Кровь и пот

С некоторых пор жизнь Судр Ахмета пошла наперекосяк. Обещанного коня Танирберген ему не дал. Потом от ядовитых трав сдохла единственная кормилица—дойная верблюдица. А несколько дней спустя пропал и гнедой конь. Судр Ахмет собрался было искать его, взял, как всегда, уздечку, но едва вышел из аула — наступил на какую-то колючку и еле добрался до дому.

Потеряв всякую надежду на мужа, Бибижамал сама пошла искать гнедуху, нашла и привела ее домой. Судр Ахмету вовсе стало нечего делать. Целыми днями он слонялся по дому, выходил, опять входил и все думал, чем бы заняться. Наконец он придумал, повеселел, сел на коня и тонко крикнул: «И-и, алла, пошли мне доброго пути!»

Гордость распирала его, когда садился он на коня. Ни у кого в ауле не было коней, а у него был! Как гусак, вытягивал из ситцевой рубахи он свою тощую шею и высокомерно обозревал аул. Ему хотелось, чтобы все видели его, как он поедет. Но никого не было кругом, и Судр Ахмет рассердился. Настроение у него испортилось, и начали одолевать сомнения. Не отъехав от дому и на расстояние ягнячьего перехода, он остановил коня. «Не забыл ли я что-нибудь? — подумал он, — Апыр-ай, наверняка что-нибудь забыл!» Судр Ахмет был суеверен, и мысль о том, что он что-то забыл, так напугала его, что он хотел тут же ехать домой. «Ай, не будет мне удачи!»— горестно повторял он и дергал свою бородку. Но потом вдруг беспричинно решил: «Э, будь что будет!»— и ударил пятками коня.

Конь Судр Ахмета, длинный и коротконогий, затрухал своей собачьей рысью, и Судр Ахмету стало казаться, что мозги в голове у него болтаются, и все печенки в животе болтаются, и кости в руках и ногах тоже болтаются. Он перевел коня на шаг. Знойное июльское солнце, стоявшее прямо над головой, пекло невыносимо, и он сразу вспотел. Он злился на Бибижамал и на весь аул за то, что выехал так поздно, и время от времени думал: «Ай, не будет мне удачи!»

Он доехал наконец до пестро-бурых песков за зимовьем Кудайменде и остановился возле огромной старой джиды. Не слезая с коня, он сперва наелся сочных ее ягод. Потом подумал о детях, нарвал ягод и завернул в платок. Некоторое время он соображал, чем бы еще развлечься, но развлечься было уже решительно нечем, и тогда он вздохнул, слез с коня, посидел в тени, за стволом джиды, повздыхал опять, думая о несправедливости рока, и начал наконец рубить джиду.

Три дня рубил он джиду и только на четвертый еле свалил ее. Привязав джиду к коню, он потащил ее в аул. Ему казалось, что он переворотил всю степь. Подъезжая к аулу, он кликал что есть силы жену:

— Бибижамал! Ау, жена!.. — колотил свою гнедуху.

Мунке, чинивший в это время сети у себя дома, поднял голову и прислушался. «Пойти поглядеть! — подумал он. — Чего это выдумал еще Судырак?» И, закончив починку, он отправился к свояку.

Судр Ахмет, сняв рубашку, засучив пестрые подштанники, кряхтя и ухая, вовсю рубил свою джиду — только щепки летели.

— Бог в помощь…

— Аминь!

— А крепко, я гляжу, ты за дело взялся…

— Еще как!

— А чего это ты, Аха, делаешь?

— Ай, да все баба эта проклятая. Если уж она прицепится… ойбай-ау, Мункежан-ау, как комар пищит вокруг уха. Потом… ну и что делать? Решил, черт с ней, пускай будет по-бабьему… Теперь вот делаю ступу.

— О! Ты разве и по дереву мастер?

— Е, еще какой! Это я от скромности всегда молчал, а так… Ого-го!

Судр Ахмет смахнул пальцем каплю с носа и продолжал врубаться в джиду. Он хекал при каждом взмахе, как мясник на базаре. Мунке с удовольствием глядел, как Судр Ахмет изо всех сил машет телом, и думал: «Ай, молодец! Видать всерьез за дело взялся!» Он еще раз поглядел и вдруг заметил, что Судр Ахмет уж больно глубоко рубит. Но Судр Ахмет ничего не замечал, он вспотел, раскраснелся, теслом махал все быстрей и лупил больше почему-то все по одному боку.

— Этот Танирберген собакой оказался, — непонятно, с передышками выкрикивал он. — Как только добился своего, ко мне сразу спиной обернулся… С тех пор… ау, Мункежан-ау, я себе места не нахожу!.. Вот погляди, погляди вот сюда, видишь? — Он показал себе на живот. — Видишь живот? Так вот, будто у меня там колючка застряла!..

Мунке ничего не понял.

— Погоди-ка, постой, — сказал он, стараясь остановить размахавшегося Судр Ахмета.

— Не постою! Ау, зачем это я должен стоять? — Судр Ахмет еще сильнее замахал, щепки летели во все стороны. — Я все могу вынести, но я гордый человек, почтенный человек. Я мог бы, конечно, стиснуть зубы…

— Да погоди ты! Совсем глубоко врубился..

— Что? Что это ты тут говоришь, а? Кто мастер— ты или я, а? — яростно завопил Судр Ахмет.

Мунке махнул рукой и пошел домой. «Вот мастер по дереву нашелся!»— весело думал он.

Оставшись один, Судр Ахмет поглядел на свою работу и понял, что дерево испорчено. Ахмет плюнул, бросил работу и забегал по комнате, думая, что бы такое разбить или сломать. Но тут пришла одна старуха. Она была из бедного аула, весь скот которого погиб при прошлогоднем джуте. Единственный сын ее замерз зимой, разыскивая в буран свой скот. Невестка бросила старую свекровь и уехала к родителям. С тех пор старуха чуть не каждый день приходила в этот аул и жаловалась на свою судьбу. Начала она свой заученный разговор и теперь:

— Правильно говорят, что у сироты — раненая душа. Каждое слово невестки стрелой вонзается в мою душу.

Раньше Судр Ахмет охотно ввязался бы в разговор, но теперь он молча бегал вокруг изуродованной джиды.

— Вот погляди, платье рваное, еле держится на мне…

— А!

— Если б был у меня родной сын и сноха бы жила при мне, разве я ходила бы так?

— М-м-м…

— На старости лет увидала нищету и унижения…

— Э-э…

— А какая я была, когда старик мой был жив! Пятиаршинный белый как снег жаулык возвышался на мне. Когда я восседала на белой верблюдице, никакая баба не могла сравниться со мной!

— А!

— Да-а… Старик мой рано умер. Да у хороших людей и век короток. Чего он только не переделал, бедный, за свою короткую жизнь. Разве только сам себя после смерти не зарыл.

— Чек! Чек, эй! — завопил вдруг Судр Ахмет и выскочил из дому прогонять двух козлят Каракатын, которые с грохотом катали пустое ведро. Прогнав их палкой далеко от дома, он спрятался и сидел в засаде до тех пор, пока старуха не ушла.

Не меньше старухи раздражала его джида — будь она проклята! — которая таяла прямо на глазах. А тут, как назло, и жены не было дома, не на ком было сорвать зло. «Никогда не кончается работа у этой проклятой бабы! Приспичило ей вдруг в такое благодатное время сено косить… Ойбай-ау, ведь конь — это тебе не какой-нибудь там мелкий скот! Ведь он копытами себя зимой прокормит! Неужели и этого не знает окаянная баба, а?!»

Слух, что Судр Ахмет корпит над джидой, мигом облетел прибрежный аул. На другой день в свободное время рыбаки собрались в доме у Судр Ахмета. Пришел и Еламан.

Судр Ахмет принял гостей хмуро. Неловко ему было, что все глядят, как он топчется вокруг своей джиды. Он вдруг вспомнил вчерашнюю старуху и начал ругаться:

— Вот черт ее принес! Притащилась, хрычовка! Говорит: «Когда старик мой был жив и я, величаво надев пятиаршинный жаулык, садилась на белую верблюдицу, разве могла какая-нибудь баба сравниться со мной!» Ой, проклятая баба! Ой, окаянная хрычовка!

— Вот досада, а? Небось увлекся разговором и оступился как-нибудь?

— А то как же? Оступишься! Все эта старая холера! А тут еще и тесло это — как бритва, так и врезается. Случайно отвлекся, замахнулся сильно, вот и…

— Ну а теперь что, не выйдет ступы?

— Гм… Нет, не выйдет. Ну ничего, как-нибудь в другой раз… Обязательно вырублю ступу моей Бибижамал.

— А теперь что из нее сделаешь?

— Гм… Что сделаю? Гм… Седло себе сделаю, вот что! А то мое старое когда-нибудь сломает спину коня-бедняжки…

Давясь от смеха: рыбаки вышли на улицу. Вышел и Еламан. Со вчерашнего дня он все думал о Калене, ему было невесело, и он пожалел, что пошел к Судр Ахмету. Домой не тянуло, хотелось пройти вдоль берега. Спускаясь по крутому обрыву к морю, он встретил Мунке.