Любивший Мату Хари

   — Не потому, что я великий патриот. И ты знаешь причину. — Он поцеловал её в лоб.

   — А теперь начнётся война?

   — Кажется, да.

   — Тогда убежим в Индию.

   — Слишком жарко.

   — Америка?

   — Слишком далеко.

Она выскользнула из его объятий, стискивая дождевик у горла и глядя на толпу, кишащую под деревьями за коваными воротами.

   — Тогда я еду домой. — Она решила это раньше.

   — Домой?

   — В Гаагу. Чтобы быть с моей дочерью... Время пришло, не так ли?

   — Да, думаю, пришло.

   — А ты? Ты будешь в Лондоне?

   — Да...

   — Хорошо. Тогда мы оба готовы.

Он не мог видеть её лица, но знал, что она опять плачет — всё ещё глядя на толпу, всё ещё стискивая дождевик, — но плачет.

Он взглянул на небо, на тени, растущие вокруг них.

   — Наверное, тебе пора идти, — сказал он. — Боюсь, что на улице не долго будет безопасно.

Она пожала плечами:

   — О, это не важно. Я голландка, помнишь? Их волнуют только русские и англичане. — Затем усмехнулась чуть самодовольно: — Кроме того, Мату Хари любят все.

Он сделал шаг к ней и положил руку на плечо:

   — Маргарета, думаю, я должен сказать тебе...

   — Нет, не говори. Давай всё так и останется. Давай просто скажем, что будем писать друг другу и всегда будем друзьями.

Он положил ей на плечо вторую руку и повернул её лицом к себе:

   — Маргарета, я не совсем уверен, что смогу жить без тебя.

Хотя она улыбалась, её глаза вновь начали наполняться слезами.

   — Ну, погляди, что ты наделал.

Он смотрел ей вслед с балкона до тех пор, пока она не скрылась из виду. Затем он вернулся в посольство и заснул. Между семью и восемью вечера он проснулся от шагов и громких безумных голосов.

Началась мобилизация.

Часть III

ГОДЫ ВОЙНЫ

Глава девятнадцатая

Он возвратился в Англию девятого августа, оставив континент в огне. В Лондоне было тепло, слышался запах срезанной травы, но война явно приближалась. Почти каждая пивная была полна солдатами, улицы засыпаны листовками и конфетти. Вдоль Стрэнда висели предупреждающие плакаты о шпионах.

Он нашёл комнату в скромном отеле, горячая вода отсутствовала, холодная шла тонкой струйкой. Первую ночь он прогулял, вглядываясь в пыльные окна магазинов, только сейчас поняв, как долго он отсутствовал. К рассвету он встретил проститутку, желтовато-бледную девушку с глазами, как у Зелле. Что, конечно, было чепухой. Он потряс головой, будто пытаясь изгнать её видение, и ушёл прочь.

На второй день в вестибюле гостиницы он встретился с Саузерлендом, в мундире, с коротко остриженными волосами. Сначала он дал ему выговориться, извиниться за то, что произошло в Берлине.

   — ...И что касается денег, которые, как я понимаю, были частью исходного соглашения...

   — Мне они не нужны.

   — Это почти пять тысяч фунтов, Ники.

   — Забудьте об этом.

Из вестибюля они прошли в комнату Грея за сигаретами и джином.

   — Я слышал о том, что произошло с вами, — сказал Саузерленд.

   — Что произошло со мной?

   — Как с вами ужасно обращались... Вы виделись с доктором?

   — Нет необходимости.

   — Мне сказали, что всё было очень скверно. Видите ли, я могу понять, если вы...

   — Вы не можете понять. — Затем, взяв второй стакан джина: — А где, чёрт подери, Данбар?

Уже стемнело, и Саузерленд включил лампу. Колонна грузовиков, военный караван, двигалась внизу по улицам. Горстка детей приветствовала их с пешеходного мостика.

   — Я могу, если захотите, дать вам заключение.

   — Заключение?

   — Шпанглер повёл нас по очень грязной дорожке. Отчасти ответственность лежит на Чарльзе. Отчасти на мне. Однако могло быть и хуже.

   — Скажите это своему Сайксу.

   — Я говорю с точки зрения тактики, Ники. Конечно, мы все сожалеем о том, что случилось с Сайксом. И всё же важен факт, что ничего реально значимого не подверглось опасности. Конечно, вы находились не в таком положении, чтобы ничего им не сказать...

   — А Данбар находился?

   — Ну... да.

Грей прикончил джин и вернулся к окну. Караван прошёл, дети исчезли, но война подошла на шаг ближе к этой комнате в отеле.

   — Почему вас там не было в последнюю ночь?

Саузерленд начал пощипывать древнюю салфеточку, кусочек кружева, который развалился в его руках.

   — Я был занят.

   — Это не ответ.

   — Хорошо. У меня были определённые предварительные договорённости.

   — Что означает, что вы, так же как и я, знали или по крайней мере подозревали, что вся затея, возможно, с самого начала — подставка...

   — Что означает, что у меня были предварительные договорённости, к тому же существовали также определённые преимущества, из которых можно было извлечь пользу. Видите ли, если вы хотите обвинить кого-то, Ники, тогда обвиняйте Шпанглера. Кроме прочего, враг — он, а не мы.

Саузерленд поднялся со стула, налил себе ещё стакан джина и поставил его на подоконник всего в нескольких дюймах от руки Грея.

   — Существует мнение — не обязательно моё, но тем не менее всё же вероятная версия: за это отчасти несёт ответственность и женщина.

Грей потянулся к стакану, но, казалось, не смог поднять его.

   — Боже мой, не прекратить ли вам это? Нет?

   — Теперь, согласно данной версии, она работает на Шпанглера и, таким образом, больше участвует в деле, чем мы думали. Следовательно, когда вы только подошли...

   — О, пожалуйста, заткнитесь.

Саузерленд посмотрел на наручные часы. Показалось, время замерло, заставляя оглядеться и задуматься: цветочный ситец, фарфоровая ваза, сигарета на каминной полке и двое мужчин в ожидании войны.

   — Что вы собираетесь делать? — наконец произнёс Саузерленд.

Грей прикурил сигарету и опустился в кресло.

   — Делать?

   — Речь идёт о войне. Вы знаете, она здесь.

Они смотрели друг на друга в треснувшее тусклое зеркало.

   — Нет, — сказал Грей, — я не думал об этом.

   — Я хочу сделать предложение, Ники. Я бы хотел, чтобы вы поразмыслили о работе у нас. В департаменте, — быстро добавил он. — Я не говорю о прикладной работе. Я имею в виду стол, стол на Четвёртом этаже в Ричмонде. Что вы скажете?

   — Я говорю оставьте меня в покое.

   — Послушайте, война изменила все условия игры. Я думаю, вы найдёте её...

   — Уходите.

   — Эта война, Ники, будет много ужаснее, чем вы можете предположить, ужаснее, чем может предположить кто-либо. Вам могут сказать: вступайте в славный полк, проткните несколько гуннов и будете дома к Рождеству, но война будет совсем не такой. Это будет кровавая баня, настоящая кровавая баня... Не думаю, что вы понимаете. Я могу уберечь вас от окопов.

   — Нет, не можете. А сейчас отправляйтесь к чёрту.

Он пил весь остаток ночи, сначала у окна, затем в пивной, пол которой был усыпан опилками и завален разломанными сиденьями стульев. Война, казалось, подошла ближе. Это ощущалось и в слабом запахе, поднимающемся от сточных канав, и в самом медленном наплыве тепловатого воздуха. И Грей был из тех, кто мог выразить это в рисунке.

Грей провёл приблизительно шесть недель в Лондоне, прежде чем получил направление в соответствующий полк. Его начальный опыт довольно типичного «вольноопределяющегося» не был неприятным. Его начальник почему-то внушал доверие, и Грею нравилось командование этого сорокалетнего неграмотного валлийца из графства Бордера. Огорчения были в основном бытовые: стёртые ноги, утомление и понос.

Обучение было безнадёжно традиционным. Солдат учил историю полка, занимался строевой подготовкой, стрелковым делом и тактикой времён Бурской войны [39]. Акцент делался при этом на поведении солдата в экстраординарных случаях, к примеру: потеря знамени — непростительна. Было очень мало в обучении из того, что помогло бы сохранить кому-нибудь жизнь.