Русский крест

Переправившись на правый берег Днепра, белая армия заняла Никополь, затем красные сумели перегруппироваться и стали теснить казачью конницу генерала Бабиева.

Через два дня после занятия Никополя беззаветно храбрый Бабиев, десятки раз раненый, с поврежденной, усыхающей рукой, был убит возле ветряка близ села Шолохова - снаряд разорвался. Бабиева выбросило из седла, он летел и удивленно думал, что вот еще раз его ранило в такой важный момент, потом он почувствовал, что его везут куда-то на тачанке, силился открыть глаза, но, открыв, увидел себя юнкером кавалерийского училища, перед глазами замерцали круги, и он затих.

В тот же день с двух сторон на казаков ударили красные кавалерийские дивизии...

Еще были атаки, налетали кавалеристы, рубились, топтали друг друга конями, секли убегающих пехотинцев, на сердце армии было надсажено.

* * *

Еще жила и была грозна армейская машина, еще власти проводили публичные собрания, где произносились речи о мировом значении белой борьбы и где провозглашались здравицы Главнокомандующему и его помощнику по гражданской части, еще в газетах печатались победные сводки.

Однако Нина уже отделилась от верхушки и смотрела на жизнь по-обывательски, без патриотической горячки. Хотелось забыться, огрубеть. Что ей до того, возьмут Донбассейн или Екатеринослав?

Если бы удалось получить хотя бы небольшой кредит и развернуть новое дело! Вот тут-то и был для нее единственный шанс ожить.

На Никольской в управлении "Армия - населению" Нина нашла капитана Кочукова и прямо сказала ему о своей беде. Капитан покачал головой, потом спросил:

- Где вы были раньше? Я искал заведующего огородами для артиллеристов. А теперь все, зима на носу..

- Кредита не дадите? - просительно улыбаясь, вымолвила она. - Вы не думайте, у меня большой опыт... военные часто недооценивают...

- Ого-го! - вдруг воскликнул Кочуков. - Вы не были в кафе "Доброволец"? Там яичница из трех яиц, стакан кофе с сахарином и булочка для лилипутов две тысячи шестьсот пятьдесят рублей. А сколько офицер получает? Гроши! Я против кооперативов. Мы должны обходиться без этой запутавшейся в корыстолюбии публики. Простите, если это вам не совсем приятно слушать.

Маленький большеголовый Кочуков напомнил ей контрразведчика из Скадовска. Все они хотят, как лучше, и никого им не жалко.

- Что же мне делать? - спросила Нина. - Я сейчас числюсь при госпитале. Положение мое хуже некуда...

- Не знаю, - пожал плечами Кочуков. - Может, будете собирать теплые вещи для армии? - Он поглядел за окно - ветер трепал акацию.

- Как собирать? - не поняла Нина.

- Добровольные пожертвования...

Наверное, они просто не могли без этих пожертвований. Подлинного благородного добровольчества не существовало, а был тяжелый налог для латания дыр.

Нина попрощалась с Кочуковым и ушла. На улице было холодно, ветер задирал полы ее пальто, забирался в рукава и заставлял думать не о капитане, а о брошенной в летних рубахах армии.

До нее доходило, что тупая армейщина, это еще не армия, что эти вещи надо разделять, что без армии все рухнет. В ее мыслях бедные офицеры (такие, как уехавший на фронт Пауль) были беззащитны, даже беззащитнее, чем она.

Ее кто-то окликнул.

Доктор Шаповалов? Она, правда не сразу узнала его - он был какой-то озабоченно-важный, словно разбогател и не знал, что делать.

- Как вы поживаете? - спросил он. - Я слышал, вы процветаете, с вами все русско-французы...

- Что я? - ответила Нина, не желая признаваться в несчастье.

- Я слышала, что вы возите керосин и сбили цены у спекулянтов. Хотите открыть свое дело?

Но Шаповалов не хотел открывать никакого дела и принялся убеждать ее в ошибочности тесного привязывания российских интересов к французским.

- Да я не привязываюсь, - усмехнулась Нина. - Ветер-то какой!.. Я, пожалуй, пойду.

- Вы против чисто русского пути? - спросил Шаповалов, придерживая фуражку. - Рано или поздно вы разочаруетесь в своих русско-французах, попомните меня... Я вот вспомнил, как в пятнадцатом году наше главное артиллерийское управление позвало американцев, чтобы они построили нам новый пулеметный завод. Американцы приехали, но сперва захотели посмотреть на наши заводы. И что вы думаете? Посмотрели и отказались. Не сможем, говорят, обеспечить такой уровень.

- Я, пожалуй, пойду, - повторила она. - Совсем замерзаю.

- Пошли, я вас провожу немного, - предложил Шаповалов.

- Вы счастливы? - спросила Нина.

- Почему вы об этом спрашиваете? - чуть удивленно произнес он. - Мы на краю пропасти...

- Не надо меня провожать, - сказала Нина. - До свидания.

Она не хотела терять времени. Он чем-то раздражал. Все эти отечественные пулеметы, обескураженные американцы, неприятие русско-французов - как это далеко от настоящей жизни. А настоящая жизнь еще рождала надежды. Еще можно было обратиться к знакомым чиновникам из управления торговли и промышленности, к Симону, в конце концов к Кривошеину... Нина собиралась бороться с судьбой.

* * *

Известие о встрече Главнокомандующего с французами укрепляло ее надежды.

И Нина вместе с Артамоновым и Осиповной взвешивала вычитанные из газеты подробности и убеждала своих недоверчивых собеседников в том, что предстоят перемены к лучшему.

Она как будто присутствовала в Большом дворце и слышала всех этих де Мартелей, Бруссо, Этьеванов, которые обещали Врангелю и Кривошеину... Что обещали? Она этого не знала, но понимала - что-то хорошее.

Газетные строчки это подтверждали: "Де Мартель поделился впечатлениями от пребывания в Сибири при адмирале Колчаке и в Грузии. Де Мартель заявил, что правительство Юга России может рассчитывать на реальную помощь Франции".

Нина простодушна верила всему этому, забыв о причинах гибели адмирала, о войне грузинских националистов с Деникиным...

Напомнил об этом Артамонов. Он пристукнул забинтованным локтем по столу и сказал, что нельзя верить де Мартелю, какие бы песни он ни пел сегодня.

- Усе брешут, - добавила и Осиповна, соглашаясь с новым квартирантом. Обецянка - цяцянка, а дурню - радость.

То есть: обещание - игрушка для дураков.

Впрочем, Нина надеялась на лучшее и показывала им ту часть речи де Мартеля, где говорилось, что французы никогда не забудут неоценимых услуг России, оказанных Франции в начале войны, когда первые волны германского нашествия едва не докатились до Парижа. Де Мартель хоть и не назвал погибшей армии Самсонова, имел в виду ее жертву.

- Ну и что? - спросил Артамонов. - Незачем нам было их спасать. И с Германией воевать - тоже незачем.

- Своим разумом трэба жить! - подтвердила Осиповна.

- Вы хуторяне, нечего с вами говорить, - решила Нина. Она почувствовала, что Артамонов и Осиповна действительно не хотели видеть дальше своего носа, они представляют тот неподвижный, упорный, своенравный народ, который принес ей столько горя.

Разговор прервался.

Вообще после ранения и госпиталя Артамонов сделался другим, словно ничего с Ниной у него не было. Наверное, ее помощь в те дни, когда он лежал обезрученный, теперь угнетала его.

Ну что ж, Нина это понимала, и ей после госпитальной палаты тоже было не до любви. Она просто жалела Артамонова, почти так же, как жалела его Осиповна, без всякого смущения мывшая его в корыте.

Поэтому Артамонов опустился вниз, к Осиповне, к обывателям, где, собственно, сейчас находилась и Нина, да только Нина находилась там временно.

- Сейчас, как и триста лет назад, - Смута, - говорил на рауте в честь членов финансово-экономического совещания Рябушинский. - Элемент, принявший участие в спасении Родины, тот же. Нынче настоящие офицеры ведут борьбу, их можно сравнить с Прокопием Ляпуновым и его сподвижниками. Тогда, как и нынче, Илья Муромец вначале не пошел и не принял участия в спасении земли Русской... На Руси два мужика, один сидит на земле, другой - мужик торговый. После издания земельного закона пошел мужик земли... Я - мужик торговый. Скажу теперь, что и мы поднялись и идем. И встанет вся Русская земля... Перед вами стоит князь Пожарский, наш Главнокомандующий...