Тень скорби

И к беспорядкам. Роу-Хед только сдавался внаем, и мисс Вулер перевела школу в меньшее по размеру, более экономное здание в Дьюсбери-Мур, неподалеку от фамильного дома. В новом доме было что-то приглушенное, как будто туманы, клубящиеся у подножия холма, проникли внутрь и жили на чердаках. А внизу, в самом Дьюсбери, отец мисс Вулер был очень болен. Ей часто приходилось ходить к нему, оставляя Шарлотту за старшую. Однажды она вернулась в школу после одного из таких посещений, села пить с Шарлоттой чай и вдруг осторожными, сосредоточенными, аккуратными щелчками пальца принялась двигать блюдце к краю стола, пока оно не упало, разбившись об пол.

— По-моему, — сказала она, устремив стеклянный взгляд на осколки, — мало что может быть хуже, чем заставлять человека чувствовать себя виноватым в том, что он жив. Еще хочу отметить, как странно, что человек, которого мы любим больше всего в жизни, может вселять в нас жесточайшую ненависть. — Она провела руками по своим блестящим волосам, по щекам-персикам, словно хотела убедиться в своем существовании, потом наклонилась, чтобы убрать разбитое блюдце, и пробормотала:

— Пожалуйста, никогда больше не упоминайте об этом, Шарлотта.

Это наконец случилось на пасхальных каникулах или, точнее, на каникулах, которые у нее украли, потому что мистер Вулер умирал и требовалось, чтобы Шарлотта взяла на себя управление школой. Как любезно со стороны мистера Вулера приурочить свою кончину к такому времени: да, вот каким злым человеком она стала. Но проблема в том, что она назначила встречу. С приходом каникул у нее было бы время и свобода снова войти в нижний мир. Теперь ее лишили этой возможности, а вместе с ней она лишилась и разума.

Но они могут войти в нижний мир. Это, конечно, другое; они могут проводить благословенные часы и дни, странствуя по берегам воображения; они — Брэнуэлл, Эмили, Энн… Как же она ненавидела их за это, несмотря на то что до боли стремилась любить их и быть с ними, потому что только они понимали, только они были способны понять ее. Как будто вы кучка островитян, которые разговаривают на языке, неизвестном больше никому на всем земном шаре и непереводимом. И вот теперь метания и дрожь, расстройство (какое точное слово, как подходит к ощущению, будто тебя раскалывают и ты почти разваливаешься на части), беспомощная возня с раздувочными мехами — я не могу развести огонь — и полнейшее богохульство — мне нужен огонь, — ибо она обнаружила, что проклинает Марию и Элизабет за то, что они умерли и оставили ее незащищенной перед всем этим.

— Ах, милая моя, боюсь, с вами и вовсе неладно. Что не так?

Что не так? Шарлотта смотрела на склонившуюся к ней, сочувствующую мисс Вулер и настолько явственно ощущала работу своего зрения, будто ей скоблили глазные яблоки. Все было не так, причем с самого начала, но сейчас неправильно как никогда, неправильно грезить, как она грезила о Заморне, Заморне, который приходит к ней и все изменяет, — нет, это были не грезы, в том-то и беда, это были самые реальные на свете вещи…

— Шарлотта, ваше платье изорвано… А ваши туфли, где ваши туфли? Как?..

Как, как она дошла до такого? Вы видели как. Шарлотта тяжело села у камина — я должна обходиться без огня, — глотнула ртом воздух и прислушалась к себе, говорящей со спокойной твердостью:

— Я должна принять решение, сударыня.

Доктор был непреклонен, даже суров.

— Дом, покой и никаких волнений. Состояние ваших нервов не допускает проволочек. Мисс Вулер, если вам дорого благополучие подчиненной, отпустИте ее немедленно.

— Я питаю надежду, что могу считать себя не просто нанимательницей мисс Бронте, — сказала мисс Вулер. «Добрые, добрые, — думала Шарлотта, — они не были бы добрыми, всматриваясь выскобленными глазами в чашу с морщинистым теплым молоком, если бы знали, какая я на самом деле». — Значит, вы полагаете, риска органического расстройства нет?..

— Оно могло очень скоро возникнуть, учитывая такое перенапряжение нервной системы. Покой, тишина, восстановление сил. Альтернативы нет. Мисс Бронте, вам необходимо на некоторое время отложить все заботы. Быть может, у вас есть любимое развлечение? Рисование, возможно, музыка. Какое-то времяпрепровождение, которое, прежде всего, абсолютно не связано с повседневной жизнью.

«Сейчас я их серьезно беспокою», — думала Шарлотта, но ничего не могла поделать, не могла подавить громкий рваный смех, вырывавшийся из нее и поднимавшийся высоко-высоко в оскорбление Небесам.

3

Любовь и другие сомнительные выражения

— Ты не обязана этого делать, ты ведь знаешь, — сказала Шарлотта. «Мэркури Лидс» лежит раскрытым на столе, раскрыта также коробка для письменных принадлежностей Эмили, а рука Эмили нависла над письмом, готовая струсить белый песок. — Ты это знаешь, не так ли?

Как и папа, Эмили не желает иметь дела с намеками и иносказаниями. Она вопросительно смотрит на сестру.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что мне уже лучше. — Даже вверх ногами большие печатные буквы ясно выделяются в объявлении: ТРЕБУЕТСЯ… МОЛОДАЯ ЖЕНЩИНА. Эффект несколько пугающий. — Так что я смогу вернуться к работе.

— О, меня это не тревожит, — говорит Эмили и сыплет песок. — Я думаю о себе.

Не зная Эмили — а узнать ее далеко не каждому под силу, — можно подумать, что она если не черствая, то уж по меньшей мере недобросердечная. В отличие, например, от Энн, глаза которой украдкой наполняются слезами, стоит ей только увидеть или услышать, как кто-нибудь плачет. Даже если в истории, которую читают вслух, упоминается плач, она не может сдержаться.

— Мне интересно посмотреть, смогу ли я это делать, — говорит Эмили, встряхивая посыпанное песком письмо. — Я хочу померяться с этим силами. Так что это просто мой выбор. — Она вынимает из шкатулки сургуч, идет к огню, чтобы разжечь лучину. Вытянутая в спине, узкая в талии, она садится на корточки и замирает там, а потом слегка приглушенно добавляет: — Кроме того, я действительно обязана это сделать, Шарлотта. Хоть мне никто об этом и не говорит.

Позже, думая о том объявлении Эмили, Шарлотта обнаруживает, что врезается в несколько слоев ощущений: тонкая корочка удивления, мягкая плодородная почва сочувствия, восхищения и тревоги о том, как сестра будет справляться, и отвратительная скользкая глина ликующего злорадства оттого, что она наконец-то узнает, каково это. А на самом дне что-то странное, твердое, противное, что-то похожее чуть ли не на ревность. И неожиданная мысль: мученичество — это все, что у меня есть, не забирайте его у меня.

— Лучшего места мне определенно и решительно не найти, — говорит Брэнуэлл, беря Шарлотту под руку и увлекая ее прочь от стоянки экипажей. — Осторожно, здесь высокий бордюр. В конечном счете это ведь чувствуется по запаху, не так ли?

— Угольная копоть, сажа и что-то еще похуже — тут рядом сыромятня?

— Деньги, глупышка, я имею в виду деньги. Вот что валит столбом из этих фабричных труб, если правильно посмотреть на вещи. — Он подталкивает Шарлотту локтем вглубь тротуара, когда мимо с грохотом проезжает огромная подвода, разбрасывая вокруг пласты грязи. Двое оборванных мальчишек, прицепившихся к откидному бортику, кричат с невероятной назойливостью и четкостью, будто отчаянно передают необходимую информацию, что она паршивая шлюха, а он педик. — Оглянись вокруг. Кирпичи и древесина. Они все время что-то строят. Новые люди, новые деньги. Бредфорд — местечко как раз для такого парня, как я, Шарлотта. Господин фабрикант хочет не просто иметь свой дом в предместье с подъездной аллеей и готические перечницы. Он хочет украсить его картинами. Ему нужны физиономии на стенах. Ему нужны портреты себя любимого, жены и всех маленьких фабрикантиков, чтобы не забывать, как он великолепен. Так что лучшего не найти.