Северный крест. Миллер

   — Не дёргайся, белая сука, иначе сейчас вообще пришибу!

Андрюха показалось, что из него выпустили весь воздух, ничего не осталось, только одна оболочка, он снова пискнул и затих.

На голову ему поспешно натянули мешок, пахнущий пылью, мышами, плесенью, ещё чем-то неприятным, и поволокли дальше.

Волокли его долго: сквозь лес, через несколько падей, перетащили через два студёных, говорливо звенящих в ночной тиши ручья, прошли два поста — у мужиков, как у настоящих вояк, была налажена даже постовая служба, — ив конце пути Андрюха очутился на широкой поляне, посреди которой горел костёр.

   — Ещё гость, — молвил кто-то весело.

   — Так, глядишь, на всех мешок и накинем, — хрипло дыша от усталости, проговорил один из Андрюхиных похитителей — жилистый мужик с редкой монгольской бородёнкой.

   — Не кажи «гоп», пока бревно не перепрыгнешь, — осадил его человек, сидевший у костра, лица его Андрюха, с которого наконец сдёрнули мешок, разобрать не мог.

Через несколько мгновений Андрюха, глаза которого привыкли к сумраку, увидел, что под кустом, на лапнике лежат двое пленников — стонущий, с перевязанной головой Ликутин и суетливый ординарец, готовый услужить всякому офицеру, которого Андрюха приметил ещё до Кож-озера и невзлюбил за угодничество и торопливые воровские движения.

Андрюха опустился на лапник рядом с Ликутиным, пальцами ощупал шишку, вспухшую на голове. Выругался.

Крутиков зашевелился, всхлипнул и прошептал сыро:

   — Что будем делать, мужики? Нас ведь эти гады прикончат.

   — Прежде чем что-то предпринимать, надо оглядеться, — пробормотал Андрюха.

Ликутин ничего не сказал, лишь застонал.

   — Оглядись, оглядись, морячок, — произнёс, будто отплюнулся, Крутиков. — Оглядись сейчас — потом будет поздно.

Это Андрюха знал и без подсказки.

По ту сторону костра, на лапнике, спало человек десять мужиков. Каждый был с оружием. Винтовки свои мужики обнимали, будто баб родных, нежно и крепко, — во сне постанывали, дёргались, чмокали губами, храпа почти не было слышно, — всхрапнёт кто-нибудь негромко и тут же затихнет. Андрюха вздохнул и опустил голову.

   — Ну что, морячок, — едва слышно поинтересовался Крутиков, — огляделся?

   — Огляделся.

   — Что будем делать?

   — Надо бежать.

   — А куда? Кругом тайга, в ней мы — чужие. Эти упыри, мужики здешние, нас быстро изловят и начнут над нами измываться.

   — Мне вообще непонятно, зачем мы им нужны.

Крутиков на этот вопрос не ответил. Андрюха Котлов опустил голову ещё ниже, замер, слился с тенью кустов, растворился в ночи, и непонятно стало, есть этот человек на свете или нет его.

Из губернского земского собрания приходили неприятные вести — там готовилась очередная атака на власть. Земцев не устраивал Миллер.

   — А кто же их устраивает? — усмехнувшись, спросил Миллер. — Кто им по душе?

   — Лорд Керзон [22], возможно. — Марушевский так же, как и генерал-губернатор, усмехнулся. — Или Антон Павлович Чехов. Вполне возможно — Антон Иванович Деникин.

   — Про Александра Васильевича слышали? — спросил Миллер, по лицу его пробежала тень. Он почувствовал её бег, накрыл ладонью.

   — Про Колчака? Слышал. Сволочи союзники, сдали адмирала большевикам. Говорят, генерал Каппель послал командующему союзными войсками Жанену вызов на дуэль.

   — Об этом я ничего не знаю.

   — Официальных сообщений нет, но земля слухами полнится.

   — План отступления на Мурманск готов?

   — В общих чертах. Требуется проработка деталей.

Миллер нервно заходил по кабинету, потом остановился, сунул руки в карманы галифе и проговорил с угрожающими нотками в голосе:

   — Взять бы этих земцев да засунуть в одно место. На гарнизонную гауптвахту, например. Там им надо выступать, а не на трибуне. А, Владимир Владимирович?

   — Абсолютно с вами согласен.

   — В конце концов, если земцы не одумаются, так и поступим. Надоели эти вечные фиги в кармане, надоело брызганье слюной, всё очень надоело. Сплошь — политические амбиции, истерики, вопли, будто этому Скоморохову по заднице съездили раскалённой сковородкой, угрозы, нападки, а дела на пару пятаков не наберётся... Тьфу!

   — Как бы правительство не вздумало подать в отставку, Евгений Карлович.

   — Я отговорю.

Марушевский озабоченно вздохнул.

Осени в тот год на севере почти не было, она сомкнулась с зимой. Листва на деревьях стремительно пожелтела и осыпалась в считанные дни; замешкавшиеся, ещё на что-то надеявшиеся птицы поспешно собрались в стаи и отбыли на юг.

В Архангельске сделалось тихо, пусто, постыло, голые ветки деревьев мозолили глаза, скреблись в окна, подбиваемые порывами ветра, стучали, заставляли обывателей просыпаться посреди ночи; ещё чаще будили их неурочные выстрелы — в городе стали пошаливать мазурики с гоп-стопниками, хорошо вооружённые, они беззастенчиво грабили прохожих, у дамочек отбирали шубки, муфты и сумки, у мужчин — кошельки и портмоне, а с пальцев сдирали дорогие золотые перстни.

Одного такого мазурика недалеко от причала застрелил лейтенант Лебедев — тот принял командира миноноски за штатского «шпака» и, хрипло раззявив наполовину беззубый рот, потребовал, чтобы «шпак» выгреб из карманов всё, что у него там имеется. Лебедев и выгреб. Гоп-стопник так с открытым ртом и остался лежать на тротуаре.

Миноноска требовала ремонта, и контр-адмирал Иванов, непосредственный начальник Лебедева, решил, что корабль будет зимовать в Архангельске, в ремонтном доке.

Решение было не самое лучшее. Лебедев, выслушав его в кабинете командующего морскими силами, спросил, ощущая, как у него начинает нервно дёргаться правая щека:

   — А куда девать экипаж, ваше превосходительство? У меня же — специалисты, их отпускать с миноноски нельзя.

   — И не нужно отпускать, — спокойно проговорил Иванов. — Вы всем экипажем вместе пойдёте на фронт. У нас не хватает солдат, окопы пустые, самая пора защищать Отечество не только в море, но и на суше. Проявите верность Родине и патриотизм, Игорь Сидорович, защитите Россию... Не то видите, что вещает с трибуны некий господин-товарищ Скоморохов. Знаете ж такого?

   — Не имею чести...

   — Обычное пустое место. Но требует много. Требует, чтобы мы сложили оружие и заключили мир с красными. Что с нами сделают красные, вы, лейтенант, конечно же представляете?

   — Естественно.

   — А вот господину-товарищу Скоморохову кажется, что его голова в этой мясорубке уцелеет, что он вопреки всему и вся построит в России новое общество. Мне, например, так не кажется. Итак, лейтенант, загоняйте миноноску в док, представителем своим, присматривающим за ремонтом, оставьте старшего офицера, сами же на пару-тройку месяцев — в окопы. Пока линия фронта не будет выровнена. Потом вернётесь в Архангельск.

Это было неожиданное решение. Складывалось впечатление, что адмиралу было уже на всё наплевать. Лебедев вытянулся, будто струна: всё было понятно.

   — Разрешите идти?

   — Идите, Игорь Сидорович!

Лебедев вышел из кабинета контр-адмирала, привычно щёлкнул кнопками перчаток. Только щёлканье это что-то не подбодрило его, не вселило надежду. Скорее — наоборот. Миновав два квартала, Лебедев увидел открытую дверь шалмана.

Заглянул в него. За стойкой восседал мордастый хозяин в наглухо застёгнутой красной рубахе.

   — Есть что-нибудь особенно крепкое? — спросил Лебедев.

   — Ром. Шестьдесят градусов выше ватерлинии.

   — Налей стакан.

   — Вонючий, как козья моча. И на вкус такой же... Так что предупреждаю, господин моряк.

   — Налей, я же сказал.

Ром был превосходный. И вкус у него был превосходный, просто хозяин этого шалмана смыслил в крепких напитках не больше, чем курица в морской навигации. Был хозяин носаст, черноволос, пучеглаз. «Явно с Кавказа, из какого-нибудь абрекского аула — торговлю здесь разворачивает, — подумал Лебедев. — Изворотливый мужичок. Из тех изворотливых лиходеев, что не упустят возможности сесть нам на шею». Лебедев как в воду глядел: ныне, куда ни глянь, по всей России в шалманах, на рынках, в палатках, расставленных вдоль дорог, сидят одни абреки — потомки тех самых лиходеев, с которыми общался лейтенант.