Антигона

Появившийся Гемон был очень взволнован — лук, который я тщательно отполировала, и четыре стрелы в колчане привели его в восхищение.

— Только четыре?

— Больше не надо.

Гемон удивился, но он доверяет мне, и я это вижу.

— На стенах, — сказал он, — ты увидишь жуткое изобретение Васко. Это должно привести кочевников в ярость. Нужно, чтобы они начали наступать, Антигона, иначе нам не одержать победы.

Мы поднялись на северную стену — здесь укрепления были самыми старыми, и требовались восстановительные работы. Кроме дозорных, на стене много людей, в том числе и подростки, — они знают меня и весело приветствуют. Они таскают наверх мешки с песком, а главное — камни и балки, чтобы сбрасывать их на осаждающих, если те пойдут в наступление. Хотя и принимались все меры предосторожности, на стене было много раненных.

Рядом со мной оказался фиванец, которому стрела попала прямо в глаз. «Идем, — потянул меня за собой Гемон. — Еще один окривел». За грубостью этих слов скрывалось его нетерпение, и мне передалась бессильная ярость и его, и тех, кто трудился на крепостной стене. Стоит только кочевникам сразить кого-нибудь из фиванцев, как они тут же оказываются совсем близко, и смех их издевательски звучит прямо у подножия наших стен, среди воцарившегося на мгновение смятения.

— Я прихожу в бешенство, когда слышу, как они хохочут, — проговорил Гемон. — Они надеются, что мы потеряем голову, но этого не произойдет. Однако постоянно отступать и не отвечать на их удары не так-то просто.

— Мы тоже бьем их, — не соглашался с ним Этеокл. — Мы убили или овладели множеством их коней, им не возместить этой потери. Наберись терпения, придет черед смеяться и нам.

Вдруг прямо перед собой на крепостной стене я увидела отрубленную конскую голову; из шеи ее во все стороны торчала солома, а рот был разверст, как будто его мучили. Когда кочевники поняли, что же выставлено на фиванской стене, в ужасное и грозное чучело полетели стрелы, которыми теперь эта голова и была утыкана.

Огромная конская голова в предсмертной муке, застывшей на морде, наводила ужас. Казалось, голова вот-вот поднимется в воздух и, подобно осиному рою, улетит, уносимая опереньем из стрел, выпущенных кочевниками.

— Зачем они так сделали? — спросила я Гемона.

— Стрелы отгоняют от коня стервятников, — ответил он, указывая на парящих в небе птиц и падаль, что валялась под крепостной стеной, где копошились вороны.

Значит, стрелы эти — доказательство любви и верности кочевников к своим коням. Дальше — хуже. На лесах, установленных на выступе стены, укрепленными балками и веревками, стоял конский скелет, жутко воздев перед собой передние копыта. Мясо с туши было содрано полностью, а прямо под скелетом — у подножия стены — свалили остатки вчерашнего пира — множество конских остовов, с ребер которых свисали клочья мяса и обрывки шкуры. Перед ними фиванцы навалили камни и деревянные брусья, так что кочевники, к их пущей ярости, не могли завладеть конскими останками, не могли сжечь их или — с должным почитанием — предать земле.

— Какая низость, — вымолвила я.

— Народ жаждет мести, пусть отомстит, — обернулся ко мне Этеокл. — Из-за чего бы ни возникла ненависть к врагу, она на пользу.

Нас увидели, и до нас донеслись угрожающие крики кочевников.

— Пригнись, — воскликнул Этеокл, и Гемон, заслонив собой, повалил меня на настил. Он выпрямился и попытался было потащить меня за собой к зубцу на крепостной стене, за которым уже укрылся Этеокл, но я не двинулась с места. Я должна отдать почести этому царственному остову, этому коню, что, высоко задрав голову и поставив передние копыта на крепостную стену, кажется, просит мира у неумолимых небес. Не оплакивать я хочу эти величественные останки, эти восхитительные кости и зияющую между ними пустоту, где еще так недавно билась жизнь, я хочу им молиться.

Трепеща, я положила перед собой лук, им я восславлю преданного муке коня, и лук этот будет ему моим подношением.

Видя, что я возношу молитву, Гемон опустился на настил рядом со мной и положил свои руки рядом со моими на темное и живое дерево лука.

К огромному моему удивлению, Этеокл присоединился к нам — никогда не смогу я понять собственных братьев, но сейчас и не время думать, — настал час слушать, потому что рождаются и звучат слова — не Эдип ли сочиняет этот просод:

Я обернулась: люди, что работали на крепостной стене или несли дозор, тоже преклонили колени. Кочевникам нас не видно, но на мгновение — в уважении и любви к коням — мы поняли друг друга. Я поднялась на ноги:

— Не можешь ли ты приказать убрать эти останки, они оскорбляют кочевников и позорят нас.

Бесповоротное, непреклонное «нет».

Мы двинулись дальше и вскоре под свист стрел, который заставлял нас то и дело пригибаться, добрались до цепи целых зубцов на крепостной стене. В них проделаны отверстия: и врага видно, и, как мне показалось, можно безопасно посылать отсюда стрелы.

— Не доверяйся своим ощущениям, — предупредил Этеокл. — Они следили за нашим передвижением, и ты в этом сейчас убедишься.

Тотчас три стрелы ударили в стену и сломались, четвертая же попала прямо в отверстие и, не задержи ее Этеокл щитом, вполне могла ранить кого-нибудь из нас.

— Ее выпустили с близкого расстояния, — заметил он. — Вот от таких стрел ты и должна нас избавить, Антигона.

Послышался шум, конский топот, приказы — все пришло в движение.

— А вот появился и наш солнценосный брат, — проговорил Этеокл.

Величественно восседая на Мраке, облаченный в золоченый панцирь, в сопровождении кочевых всадников, которые на остриях копий несли его значки, перед нашими глазами явился Полиник.

Он направил коня в нашу сторону, Гемон поспешно заставил меня отойти от зубцов. Полиник выпустил стрелу, и она влетела в отверстие с такой силой, что пробила Гемонов щит и застряла только в более мощном щите Этеокла.

— Спасибо, брат, — крикнул Этеокл, — твоя стрела пригодится нам!

Полиник, который уже было повернулся к стенам спиной, развернул коня и остановился на полдороге от того места, где стоял ранее со свитой варваров, и стеной, где находились мы. И пока кочевники забрасывали стрелами всех, кто появлялся наверху, он, издевательски хохоча, предстал перед нами во всей своей красе.

— Теперь твоя очередь, Гемон, — велел Этеокл.

Гемон под защитой Этеоклова щита тщательно прицелился, стрела его полетела прямо в Полиника, но, потеряв часть силы, упала на землю, отброшенная его щитом. Гиканье и крики поднялись из рядов кочевников, и гнев исказил черты Гемонова лица.

Всем своим телом чувствовала я, как нагревается в моих руках лук, что-то закипало в нем. Мне казалось, он жаждет смерти. «Чего он хочет?» — в отчаянии прокричала я Этеоклу.

— Полиника предупредить.

Этеокл скрылся, Гемон же не двинулся с места. Он указал мне на стервятников, круживших над нами: один из них — огромный — распластал в небесах свои крылья. Я могу поразить его своей стрелой, и теперь уже лук ведет мой взгляд, теперь он заставляет меня следить всем телом за полетом птицы. Полиник успел отъехать к тому рубежу, откуда лучники, прежде чем выпустить стрелу, пускают лошадей в резкий галоп. Еще мгновение — и стервятник, плавно распластав массивные крылья, окажется над Полиником. Гемону хотелось защитить меня, сделать так, чтобы я стреляла через отверстие в зубце, но лук этого не желал, и я — тоже. Стервятник уже там, он во мне или я в нем, мне не понять, но это уже и не имеет значения. Я жду, когда птица окажется прямо над Полиником. Руки мои почувствуют этот момент, и все мое тело будет участвовать в создании того зрительного приказа, что отправит стрелу в убегающую цель. Я могу не смотреть, поразила ли я стервятника, я знаю, что сейчас он камнем летит с высоты и с хлюпаньем шлепается о землю прямо перед Полиником. Испугавшись птицы, конь резко берет в сторону, но Полиник, который видел и как летела стрела, и как падал на землю стервятник, не дал застать себя врасплох, и конь тут же ему подчинился. «Каков наездник!» — отметил Гемон, и мне это приятно.