И опять мы в небе

Задача, поставленная моряками перед воздухоплавателями, была ясна. Просмотреть прибрежные воды Крыма, отыскать в них затонувшие суда и оставшиеся после немцев мины, которые все еще не дают безопасно ходить судам и которые не смогли обнаружить тральщики – электромагнитные мины подчас не поддаются тралению. Заодно по заданию НИИ рыбной промышленности города Керчи провести работы по обнаружению рыбных косяков – путина уже началась.

26 сентября. 8 часов 50 минут тихого южного утра. Над морем никаких перепадов восходящих-нисходящих потоков, значит, нет болтанки. Они идут на высоте ста метров и видят дно, все в зарослях зеленых водорослей, неподвижных, будто заснувших – от них и море к берегу зеленое, у горизонта синее. И идут от него к дирижаблю отраженные свет и тепло. Моторы неторопливо гудят. Мимо проплывают террасами уходящие вверх крымские берега.

– Проходим Симеиз. Гора Кошка, – объявляет штурман. – Ливадия… Ялта…

Пусто у прежде шумного и толкотливого ялтинского мола. Притулилось к нему лишь несколько рыбачьих фелюг. Только чаек по-прежнему много, быстро проносятся они над фелюгами или светлыми поплавками качаются на воде.

Когда развернулись на обратный курс, у мыса Ай-Тодор, недалеко от знаменитого Ласточкина гнезда, стоявший у левого борта гондолы Устинович вдруг резко отдал команду:

– Малый ход!

И показал рядом стоявшему моряку на что-то темное, неясным очертанием видневшееся на дне.

– Судно, – определил тот, вглядываясь. В дни обороны их тут немало полегло – транспортных и военных, что пробивались к осажденному городу. – Товарищ командир, – обратился он к Рощину, – дайте лево руля.

«Победа» медленно пошла по кругу. Все напряженно всматривались в укрытые толщей воды следы произошедшей здесь трагедии. Штурман засек это место на карте. Моряк сделал несколько снимков.

Полет, продолжавшийся четыре часа двадцать минут, для экипажа и офицеров флота был обнадеживающим. Все, что лежит на дне моря, на глубине до ста метров, с дирижабля можно увидеть.

На завтра намечался следующий полет. Но утром служба погоды объявила: приближается шторм. Всем кораблям предлагалось укрыться в бухте. Дирижабль остался на стоянке.

При ярком солнце, в полном безветрии море вдруг зарябило, побежали волны. Налетел ветер, засвистел, поднимая с земли все, что плохо лежало. Срывая с деревьев листья, понес их в замутневшую даль. Дирижабль развернулся по ветру. Гремя цепями якорей, развернулись у своих бочек корабли. Море гудело. Волны с силой ударялись о прибрежные камни.

Ветер рвал дирижабль со швартовых. Воздухоплаватели и матросы крепили его по-штормовому дополнительными поясами. Тревожно посматривали: выдержит ли оболочка… Приехавший из Москвы конструктор «Победы» инженер-майор Гарф заверил: по всем расчетам корабль должен устоять. Только по напряженно сжатым губам можно было заметить, насколько сильно волнуется и он.

Трое суток свирепствовал шторм. А затих так же неожиданно, как и начался. Только море долго еще не успокаивалось, все катило крутые белопенные волны. Воздухоплаватели улыбались.

– Молодчинище, корабль, такую трепку выдержал!

Когда снова пошли в полет, море было таким смирным, ласковым и гладким, хоть смотрись в него, как в зеркало.

– Хитрит Черное, товарищ командир, – остановился возле. Рощина летевший с ними представитель штаба Флота старший лейтенант Мещерский, – прячет от нас глубину.

– Перехитрим, – усмехнулся Рощин.

Он немного изменил курс, и тень корабля оказалась сбоку.

Глубина как бы распахнулась, просматривалась каждым камешком, кустиком, кустом водоросли, сновавшими между ними черточками – спинками рыбешек.

– Мыс Херсонес, – объявил штурман. – Подходим к минным полям.

Когда после восьмимесячной осады гитлеровцам удалось захватить Севастополь, они, опасаясь десанта с моря, понаставили здесь целую систему минных заграждений. Наши тральщики хорошо потрудились, но окончательную работу предстоит сделать дирижаблю.

«Победа» ходила параллельными галсами, осматривая сверху каждый метр каменистого, в темных провалах морского дна. Прошло около часа, прежде чем один из моряков объявил:

– По правому борту мина!

И бросил на воду вымпел. Слегка окунувшись, вымпел вынырнул и заблестел умытой краснотой. Бортрадист старший лейтенант Салабай стал вызывать тральщик.

– Передай: мину загораживает большой камень, – пояснил моряк. – Трал может не взять. Взрывать надо глубинной бомбой.

Летали каждый день. Море просматривали на восток до мыса Меганом, на запад – до Каркинитского залива. Рощина и Мутовкина сменяли Устинович, Белкин и Гурджиян.

При входе в Северную бухту неожиданно обнаружили глубинную электромагнитную мину. Сначала глазам не поверили. Где-где, а уж здесь-то тральщики столько раз все прощупали! Как до сих пор на ней никто не подорвался… Правда, лежала она не на фарватере, а несколько в стороне. Из гондолы мина была ясно видна, светлым пятном выделялась среди прибрежных камней. Когда прибыл тральщик, они выстрелом из ракетницы показали ему место, где она лежит. Но не сразу трал смог ее захватить, прошел рядом, не зацепив. В другой раз, казалось, совсем уже поймал – ан нет! – прошел над ней, а она осталась лежать, будто смеялась над ними. Они снова наводили на нужное место. Моряки на тральщике горячились, заиграло самолюбие. А тут еще подначка моряков с «Победы»… Не будем воспроизводить красочные реплики, которыми они обменялись между собой, но, возможно, они-то и помогли. На четвертый заход трал зацепил мину и потащил в море, чтобы там, вдали от города, уничтожить. Хорошее это дело – уничтожать смерть.

Летавший с ними рыбак из Керчи – черноволосый, черноглазый, с морщинистым прокопченным лицом, неразговорчивый, с виду мрачный – долгое время был, как им казалось, в бездействии. А однажды вдруг оживился, обвел всех загоревшимся взглядом, спросил:

– Видел ли кто-нибудь, как среди моря течет быстрая река? Не видели? Посмотрите.

Они не сразу поняли. Но когда глянули, увидели – на протяжении длинной и широкой полосы поверхность моря вздрагивает, рябится, будто кто-то толкает ее снизу. Кому-то тесно стало в Черном море. Рыбный косяк! Он действительно рекой течет, переполненной, выплескивающейся.

– Передавай, друг, в Керчь: кефаль идет, – торжествующе обратился рыбак к Салабаю. – Хорошо идет!

XIX

«За вагонным окном бегут поля, перелески, речки, все такое родное, свое… Даже деревья – вольные, раскидистые, их кроны не картинно-округлые, как там, на чужбине. Голова кружится, Люда, будто в полете, хотя поезд тащится еле-еле. Вагон переполнен. Много демобилизованных. Все очень оживлены, ведь едут домой! Кругом вкусный русский говор, по которому так истосковалась.

Поезд подошел к станции. Разобрать, какая, не могу. От вокзала остались лишь обломки стен. В вагоне стало еще более шумно. Мне по сердцу эта живая деловитая суета, мне очень долго ее не хватало. Люди, плохо одетые, много натерпевшиеся, уже живут мирными заботами, хлопочут, исправляя свою жизнь и жизнь других.

Не верится, что уже близка к дому. Теперь все позади. Даже Козельск, где довелось два казавшихся нескончаемыми месяца проходить проверку, мучительно вспоминать и рассказывать все, о чем вспоминать невыносимо. Увижу ли маму, Аллочку с Вовой, тебя, всех своих? Когда думаю об этом, холодею. Война столько жизней унесла…

Хочу только одного – чтобы Вы Все Были Живы и Здоровы!!!»

Не так много времени было отпущено судьбой воентехнику 2-го ранга, командиру аэростата артиллерийского наблюдения Вере Деминой, чтобы бить врага. Но и в тех непрерывных боях, в которых довелось ей участвовать, постоянно находясь под обстрелом вражеской артиллерии, она была самоотверженным и бесстрашным бойцом. Об этом говорит медаль «За отвагу», которой она была награждена. Своевременно вручить награду ей не смогли, и она ждала ее теперь в Москве.