Пламенем испепеленные сердца

— Где гонец Саакадзе? — мрачно спросил Теймураз.

— Я зарубил его, государь.

Дарбази затих, все растерянно переглядывались, исподтишка посматривали на царя. Очи царя сверкнули гневом, лицо потемнело — вот-вот зарычит государь, как лев. Все предвкушали занятное зрелище — дидебулы всегда рады забаве, если только царский гнев не на их головы рушится.

Теймураз же, успевший взять себя в руки, назло охотникам забавы очень негромко, даже мягко, проговорил:

— Этого делать не следовало.

Зураб, сам ожидавший взрыва, сразу пришел в себя и смело отвечал:

— Не мог стерпеть я такого коварства, государь!

— Стерпеть коварство от своего — есть высшая мудрость, зять, — спокойно отчеканил Теймураз, проводя указательным пальцем правой руки по нахмуренному челу. Потом так же спокойным голосом произнес вопрос, обращенный ко всем вместе: — Кто стоит во главе войска?

— Леван Дадиани, — ответил Зураб Эристави.

— Где он сейчас?

— Вчера он взял Гори, Цицишвили, оказывается, сдал крепость без боя.

— И правильно сделал. Где войско Дадиани сейчас?

— Двигается по направлению к Мухрани.

Теймураз обвел взглядом дарбази и твердо произнес:

— Отведем войска к Душети, если понадобится, отойдем к Греми, пойдем через Тианети, чтобы миновать столкновение. Только братоубийственной резни не хватает грузинам! Мы будем до конца держаться друг друга… Кто не с нами, пусть громогласно объявит сейчас. Последнее свое слово я скажу в Душети. А сейчас Иотаму Амилахори надлежит выехать навстречу Дадиани… Повидай обоих — его и Саакадзе, скажи, чтобы остановились возле таможни в Игуэти и поворачивали назад, немедля покинув Картли… И то скажи им, что Теймураз не примет боя, не допустит, чтобы грузин убивал грузина, этого нам не простят ни дети, ни внуки, ни правнуки наши, за это потомки справедливо нас проклянут. Если Дадиани пожелает видеть меня, пусть явится в Душети, Саакадзе же передай… — Теймураз помедлил и очень тихо, но твердо продолжил: — Саакадзе передай, чтобы не забывал нашего разговора в Схвило. Пусть запомнит накрепко, что от его неразумной, даже чрезмерной отваги, пустого махания саблей и необдуманных действий Грузии пользы не будет. Грузию объединит лишь большая мудрость, терпение и время. И на роль третьей силы ни Саакадзе не годится, ни султан со всеми приспешниками-крохоборами…

Все присутствующие последовали за Теймуразом, кроме Иотама Амилахори, который из Мцхета незамедлительно поспешил в Игуэти для переговоров с Саакадзе и Дадиани.

Амилахори не пришлось долго ждать у таможенной башни — в ущелье реки Тамдлис-цкаро показались передовые отряды войска. На берегу Лехуры Йотам встретился с Леваном Дадиани, ехавшим впереди войска. Оба отдали коней слугам и пешком отошли в сторону, обняв друг друга по-братски.

Выслушав Иотама, Дадиани побледнел.

— Царь Георгий сказал мне, что шах как будто собирается напасть на Картли, — начал смущенный Дадиани. — Саакадзе же я еще не видел, на его скакуне Лурдже сидит Дауд-бег Гогоришвили, — кивнул он в сторону Бойна, который как ни в чем не бывало беседовал с братьями Мухран-батони, Иасе Эристави ксанским и Баратой Бараташвили. — Правда, ни один из них… ничего толком не сказал, против кого мы выступаем, но слово Теймураза — для меня закон, непреложный закон, я забираю свою тысячу воинов и немедленно возвращаюсь назад!

— Ты не хочешь встретиться с Теймуразом? — спросил Йотам Амилахори, обрадованный мудрым решением Дадиани.

— Нет! — твердо отвечал тот. — Мне совесть не позволяет ему в глаза глядеть. И потом, мой своевременный уход сейчас многое будет значить для всех остальных.

С этими словами Дадиани пожал руку царскому посланцу и повернул к своим. Сидя верхом, о чем-то недолго беседовал с Гогоришвили и прочими, потом поскакал в сопровождении приближенных вслед за своим войском, уже спустившимся к реке Лехура.

Амилахори подъехал к оставшимся князьям и после сухого приветствия начал спокойно:

— Царь Теймураз велел передать…

— Что велел передать Теймураз, нас не интересует, — грубо прервал его Дауд-бег Гогоришвили, — пойди и передай этому стихоплету, чтобы он покинул Картли и сидел у себя в Кахети. Это последнее слово Георгия Саакадзе. Зурабу Эристави же передай, что земли и пастбища, ворованные у горских племен, вскоре достанутся своим истинным хозяевам, и того не забудь сказать, что он в погоне за богатством брата родного ослепил, чего мы ему не простим. А Теймураз, ежели о грузинской крови заботится, чтобы она зря не проливалась, пусть убирается в Греми и там стихи свои пишет, Саакадзе же сам о Грузии позаботится. Вот наш ответ окончательный и единственный.

Беседа на том и завершилась.

Амилахори поспешил в Душети и царю доложил обо всем, не утаив ничего, даже ехидства по поводу стихов. Зураб, выслушав угрозы в свой адрес, скрипнул зубами, в ярости схватился за рукоятку кинжала.

— А куда сам Саакадзе запропастился? — взревел он.

Амилахори оставил вопрос без ответа.

Теймураз обратился к Джандиери:

— Они станут лагерем в Мухрани. Спустись вдоль Ксанского ущелья к Чадиджвари, передай Кайхосро, что царь хочет их всех повидать, всех тех, кто пришел с войском. Скажи, что я не хочу проливать кровь грузин и хочу всех собрать, поговорить. Не забудь сказать и то, что я ничего худого против них не замышлял и нынче не замышляю, приглашая их на беседу.

— Государь! — заорал Зураб как резаный. — С ними разговаривать можно лишь мечом и саблей! Больше нам не о чем с ними говорить. То, что гнилое, надо выкорчевать, лучше выкорчевать сразу!

— Не спеши, Зураб, — остановил его царь. — Наберись малость терпения и спокойствия. Злобой и мстительностью мы лишь врагов порадуем, а истинных врагов у нас без того хватает, — царь опять обернулся к Джандиери: — Езжай без оружия, грузин безоружного грузина не обречет на смерть — так у нас издавна заведено. Если увидишь Саакадзе, поговори с ним спокойно, как ты умеешь…

…На следующее утро Джандиери вернулся промокший до нитки. Войдя в царский шатер, попросил водки, вмиг осушил маленький рожок, а от закуски отказался, хотя был голоден.

— Ничего не получится, государь, — проговорил он стоя. — Мне кажется, в этом походе замешан султан, Саакадзе на него уповает, он же ему ничем не помогает и не поможет, разве только подстрекательством да посулами, как это у него заведено.

— Самого Саакадзе ты не видел? — спросил Теймураз озабоченно.

— Самого не видно. Зато Дауд-бег распоясался.

— А как остальные?

— Братья Мухран-батони и Иасе Эристави молчали, хотя они твердо стоят на стороне Саакадзе. В имеретинском и гурийском войске никого из примечательных людей нет, зато самцхийцы все там. Воины устали, хотят окончательной развязки — пусть уж, говорят, свершится, чему суждено свершиться, но свершится скорее.

— Свершится! — процедил Зураб сквозь зубы. Теймураз поглядел на него по-прежнему спокойно.

…Худое дело свершилось само по себе: обе стороны, воодушевленные якобы благими намерениями, на следующий день оказались друг перед другом. Когда войска имеретин и самцхийцев под предводительством Дауд-бега Гогоришвили перешли вброд Ксани и через Чадиджвари вышли на Базалетское поле, они оказались лицом к лицу с другим, грузинским же, войском. Грузины встали против грузин, брат против брата, забыли родство свое, отринули разум, не посчитались с заветом предков и с судом поколений.

Густой туман опустился над Базалетским озером и полем, сеял по-осеннему мелкий дождь. Базалетская долина вся раскисла и превратилась в топь.

Промокшие до нитки, легко одетые воины продрогли до Костей, а потому Зураб велел выкатить бочки с жипитаури [55], которую на рассвете и раздали воинам.

Убитый горем Теймураз разделил войско на три части. В центре поставил Зураба Эристави с его горцами-хевсурами, на правом фланге стоял Джандиери с кахетинцами, на левом — Потам Амилахори.