Еретик

Узнав, что пророчества придется исполнять, Симон задал пятый, совершенно очевидный вопрос:

— Зачем Отцу кровь Его Сына?

И получил стандартный церковный ответ:

— Отец и Сын едины.

Этот ответ не был ответом. Все познания Симона сводились к одному: единство палача и жертвы — гнусная ложь. Но, вот беда, Джабраил не лгал. Никогда.

— Значит, спасение возможно? — задал он шестой вопрос.

И снова Джабраил ответил ничем — пустым, ничего не объясняющим софизмом:

— Что внизу, то и наверху.

Это же говорил Гермес Трисмегист, вероятно, услышавший софизм от все того же Джабраила. Что ж, Гермес был уважаемый гностик, но широта толкования этого софизма делала его совершенно бесполезным.

И тогда Симон задал седьмой вопрос — седьмому отроку.

— А почему я? За что? Кто я такой, чтобы делать все это?

И архангел на вопрос не ответил — впервые за всю историю хождения человека в Иерусалим.

Евреи вкупе с аравитянами пытались вернуть Самнуд в руки Амра несколько раз и… отступили. С каждым днем Великий красный Поток разливался все шире, делая осаду попросту невозможной, и единственное, что успел сделать Амр, это укрепить соседний город Бусирис. А потом на судне главнокомандующего византийским флотом по не так давно расчищенному каналу приплыл Зубайр.

— Флот уже твой, — обнял его эфиоп, — какие приказания? Война?

— Нет, — мотнул головой Амр, — это неразумно. Сначала надо восстановить индийскую торговлю.

В тот же день прошедший очищенным каналом флот встал у Гелиополиса, и его начали грузить хлебом, а вскоре у ворот Троянской крепости толпились купцы — со всех краев Ойкумены. Ну, а вслед за купцами к Амру потянулись и посланники еще не взятых городов.

— Правда, что ты губернаторов и префектов на своих местах оставляешь? — первым делом интересовались они.

— А зачем их менять? — удивлялся Амр. — Люди их знают, верят им… ну, положим, поставлю я своего, и что мне это даст?

— А, правда, что ты на три года подати снимаешь?

— Это так, — кивал Амр. — Я слишком хорошо знаю, что такое голод, и я не хочу, чтобы это случилось и у вас, да еще по моей вине.

Как правило, этого хватало, и города переходили под руку Амра, даже не видя его в глаза. То, что аравитянин слово держит, в Египте знали все. И, в конце концов, когда в низовьях Нила появился лед, а в Эфиопии, как утверждали, выпал красный, горько-кислый [68] почему-то снег, Амра стали навещать и священники — из самых отдаленных областей.

— Что ты скажешь о знамениях? — первым делом интересовались они.

— Только одно, — качал головой Амр, — хватит идолопоклонства. Аллах един, и только Он — истинная защита человеку. Я всем это говорю, особенно варварам. И многие из них уже начали это понимать.

Священники многозначительно переглядывались; они уже видели главное: Амр — именно то, что нужно.

— А верно люди говорят, что вы не отрицаете Иисуса? — принимались допытываться они.

— Верно, — кивал Амр.

— А почитаете ли вы деву Марию?

— Как же ее не почитать? — удивлялся Амр, — Мариам одна из самых достойных женщин, каких знают люди.

— И Христос для вас имеет только одну природу?

— А зачем ему две? — разводил руками Амр. — Я кого ни спрашивал, мне никто не смог объяснить. Считать, что Бог вошел в него, как в дом, — заблуждение. Вы сами это всем говорите. Думать, что Иисус — Тот Самый, что не нуждается не только в теле, но даже в имени, еще худшая ошибка. Иисус имел и то, и другое. Разве не так?

Священники потрясенно моргали. Аравитяне оказались к ним намного ближе, чем заумные константинопольские философы и еще более странные кастраты из далекого Урбса [69]. И многие, не видя у себя различий с учением Мухаммада, просто объявляли себя мусульманами и переходили под защиту Амра. Оставаться в руках начавшего войну с еретиками патриаршего престола, сейчас было, как никогда прежде, опасно.

Ираклий действовал решительно и по возможности хладнокровно. И само собой он продолжал и продолжал собирать средства для строительства нового военного флота.

— У нас нет столько денег, — привычно упирались аристократы. — Мы на этой войне почти все потеряли.

— Я знаю, — кивал Ираклий, — но если Траянский канал не вернуть, вы потеряете не только индийскую торговлю, но и все остальное.

Уж это они были обязаны понимать.

— Но мы не можем собрать такую сумму так быстро.

— Что ж, и это похоже на правду, — говорил им Ираклий, — но если мы не построим новый флот до окончания паводка, Египет отойдет Амру. А без Египетского хлеба Византии просто не станет.

Зная, как долго до них будет доходить, что ситуация необратимо изменилась, Ираклий подключил к сбору средств и патриарха, и вот здесь стало ясно, что без принуждения в Церкви уже не обойтись.

— Меня просто не слушают, — пожаловался патриарх Пирр. — На Соборе подискутировать готовы, а вот деньги… сам знаешь, у нас каждый епископ — сам себе казначей и сам себе император.

— Что ж, — решил Ираклий, — будем вводить «Экстезис».

— Не примут… — засомневался патриарх.

— Значит, введем силой.

И дело пошло. В считанные недели, где уговорами, где принуждением, а где и военной силой люди патриарха привели привыкших к своеволию священников в повиновение, и в казну начали поступать первые деньги — довольно много. Но Ираклий уже видел — не хватает.

— Смотри сам, император, — выложил перед ним сводку казначей, — складских запасов у нас уже давно нет, и торговать просто нечем. А нет торговли, нет и денег.

— А что итальянские ростовщики? — морщился от ровных столбиков красноречивых цифр Ираклий, — не помогут? Можно и вдвое, и втрое вернуть — лишь бы дали…

— Они все завязаны с Венецией и Генуей, — горько усмехался казначей, — а ты для тамошних купцов — давно лишь помеха.

Ираклий и сам это понимал. По сведениям агентуры, во всех приморских эмпориях и экзархатах прямо сейчас обсуждали две проблемы: кандидатуру нового Папы, и как быстро удастся поставить на место аравитян, когда семья Ираклия падет. В том, что она падет, не сомневался никто.

— Тебя нужно уходить, Ираклий, — прямо сказала императору его последняя жена итальянка Мартина, — и как можно быстрее. Пусть престол займет кто-то, кого они готовы терпеть.

— Ты права, — соглашался и с ней Ираклий, — но вот вопрос: кого оставить вместо себя?

Когда-то он планировал принять сан и уйти, а преемником сделать своего сына Костаса. Наполовину грек, наполовину армянин, Костас устраивал внутри империи большую часть аристократов. Но вот вне империи… там шли совсем другие игры.

— Я бы нашего с тобой сына поставил. Все-таки, он по твоей линии итальянец.

— И думать забудь, — отрезала Мартина. — Он мал, значит, мне придется стать регентшей. А ты сам знаешь, к чему это приведет.

Ираклий покачал головой.

— Армяне не так глупы. Они тебя поддержат.

— Я не армян опасаюсь, — вздохнула Мартина, — с армянами я выросла, уж как-нибудь договориться бы смогла. А вот такие, как Теодор… эти своего шанса не упустят.

И это было правдой. Но вот времени до неизбежного столкновения с Амром оставалось все меньше, а денег все не хватало, и флот еле строился. А потом паводок завершился, и за неделю до рождества Ираклий узнал, что 12 декабря аравитяне — уже посуху — вошли в собственно Египет [70].

Да, он этого ждал, а потому сразу же собрал Сенат и потребовал для себя исключительных полномочий, — предварительные переговоры об этом он вел все последние месяцы. И Сенат, совершенно неожиданно, с небольшим, но достаточным перевесом голосов отказал.

— Вы хоть понимаете, что теперь ждет Византию? — поинтересовался Ираклий.

Лучшие аристократы империи молчали. А через два часа Ираклий узнал, почему потерял несколько жизненно важных голосов.