Сципион. Социально-исторический роман. Том 2

На столь решительную битву оппозицию вдохновила первая победа над принцепсом, связанная все с той же Испанией и с тем же Катоном. Враги Сципиона почувствовали, что еще немного, и противник будет сломлен. Вынудив его провести консульство в бездействии, они затем смогут заявить, что он иссяк, выдохся, пустить подозрение, будто он и прежде ничего сверхъестественного собою не представлял, а его достижения — лишь плод удачи, счастья. Народ доверчив ко всему плохому, и его нетрудно толкнуть на ниспровержение героев, которыми он устал восхищаться.

На организованное сопротивление сенаторов, каждый из которых преследовал свою конкретную выгоду, Сципион не смог ответить ничем иным, кроме абстрактных рассуждений о благе Отечества. Однако границы быстро расширяющегося Отечества все дальше отодвигались от сенаторских вилл и усадеб, и это величайшее, могущественнейшее когда-то понятие, способное тысячи людей вдохновить на подвиг, ныне многим виделось уже размытым пятном, контуры которого гораздо менее отчетливы, чем забор, огораживающий то или иное имение. Даже упоминание о Ганнибале и Филиппе, жаждущих реванша и готовых выступить на стороне Антиоха, если римляне потерпят неудачу на начальном этапе войны, не образумило сенаторов: ведь Сирия, Македония, Карфаген и тем более Ганнибал, бежавший в Азию, сейчас казались такими далекими… Вот, если Ганнибал снова подступит с ордою диких наемников к стенам города, тогда они на коленях будут умолять Сципиона заступиться за них, тогда они вспомнят, что он — Африканский, что он — Великий, а сейчас они могут попирать его ногами и вытирать о его имя грязные языки.

Партия Сципиона, избалованная множеством легких побед на политическом фронте, оказалась неспособной мобилизовать свой потенциал в этот критический момент и не поддержала вождя в должной мере. Сципион проиграл. Антиоха объявили миролюбивейшим царем, по крайней мере, на срок консулата Сципиона, Грецию — страной вечного мира и благоденствия, а Титу Квинкцию отправили послание с требованием срочно вернуть войска в Италию, чтобы Сципион не измыслил какого-либо коварства. Обоих консулов сенат оставил в Италии, поручив им играть в прятки с бойями в гуще галльских лесов и радовать народ торжественными претекстами и пышной свитой.

В это время вновь напомнила о себе Греция. После поражения от македонян, ведомых Антигоном, спартанцам вскоре удалось собраться с силами, прогнать продажных олигархов и установить власть царей, опирающихся на народ. Ныне продолжателем дела Клеомена выступал Набис, человек, хотя и менее талантливый, чем Клеомен, но достаточно превосходящий всех ахейских олигархов, чтобы вызывать их лютую ненависть. Он, как и предшественники, освобождал порабощенное дорийцами коренное население Лаконики и наделял землею народ, равнодушно игнорируя при этом желание знати роскошествовать за счет сограждан.

Естественно, олигархам, разбежавшимся по всей Элладе и стращающим «лакедемонским чудовищем» собратьев по классу, такая политика представлялась тиранией, попиранием завоеваний демократии. Не сумев справиться с лакедемонским народом силами лжи и денег, ахейская верхушка воззвала к римлянам. Римский аристократ Тит Квинкций подтвердил, что «призывать рабов к свободе и раздавать земли неимущим — провинность немалая» и, что «спору тут нет», однако уничтожать знаменитый город не пожелал. Он собрал гигантскую армию со всей Эллады, не столько из-за военных нужд, сколько ради демонстрации единства целей римлян и греков, а заодно и для того, чтобы последние привыкали подчиняться первым. С этими полчищами Фламинин осадил Лакедемон и принудил Набиса искать мира на любых условиях, а в качестве главного условия римляне выставили требование ограничить область демократических преобразований пределами одной только Спарты.

И вот теперь делегация Набиса предстала перед сенатом, чтобы утвердить текст соглашения, достигнутого с Квинкцием. Вначале сенаторы сделали строгие лица для острастки посланцев «тирана», но те завели такие речи о свободе и равенстве людей, о вольном воздухе в их славном городе, что им тут же подписали договор и поскорее отправили восвояси, чтобы их не услышал римский плебс, а тем паче — рабы. Ведь одно дело, когда о свободе и равенстве с высокой трибуны красиво, по всем правилам риторики рассуждает богач, хозяин тысячи рабов и нескольких тысяч зависимых граждан, и совсем другое, если о свободе и равенстве заговорят грубые, не ведающие искусства и понимающие все буквально простолюдины и рабы!

Затем Сципион занимался комплектованием двух городских легионов, служащих стратегическим резервом Республики. Изучая новобранцев на Марсовом поле, Публий опять с тоской думал о несуразностях своей судьбы: когда он готовил грандиозный поход в Африку, чтобы спасти Отечество от могучего врага, ему не позволили набирать войско, а сейчас, лишив его инициативы, связав по рукам, обязали снаряжать легионы!

Дальше хуже! Прибыл из Испании самодовольный Катон, и Рим ликовал, словно была одержана победа над Ганнибалом или Филиппом. Сенат вышел навстречу победителю иберийских рудников, и старенький храм Беллоны долго сотрясался от самовосхвалений речистого героя. «Четыреста городов сдались в один день!» — гремела весть на площадях и улицах столицы. «Он даже своего боевого коня оставил в провинции, чтобы не обременять государственную казну перевозкой ослабевшего животного!» — восхищались некоторые опуниченные серебром италийцы. Катону дружно присудили триумф, и в пурпурной с золотом тоге он вознесся на Капитолий. Руки, привыкшие лелеять медяки, ныне сжимали скипетр Юпитера!

Сципион сказался больным и не участвовал в празднествах, чем лишь усилил торжество Катона, считающего, что его враг пребывает в полном отчаянии. На ехидные упреки Фульвиев и Фуриев в отказе воздать должное новоиспеченному герою, Публий зло отвечал: «Уместнее спросить, чему вы радуетесь, ведь Порций справляет триумф не над Испанией, а над Римом и в первую очередь — надо мной и вами!» Товарищи советовали ему не выказывать недовольства, наоборот, дипломатично улыбаться и снисходительно приветствовать Катона как меньшего собрата по славе. «Какая к Церберу дипломатия, когда вокруг творится такая подлость! — возмущался Публий. — Играть в подобные игры можно только с равными!» Недовольство консула крайне умиляло избавленных щепетильности дружков Катона. А сам герой, вспоминая, как многие годы, в бессильной ярости скрежеща зубами, проклинал Сципиона, теперь с замиранием сердца внимал его доносящимся через уста «доброжелателей» ругательствам, словно сладчайшим трелям флейты.

Откровенность Публия в неприятии им славы Катона дурно повлияла на его репутацию в народе, который посчитал такое недовольство плодом зависти. Публий называл помпезный триумф Порция осквернением государственных святынь. «Станет ли впредь достойный человек стремиться к этой награде, если ее сегодня вручили за злобу и махинации? Станет ли он мечтать о венце Юпитера, только что снятом с головы Порция?» — гневно вопрошал он. А в толпе шептались: «Смотрите, он ревнует к славе Катона, видно и впрямь Порций затмил его достижения…» Причем, поскольку Сципион ничего не говорил по этому поводу официально, молва питалась слухами, распускаемыми порою самими катоновцами, и от этого принимала особо причудливые формы. Сципиона же все больше злило непонимание людьми того, что он обижен не на Катона, а на них за неразборчивость в симпатиях и непритязательный вкус, сводящий на нет благие порывы великих душ.

В этот неприятный период Сципиону помогли друзья. У Публия Лициния Красса, его коллеги по первому консульству, возникла интересная мысль о том, как мирным путем перехватить инициативу у противников и вернуть себе внимание народа. Первоначально идея Красса не пришлась по душе принцепсу, считающему, что сограждане должны ценить его за действительные заслуги, а не за хмель пьяного угара пропагандистских мероприятий, но товарищи все же уговорили его пойти на предложенный шаг. Разработав подробный план, кружок Сципиона повел скрытое наступление на Фульвиев и Катона.