Песнь о Трое

— Нет!

— Я заслуживаю смерти!

— Мы все заслуживаем смерти, но нас ждет другая судьба.

Мои пальцы путались в пряжках кирасы. Он принялся помогать мне — привычки неискоренимы, даже в страдании.

— Это я виноват, Патрокл. Моя гордыня и честолюбие! Как я мог оставить ее судьбу висеть на таких тонких, непрочных нитях? Я готов был ее полюбить, я бы с радостью женился на ней. В разводе с Деидамией не было бы ничего постыдного — мой отец с Ликомедом устроили наш брак по хитрому расчету, чтобы уберечь меня от неприятностей. Ты предложил мне сразу же отправить Ифигению к матери, и это был дельный совет. Я отказался, ибо побоялся подвергнуть риску свое положение в армии. Я послушался гордыни и честолюбия, и я проиграл.

Доспехи были сняты. Патрокл принялся укладывать их в специальный ларь. Всегда ведет себя как слуга.

— Так что же случилось? — спросил я, когда он налил нам вина.

— Все шло хорошо. — Он сел напротив меня. — Мы поймали оленя.

Его глаза потемнели и наполнились слезами.

— Но я решил не делить славу с Автомедонтом. Я хотел один получить всю твою благодарность. Поэтому я взял оленя и спрятался за алтарем в одиночку. А потом эта тварь заволновалась и начала мычать. Я забыл его одурманить! Вдвоем с Автомедонтом мы бы с ним справились. Но в одиночку это было невозможно. Калхант нашел меня. Ахилл, он — настоящий воин! Одно мгновение я смотрел на него, а в следующее он схватил чашу и ударил меня. Когда я пришел в себя, я был связан по рукам и ногам, с кляпом во рту. Вот почему я молю тебя убить меня. Если бы я взял с собой Автомедонта, все вышло бы так, как мы запланировали.

— Убить тебя, Патрокл, — значит убить себя тоже. Слишком просто. Только оставаясь в живых, мы можем понести наказание. Мертвыми мы не почувствуем ничего, мы станем тенями, которые не знают ни радости, ни боли. Это не расплата.

Он сглотнул и кивнул:

— Да, понимаю. Пока я жив, мне придется помнить о своей зависти. Пока жив ты, тебе придется помнить о своем честолюбии. Удел намного хуже смерти.

Но Патроклу не придется помнить ее взгляд, ее презрение. О чем она думала между тем временем, когда они открыли ей правду, и мгновением, когда нож Калханта перерезал ей горло? Что она думала обо мне, который поначалу вел себя как ее возлюбленный, а потом бессердечно ее покинул? Ее тень будет преследовать меня до конца моей жизни. Что ж, тогда — в молодости и славе! Пусть моя жизнь закончится в молодости и славе.

— Когда мы возвращаемся в Иолк?

— В Иолк? Нет! Мы плывем в Трою.

— После этого?

— Троя — часть моего наказания. И Троя значит, что мне не придется смотреть в лицо отцу, ибо я этого не переживу. Что бы он подумал обо мне, если бы узнал? Да уберегут его от этого боги!

Глава двенадцатая,

рассказанная Агамемноном

Мою дочь похоронили на рассвете в глубокой безымянной могиле, под грудой камней на сером морском берегу. Я даже не смог дать ей с собой подобающее умершим приданое, кроме богатых одежд и немногих девичьих драгоценностей, которые у нее были.

Ахилл пообещал отправить моей жене послание, обвиняя всех нас; я бы мог предотвратить это, добравшись до нее первым. Но я не мог найти ни слов, ни человека, чтобы их передать. Из тех, кто не отправлялся со мной в плавание, кому я мог доверять? И какие слова могли смягчить удар, который я нанес Клитемнестре, какие слова могли уменьшить ее потерю? О чем бы мы ни спорили, моя жена всегда считала меня великим мужем, единственным, кто был ее достоин. При этом она оставалась лакедемонянкой и в ее землях влияние Великой матери Кибелы было по-прежнему велико. Когда она узнает о смерти Ифитении, она попытается вернуть старых богов и править вместо меня не на словах, а на деле.

И тут я подумал о человеке из своей свиты, без которого я мог обойтись: о своем двоюродном брате Эгисфе.

История нашего рода — рода Пелопов — ужасна. Мой отец, Атрей, и отец Эгисфа, Фиест, были братьями, которые после смерти Эврисфея оказались соперниками за право на микенский трон; наследником должен был стать Геракл, но он был убит. Множество преступлений было совершено ради Львиного трона Микен. Мой отец совершил неописуемую жестокость: убил своих племянников, приготовил из них жаркое и подал Фиесту в качестве царского угощения. Даже зная об этом, люди предпочли выбрать верховным царем Атрея, а Фиеста изгнали. Тот зачал Эгисфа от женщины из рода Пелопов, а потом попытался подбросить ребенка Атрею в качестве его собственного сына, когда Атрей сочетался с ней браком. И это был еще не конец. Фиест молчаливо содействовал убийству моего отца и вернулся на трон верховным царем, пока я не стал достаточно взрослым, чтобы отобрать у него трон и изгнать его.

При этом мне всегда нравился мой двоюродный брат Эгисф — красивый, очаровательный юноша намного моложе меня, с которым я ладил лучше, чем с родным братом, Менелаем. Однако моя жена недолюбливала Эгисфа и не доверяла ему, потому что он был сыном Фиеста и имел законное право на трон, который, как она твердо решила, не унаследует никто, кроме Ореста.

Я послал за ним, как только решил, сколько я смогу ему рассказать. Его положение всецело зависело от моей милости, поэтому ему следовало мне угождать. И я отправил Эгисфа к Клитемнестре, снабдив его необходимыми сведениями и богатыми дарами. Да, Ифигения была мертва, но не по моему приказу. Все замыслил и осуществил Одиссей. В это она поверит.

— Я не покидаю Элладу надолго, — сказал я Эгисфу, снаряжая его в путь, — но очень важно, чтобы Клитемнестра не обратилась к народу и не вернула старых богов. Ты будешь моим стражем.

— Артемида всегда была твоим врагом. — Он опустился на колени, чтобы поцеловать мне руку. — Не волнуйся, Агамемнон. Я присмотрю за тем, чтобы Клитемнестра вела себя смирно.

Он прокашлялся.

— Конечно, я надеюсь на добычу из Трои. Я — человек бедный.

— Ты получишь свою долю добычи. Ступай.

На следующее утро после жертвоприношения я проснулся после щедро сдобренного вином сна и обнаружил, что стоит ясный, спокойный день. За ночь тучи с ветром исчезли, только капающая с палаточных крыш вода напоминала о штормовых лунах, которые мы пережили. Я заставил себя поблагодарить Артемиду за содействие, но никогда больше я не стану просить помощи у Охотницы. Моей бедной маленькой дочери больше не было, не осталось даже надгробного обелиска в память о ней. Я не мог смотреть на жертвенник.

Феникс у меня в шатре возбужденно кудахтал об отплытии; я решил выступить на следующий день, если погода не испортится.

— Она не испортится, — уверенно заявил старик. — Море между Авлидой и Троей будет спокойным, словно молоко в чаше.

— Тогда, — мне внезапно вспомнилось, как Ахилл раскритиковал мои планы насчет провизии, — мы принесем жертву Посейдону и рискнем. Набей корабли доверху провизией, Феникс. По самый край. Я соберу все съестное в окрестностях.

Он очень удивился, потом расплылся в широкой улыбке.

— Обязательно, мой господин, так и сделаю!

Меня не оставляла мысль об Ахилле. У меня в ушах звенело его проклятие, его презрение прожигало меня до костей. Я не мог понять, за что он винил себя, — он мог бросить вызов богам не больше, чем я. И все же я испытывал к нему завистливое восхищение. У него было мужество признать свою вину на глазах у вышестоящих. Как бы мне хотелось, чтобы Одиссей с Диомедом меньше пеклись о моей безопасности. Как бы мне хотелось, чтобы Ахилл снес мне голову, покончив со всем прямо там, на месте.

На следующее утро, когда рассвет начал окрашивать бледное небо в розовый цвет, флагманский корабль столкнули со стапелей. Мои руки твердо лежали на поручнях, я стоял на носу и чувствовал, как он вздрагивает, погружаясь в безмятежные воды. Наконец-то плавание началось! Потом я прошел на корму, где борта корабля закруглялись вверх, сходясь в высокий и узкий навес, увенчанный фигурой Амфитриона, глядящего вдаль. Я повернулся спиной к гребцам, порадовавшись, что у моего корабля была палуба, под которой было достаточно места для поклажи, рабов, золота, чтобы оплачивать военные расходы, и всего остального имущества, без которого верховный царь не мог обойтись. Мои лошади находились в загоне вместе с дюжиной остальных рядом с тем местом, где я стоял, морская гладь омывала борт почти вровень с палубой. Корабль был очень нагружен.