Забайкальцы. Книга 1

— Ты это чего же поднял-то нас ни свет ни заря? Ведь дождь кругом, вон уж и здесь начало побрызгивать, какая же может быть работа? В такую погоду добрый хозяин собаку на двор не выгонит, а ить мы как-никак люди.

Ермоха подбросил в костер сучьев, задрав бороду, посмотрел в небо.

— Ничего-о-о, гречуху пойдем косить, мы с Егором вон уже литовки наладили.

— Шутейное дело — мокнуть весь день!

— А кто же гречуху в сухое время косит? Самое в дождь ее и косить, осыпаться не будет.

Несколько человек из сидящих у костра заговорили разом:

— Оно конешно.

— Литовок хватит?

— И что за нужда в такую мокрость идти!

— На черта она сдалась, работа такая!

— Нет, ребята, нехорошо так, хозяйка вон надбавку посулила, значит, и нам надо уважить ее.

— Это-то верно.

— Конешно.

— Идти надо, братцы, не глиняные небось, не размокнем.

Постепенно с этим согласились все, даже Антон не стал возражать, только сердито засопел носом, пошел в зимовье за чашкой. А Ермоха посмотрел на хмурое небо, на сопку, задернутую белесой пеленой дождя, потеребил кудлатую бороду:

— А по мне, в такой дождь косить гречуху, — одно удовольствие, литовка-то как по воде бредет — мягко, урону в зерне не будет и самому легко, не жарко.

Покончив с завтраком, поденщики разобрали литовки, грабли и следом за Ермохой гуськом потянулись на пашню. Улучив минутку, Егор забежал к Насте, посоветовал ей:

— Ты не ходи сегодня, что за неволя тебе мокнуть под дождем?

— Могу не ходить, — охотно согласилась Настя. — Лучше постираю на вас с Ермохой.

— И то хорошо.

Егор ушел. Настя достала из-под кровати мешок с пожитками работников и, вынув из него полинявшую, пахнущую потом гимнастерку Егора, прижала ее к своей груди. Так, с гимнастеркой у груди, подошла она к открытой двери и долго смотрела на елань. Там сквозь сетку дождя видела Настя работающих на косьбе людей и среди них угадывала Егора. Уж его-то она отличит из тысячи других и по походке и по молодецкой ухватке на работе. Во-о-н он идет далеко впереди всех, широко и быстро взмахивая литовкой.

— Гоша, милый мой Гоша, радость моя! — еле внятно шепчет Настя, крепко прижимая гимнастерку к груди. — Эх, кабы вечно с тобой жить так вот! Никакая бы мне работа, ни нужда не были страшны. И хозяйство это к черту послала бы. Гоша мне дороже всего на свете, с ним и в шалаше будет рай.

После обильно прошедших дождей вновь установилась хорошая погода. По утрам уже ощущается легкий морозец, инейком припудрена земля, прозрачным ледком покрыты лужицы. А днем такая благодать, тепло, не жарко, как летом, в голубом поднебесье ни облачка, в недвижном воздухе плавают легкие паутинки. На побуревших, подкрашенных золотом и киноварью еланях кипит работа.

В один из таких ясных теплых дней на заимку пожаловал Савва Саввич вместе с Семеном. Работники только что пообедали, ушли на пашню, как они подкатили к заимке на гнедом мерине, запряженном в дрожки. Любимец Саввы, оседланный Сивко рысил сбоку гнедого, привязанный к оглобле.

Не хотелось Савве Саввичу встречаться с Настей, но как услышал он, что она слишком щедро хозяйничает, что должникам за их работу обещает платить полную цену, тут уж не вытерпел, решил поехать.

Сойдя с дрожек, он привязал коня к изгороди, посмотрел на широкую, пеструю от его пашен елань, там он увидел и зеленые, как лук, полосы овса-зеленки, и черные от свежей бороньбы залоги, по всей елани рассыпаны стройные ряды суслонов, а там, где желтеют полосы еще не сжатого хлеба, полным ходом идет работа. Размахивая широкими лопастями, стрекочет жнейка, восемь поденщиков еле успевают вязать за нею снопы. В другом месте поваленную, прибитую дождем и ветром почти вплотную к земле ярицу бабы жнут серпами.

Картина эта по душе пришлась Савве Саввичу, сердитое перед этим лицо его просветлело, губы тронула самодовольная улыбка. Но как только он следом за Семеном тронулся к зимовью, где Настя у костра перемывала посуду, сразу. посуровел лицом, недобрым огоньком загорелись глаза. Слишком уж досадила Савве Саввичу строптивая сноха.

Первым приветствовал Настю Семен:

— Здравствуй, Настюша!

Настя, не отрываясь от дела, кивнула головой:

— Здравствуйте.

Савва Саввич сел на бревно около костра, Семену глазами приказал сесть рядом. Заговорил, не глядя на Настю:

— Орудуешь, значит?

— Орудую, — нимало не смутившись, ответила Настя.

— Та-ак, эдак-то управлять будешь, так хозяйство-то живо подведешь к нолю.

— Это почему же?

Еле сдерживаясь, чтобы не разразиться бранью, Савва Саввич исподлобья глянул на Настю, лицо его побурело от злости.

— Будто не знаешь почему? Кто тебя просил цену прибавлять поденщикам?

Настя бросила наземь недомытую чашку и, подперев бока руками, смерила свекра насмешливым взглядом.

— Сама набавила. Ты что, забыл, как говорил мне зимусь, что полной хозяйкой буду у вас? Вот я и стала хозяйкой.

Крякнув с досады, Савва Саввич хлопнул себя руками по коленям.

— А раз так, то зорить надо хозяйство-то? — И в голосе старого скряги зазвучали жалобные, плаксивые нотки. — Ведь я за тот хлебец-то золотом, чистым золотом получил бы, кабы не пожалел голодранцев этих. Выручил их из беды, а теперь им же давай прибавку?

— Я и слушать-то не хочу про ваше золото и зрить не могу, когда люди задаром работают. Злыдни вы, и больше ничего. Вон какая благодать уродилась, другие-то хозяева по пуду за поденщину платят, а вы трясетесь над каждым фунтом, а того не подумаете, что прибавила я им цену — они и робить вдвое лучше стали. Нет, я по-вашему не согласна, а почем сказала, так и платить буду. Ну, а ежели по-своему повернете, то я и отстать могу. Сама пойду наниматься в поденщицы, посмотрю, кому стыднее-то будет.

— Настюша! — Семен умоляюще посмотрел на Настю, перевел взгляд на отца. — Не надо, тятенька, ну и заплатим, как она сказала, пусть… — он чуть не сказал «подавятся», но вовремя спохватился, сказал другое: —…не жалуются.

Глухо кашлянув, Савва Саввич поднялся с бревна и, не сказав больше ни слова, побрел к телеге. Он отвязал Сивка, долго не попадалногой в стремя и, наконец взмостившись на седло, поехал посмотреть на поля, на работу поденщиков.

Оставшись вдвоем с Настей, Семен принялся уговаривать ее поехать с ним домой.

Настя слушала молча, а в душе ее зрело решение: «Порвать с этим гаденышем навсегда, а для этого придется, пожалуй, поехать домой, чтобы не скандалить с ним здесь, при людях». И, решившись окончательно, сказала:

— Ладно, поедем.

— Насовсем, Настюша? — вплотную подойдя к Насте, лебезил перед нею Семен и, глядя на нее снизу вверх, тщетно пытался поймать глазами ее взгляд. — Чего тебе здесь? Людей тут и без тебя хватит. Живи себе дома, распоряжайся всем. В это воскресенье в город съездим.

— Я сейчас на пашню схожу, — не слушая Семена, изрекла Настя — Ключи отдам Ермохе от кладовки, расскажу ему, где что лежит.

— Сходи, Настюша, сходи, а я сейчас сена наложу в дрожки, чтобы ехать было помягче.

Домой поехали по прямой, малоезженой дороге, что пролегла через елань мимо пашен Саввы Саввича. Лошадью правил Семен, Настя сидела к нему спиной и, свесив ноги с дрожек, глаз не сводила с дальней пашни, где среди поденщиков находился Егор. Она сразу же отличила его от других, видела, как он, распрямившись, стоял около снопа и взгляд его был устремлен на нее. Так и смотрели они друг на друга, пока телега не скрылась за увалом.

А в это время Савва Саввич ездил по елани от пашни к пашне. Полюбовавшись рядами суслонов, подъехал к полосе спелой, но еще не сжатой пшеницы. Высокая, густая «кубанка» порадовала хозяина тучным безостым колосом.

— Хороша-а-а пшеничка, колос-то чуть не в четверть, — сам с собой рассуждал повеселевший Савва Саввич. — Эта сыпанет, матушка, с одной этой пашни амбар пшеницы.

После пшеницы Савва Саввич осмотрел поднятые из целины и недавно забороненные залоги, побывал на скошенной, скатанной в кучки гречухе. а в овес-зеленку даже въехал на сивке. Въехал — и диву дался: густой шелковистый овес вымахал в конский рост. Такую благодать редко приходилось видеть даже Савве Саввичу.