. Я мог бы убить Сеймура, да теперь уж, наверное, справятся и без меня.

Мы оба притихли. Джон обхватил ладонями мое лицо, вытер мои слезы, потом нежно поцеловал в нос и в губы. Наконец до моего сознания дошли его слова.

— Что еще он натворил, кроме того, что пытался погубить мою жизнь, да и жизнь Елизаветы тоже?

— Прежде всего, мы не допустим, чтобы этот негодяй погубил твою жизнь, хотя он, конечно, попытается увлечь тебя за собой в своем падении. Всего час назад я с радостью услышал, что его арестовали. Томас Сеймур явно затеял какой-то безумный заговор. Он намеревался вырвать власть из рук брата, а может быть, даже сам хотел стать королем. Минувшей ночью он проник в опочивальню Эдуарда, проскользнул мимо королевской стражи. А когда спаниель Эдуарда залаял, Томас проткнул пса своей шпагой.

Я едва не задохнулась, представив себе эту сцену и тот ужас, который пережил мальчик.

— После этого, — сказала я, — тот случай, когда он обнажил кинжал и стал кромсать юбки Елизаветы, кажется просто ребяческой забавой. Ты знаешь, Джон, один человек здесь, когда я спрашивала, где тебя найти, сказал мне, что ходят слухи, будто Елизавета носит во чреве дитя Сеймура. Это ведь все равно что богохульство. Отчего такое стали говорить вслух?

— Да разве может задавать подобные вопросы та, что многие годы работала на Кромвеля? Если один интриган, пользуясь услугами соглядатаев, достигает высот в государственных делах, это порождает подражателей, и они продолжают действовать, даже когда того, первого, уже нет. Мало того, что Тома Сеймура ненавидит лорд-протектор — первым предвестником его бед служит самомнение Тома.