Война детей

– И вот еще что я понимаю, Глеб… Знать, где правда, – одно. А вот жить по правде – другое. Совершаем вещи, заранее зная, что они безнравственные. И все ради своих интересов… А какой душевный покой у людей, умеющих постоять за свои убеждения… Когда-то, в детском саду, мы верили в разную чепуху. В волка и козлят. И мы были счастливы. Мы открыто, смело защищали свои убеждения. Пусть наивные, но тогда они казались нам глобальными… Куда же все это девалось, Глеб?!

Глеб подошел к столу, оперся на него руками:

– Помнится, ты очень жалел, что в детстве тебя «приручали» к доброте…

Он не закончил свою мысль – отодвинул лист бумаги, извлек темно-красную книжицу паспорта.

– Ну и ну! – удивленно воскликнул Никита. – Представляешь, перерыл весь дом. Хорошо, ты пришел. Маленькая польза.

– Так знаешь, зачем я к тебе ввалился?

Никита взглянул на Глеба отсутствующим взглядом.

– Ты просил, помнишь? Для Скрипкина своего, – Глеб вытащил из кармана пакет. – Открытки с видами Ленинграда. Блок. Цветные.

– Только открыток мне тут не хватает, – пробормотал Никита, принимая пакет. – Скрипкина перевели в другой отдел. Теперь у меня в начальниках Привалов. А что он собирает, не знаю. Наверно, монеты. А монеты мне и самому нужны.

– Черт! Действительно досадно, – проговорил Глеб. – Да ладно! Отдай ты эти открытки Скрипкину. Пусть почувствует, какой он был мерзавец в отношении тебя.

– Хорошо. Отдам. Пусть почувствует, – согласился Никита.

– Так я пойду, – произнес Глеб и вздохнул.

И такое вдруг облегчение прорвалось в этом вздохе. Никита проводил Глеба до двери.

– Знаешь, Глеб… Ты больше, пожалуй, не заходи ко мне. Не стоит. Я и так буду соблюдать правила игры, будь в этом уверен. Ведь ты меня ненавидишь. И с каждым днем будешь ненавидеть сильнее. Я знаю.

Глеб нажал кнопку лифта, но не стал ждать и пошел вниз.

Лишь внизу он наконец услышал, как хлопнула дверь Никитиной квартиры.

Не так-то просто было разыскать ее дом.

Где-то у главного входа в городской парк, Глеб это помнил.

И был-то он там раза два, в школьные годы.

Дом он узнал сразу: узкий и высокий, он чем-то сразу бросался в глаза. На белой доске – номера квартир и фамилии съемщиков, среди которых Глеб разыскал и фамилию Павлиди.

Алена шла быстро и гасила за собой свет. Это было не совсем вежливо – Глеб едва успевал за ней в длинном извилистом коридоре.

– Послушай, я могу потеряться! – пошутил он.

Алена не ответила.

Остановившись на пороге своей комнаты, она пропустила Глеба вперед и захлопнула дверь. Возможно, она не хотела, чтобы их видел кто-нибудь из ее домашних.

– Извини, я как снег на голову. Честно говоря, не думал тебя застать. Проходил мимо – решил, дай зайду проведаю.

Алена все молчала.

Глеб сел в кресло. Зачем он врет? Ведь специальио пришел!

Комната была аккуратной, чистой. Старинный письменный стол на коротких резных ножках, лампа под фарфоровым абажуром, книги в золоченых толстых переплетах. Бронзовые подсвечники. Старинная работа…

Он мельком взглянул на Алену. Темные ее волосы перехватывала широкая красная лента. Расклешенные джинсовые брюки и пестрая кофточка эффектно выглядели на фоне всей этой старины.

– В такой комнате надо носить халат с кистями! – Глеб сердился на себя – он не мог найти верного тона.

Что-то за стеной упало, покатилось. И опять тишина.

Алена поставила стул спинкой вперед и села верхом. На ее смуглом пальце тускнел граненый крупный камень в хитросплетенном узоре кольца.

И Глеб почувствовал нелепость своего прихода. Зачем? Он и к Никите не хотел идти, а пошел. Теперь вот к Алене… Надо встать и уйти. Самое благоразумное.

– До какого класса мы учились вместе, не помнишь?

– До седьмого, – ответила Алена. – После седьмого я перешла в другую школу.

– Но ведь я старше тебя на год, а учились вместе.

– Значит, ты был второгодник.

– Я? Ничего подобного! – растерялся Глеб.

– С чего ты взял, что ты старше? Мы однолетки. Это Марина младше меня на год, вот ты и решил.

Алена положила подбородок на спинку стула и пристально, не мигая рассматривала Глеба.

– Кстати о школе, – сказала она. – В школе ты дал мне прозвище Ушастик. Помнишь? Ты основательно тогда мне портил настроение.

Глеб бросил взгляд на ее гладко зачесанные волосы:

– Что ж, ты нашла свою прическу. Она прячет дефект и выставляет достоинства. Ты, вероятно, самая красивая в своем институте.

– Да, ты мне много попортил крови. У тебя легкая рука – почти вся школа меня дразнила Ушастиком. И когда я почувствовала себя взрослой, жизнь моя стала невыносимой из-за твоего дурацкого прозвища. Тогда я перешла в другую школу. Все из-за тебя.

– Какая чепуха! Науськала бы своего папу. Он человек горячий, с древнегреческой кровью. Дал бы мне по шее – и дело с концом. Признайся, это не очень серьезно звучит.

Глеб улыбнулся.

Алена продолжала смотреть в сторону. Брови ее расширились.

– Несерьезно звучит? Конечно, серьезно лишь то, что касается тебя лично, – голос Алены дрогнул.

– Послушай, – изумился Глеб. – Неужели ты держишь в голове какие-то детские проказы? Столько лет!

– Конечно, ведь тебе все прощается. Избранник божий!

– Почему ты так со мной разговариваешь? – тихо проговорил Глеб.

– Потому что я ненавижу тебя! – Алена теперь смотрела в упор на Глеба. – Ты сделал нас подлецами: меня, Марину, Никиту. Я ненавижу себя, их. Мы безвольные слюнтяи, которые мучаются твоей виной. А ты? Ты прекрасно выглядишь. В почете. Самоуверен и красив. Единственное, что тебя беспокоит, – это чтобы мы молчали. Ты бродишь по нашим квартирам, заглядываешь в наши глаза, как пес… Отсюда ты отправишься к Никите, если уже не побывал у него… Мой тебе совет: уезжай из этого города. Чтобы никто-никто не знал, где ты, чем занимаешься. Пропади, сгинь! Может быть, и мы тебя забудем.

Небо оставалось чистым, прозрачным, покрытым меленькими веснушками звезд. И было непонятно, откуда брался этот снег.

Густой, мокрый, он валил точно из огромной прорехи.

Глеб запрокинул голову и слизывал с губ снежинки. Теперь он понял: снегом исходила туча, край которой зацепился за телевизионную башню.

Трое парней расположились с гитарой на соседней скамейке. Глеб узнал этих парней – они ошивались в Аленкином подъезде, когда Глеб туда входил полчаса назад.

Без четверти одиннадцать, пора и домой. Марина сегодня осталась ночевать в детском саду. Ей трудно стало приезжать к Глебу каждый день: в автобусе ее тошнило. И с матерью у нее в последнее время что-то не очень ладно складывались отношения. Не то чтобы они ругались, нет. Наоборот. Просто молчат. Или разговаривают подчеркнуто вежливо, что хуже любого скандала. Может быть, и верно, лучше уехать ему, как сказала Алена? Какие страшные были у нее глаза, ненавидящие! Вспомнила вдруг далекую глупую историю. Ушастик! Выходит, помнила, не забыла за столько лет! Мало ли как кого в детстве называли, смешно даже. Кажется, именно из-за этого прозвища он тогда даже подрался с Никитой. Никита был влюблен в Алену и ревновал ее к Глебу. Они подрались в раздевалке после волейбола. Глеб оттолкнул Никиту – ему драться не хотелось, они считались друзьями. Но тот ударил Глеба своим мягким девчоночьим кулаком. Ну и пошло-поехало… Глеб сидел на скамье, курил и удивлялся. Сколько воспоминаний пробудил этот визит к Алене! А прошло много лет. Может, действительно уехать? Работу он всегда себе найдет, да и Марина успокоится.

Ладно. Пора идти.

Из-за угла показалась фигура: в шляпе, с поднятым воротником и каким-то предметом под мышкой. Человек спешил и вскоре поравнялся с Глебом. Под мышкой он нес скрипичный футляр.

И тут Глеб услышал голос:

– Послушайте, Паганини! Не проходите мимо!

Глеб оглянулся. Трое парней преградили дорогу скрипачу.

– Что, собственно, вам надо? – проговорил скрипач.