Полководец Дмитрий (Сын Александра Невского)

— Люба ты мне, Марьюшка. Это сам Бог тебя ко мне послал. Уж так люба!

— И вправду Бог, Васенька. Никогда не чаяла тебя встретить. И вдруг, как снег на голову. Теперь только о тебе и думаю. И ты мне люб. Очень люб, Васенька!

Иногда, насидевшись под яблоней, Васютка говорил:

— Шибко приглянулся мне город твой, Марьюшка. Но многое я еще не видел. Может, еще куда-нибудь сходим?

— Отчего ж не сходить, Васенька? Да я с превеликой радостью.

И они, под любопытные взгляды жителей города, бродили то по Переяславлю, то спускались к Плещееву озеру, то поднимались на Ярилину гору, где любовались на летний терем, возведенный еще великим князем Александром Невским.

— Доброе место выбрал Александр Ярославич. Тятенька мне сказывал, что ему довелось побывать в этих хоромах. С самим-де Невским толковал.

— Повезло твоему тятеньке. Большой он у тебя человек… А вот я лишь из толпы Александра Ярославича видела, также и сына его, Дмитрия.

— Что народ о молодом князе сказывает?

— Хулы не слышала, Васенька. Отважный-де князь и крутой. Боярам от него не сладко. Кое-кто из них ропщет. А Дмитрий Александрович весь в батюшку своего покойного.

— Любо слушать. С таким князем Переяславль не пропадет. Вот и тятенька мой как-то о князе добрые слова сказывал… Ныне он аж в Литву с боярином Корзуном к королю Воишелку уехал по делам посольским. Давненько уехал. Не ведаю, вернулся ли домой.

— В Литву? — ахнула Марийка. — Да она, чу, ныне на русские земли нападает. А про короля Воишелка говорят, что он лютей самого злого ордынца. Страшусь я за твоего тятеньку.

— Ничего, Марьюшка. Послов, чу, в западных странах не трогают. Это тебе ни ордынцы и не половцы. Степняки порой никого не щадят.

— Дай-то Бог тятеньке твоему целым и невредимым вернуться, — перекрестилась Марийка.

Налюбовавшись пригожими местами города, они возвращались под свою яблоню, где уже, не стесняясь зевак (огородец Гришка Малыга, как и любой рачительный хозяин, окружил высоким сплошным забором из жердей), вновь прижимались друг к другу, целовались и говорили нежные слова. Они забывали даже про обед.

Из избы выходила Авдотья и звала:

— Поснедали бы, молодые.

— Идем, тетя Авдотья, — отзывалась Марийка, а сама вновь тянулась к своему возлюбленному.

Глава 10

ВРАЖЬИ ЛАЗУТЧИКИ

Как-то Васютка и Марийка оказались неподалеку от Тайницкой башни. Проездные ворота в ней отсутствовали, поэтому многие годы (за исключением крепостных смотрителей) к башне никто не ходил, и она вся поросла кустарником, бурьяном и луговыми цветами. На земляном валу, в северной его части, сохранялся неширокий разрыв. Здесь внутри вала и был водяной тайник для выхода к реке Трубеж.

— Погодь, Марьюшка, — молвил Васютка и полез в заросли, намереваясь добыть для невесты букетик цветов. Начало сентября было на редкость солнечным и теплым, и некоторые цветы еще не осыпались и не увяли. (Сказывалась близость воды).

В зарослях Васютка услышал, как у самой крепостной стены трескуче хрустнула ветка кустарника.

«Человек, — тотчас определил купец. — Но что ему понадобилось у Тайницкой башни?»

И он пошел на звук хрустнувшей ветки. Успел заметить, как у бревенчатой стены незнакомый человек поспешно скручивает в свиток бумажный столбец [94]. Господи, да это тот самый высокий, широкогрудый немец с сухощавым лицом и русой бородкой, на коего несколько раз оглядывался купец Бефарт, у которого он, Васютка, закупал товары.

Васютка смело двинулся на немца.

— Что ты тут делаешь, иноземец, у Тайницкой башни, и что за столбец в твоих руках?

Вернер сунул бумагу за пазуху суконного кафтана и, выдавив на лице простецкую улыбку, на ломаном русском языке произнес:

— У меня схватал шифот.

— По нужде, значит, прихватило? Лжешь, иноземец. А ну покажи столбец!

Но Вернер плотно застегнул оловянные пуговицы кафтана, глаза его приняли суровое выражение.

Все сомнения у Васютки отпали: перед ним стоял лазутчик, кой наверняка срисовывал Тайницкую башню.

— Не покажешь — силой возьму.

— Не возьмешь, — жестко выдавил Валенрод.

Васютка подступил к иноземцу и обеими руками, с силой разорвал застежки кафтана, и тотчас кто-то сзади обрушил на его голову могучий удар. Васютка рухнул на землю и потерял рассудок.

— Молодец, Бертольд Вестерман, — поблагодарил Вернер. — Но, кажется, ты убил этого купца.

— А бес его знает. Не шевелится, — пожал литыми плечами Бертольд и деловито добавил. — На всякий случай надо его связать и заткнуть рот.

Так он и сделал. Это был крупный, обладающий богатырской силой «купец», ближайший помощник и телохранитель Валенрода. Вестерман, как будто предвидя неожиданные ситуации, всегда носил в своей кожаной суме нож, тонкие сыромятные ремни, чистые тряпицы, которыми можно было перевязать раны, и увесистый булыжник. В непредвиденных обстоятельствах Вернер запретил ему пользоваться ножом.

— Запомни, Бертольд. В этом городе мы не должны оказаться убийцами. Иначе мы пропали. А если дело до драки дойдет, вдарь кулаком. Он у тебя грузный. На Руси кулачный бой — любимая потеха. Никто нас не осудит.

Но тут случилось непредсказуемое: в кустарниках никого не было и Вестерман, увидев, что дело принимает опасный оборот, воспользовался булыжником.

Марийка, услышав в кустарниках какой-то шум, а затем и малопонятный разговор, окликнула:

— Васенька! С кем ты там?

В ответ — гробовая тишина. Вернер и Бертольд затаились.

Марийка подождала еще немного и, забывая про всякую осмотрительность, отчаянно полезла в кустарник.

Ее ждала та же участь. Увидев перед собой девушку, Вестерман стремительно подскочил к ней, схватил за плечи и оглянулся на Валенрода.

— Кончать?

Вернер отрицательно замотал головой и тихонько приказал:

— Связать.

Бертольд вновь полез в суму за ремнями.

Марийка, увидев бездыханное тело Васютки, хотела, было, отчаянно закричать, но Вестерман тотчас вбил в ее рот кляп.

Вернер пытливо оглядел девушку. Связана надежно, даже рот вдобавок накрепко перевязан тряпицей. И девка, и купец сдохнут тут у крепостной башни. Он же, Валенрод, практически завершил свою работу и ему пора возвращаться в Ливонию. Надо выехать сегодня же. Береженого Бог бережет.

— Поспешим, Бертольд.

Марийка слушала их чужеземную речь, и слезы бежали из ее глаз. Надо же было такому сотворится. В какой уже раз приключается с ней беда! Только-только счастье привалило и разом оборвалось. Прикончили ее любого Васеньку. Лежит и не шелохнется. И за что, за что эти иноземцы его убили? Какого худа он им сотворил? Полез зачем-то в заросли, и вдруг смерть обрел. Горе-то какое, пресвятая Богородица! Ужасное горе!

Сердце Марийки разрывалось на части. Она настолько полюбила своего Васеньку, что невольно подумала:

«Уж лучше бы меня эти злодеи порешили, а Васеньку не трогали».

Она заливалась горючими слезами, норовила кричать, но ее никто не слышал: уж слишком туго перевязали ее рот и нос.

Марийке было трудно дышать, и она с ужасом осознала, что может погибнуть от недостатка воздуха. Погибнуть вместе с любимым Васенькой… А так-то и лучше: все равно без любимого жизнь не мила. Когда-нибудь вместе их найдут мертвыми, может, вместе и похоронят, и они всегда будут рядом. Так пусть же так и случиться!

Марийка, повернув голову, неотрывно смотрела на лицо Васеньки, и вдруг ей показалось, что у того дрогнули веки.

«Померещилось, — подумалось ей. — У покойников такого не бывает».

Она всё смотрела, смотрела, и вновь дрожание век повторилось.

«Жив! Васенька жив!» — обрадовалась Марийка, и эта несказанная радость настолько ее захватила, что она стала думать, как ей освободиться от пут. Неподалеку от себя она увидела острый обломанный сучок. А что если попытаться с его помощью развязать руки?

Марийка с трудом подползла к сучку, подняла руки и попробовала просунуть острие сучка под ремень. И тот малость подлез. Теперь надо во чтобы-то ни стало ослаблять ремень — и ее руки, в конце концов, будут развязаны. Она пыталась сделать это изо всех сил, но ремень был настолько крепко затянут, что ни в какую ей не поддавался. А Марийка всё тянула и тянула его, пока совсем не ослабнув, не рухнула пластом на землю. Ей почти совсем нечем стал дышать. Теперь надо несколько часов неподвижно лежать и набираться сил.