Повесть об отроке Зуеве

— Кто таковы?

— Веди к атаману, — сказал Зуев.

Обдорский городок — небольшая крепость, загороженная тыном с четырьмя башнями — двумя угловыми и двумя проезжими. Десятка четыре курных изб, амбары, питейная лавка, деревянная приземистая церквушка.

Городок точно вымер, только на восточной его стороне несколько казаков тянули к проезжей башне пушку. Пушка не давалась, колеса се до половины утонули в грязи. Казаки подпихивали пушку плечами, подтягивали веревки, сами путались в них. И еще больше раскалялись, обрушивая па пушку, как на живое существо, гнев и бессовестную ругань.

Казак привел путешественников к приказной избе с внушительной клетью и свежевымытыми слюдяными окнами.

В горнице — битком народа. Галдеж — слов не разобрать. Кто перезаряживал мушкеты, кто пересыпал в мешочки порох, кто наскоро ел за столом, уставленным снедью.

— Атаман! — крикнул приведший сюда зуевскую команду. — Тут до тебя люди.

Со скамьи поднялся детина в черной пестрядинной рубахе, в плисовых шароварах, островерхих восточных чувяках на босу ногу. Вид у него был совершенно не воинственный и уж никак не атаманский. Один глаз глядел прямо, другой безбожно косил.

— Я Сидорчук. Вы кто таковы?

— Из Санкт-Петербурга, — ответил Зуев. — Со мной еще трое — стрелок, чучельник, проводник.

Кто-то изумленно хохотнул:

— Вот так господа!

— В недобрый час пожаловали. — Атаман показал Зуеву на скамью. — Садись. Где ж твоя команда?

— На дворе.

— Пущай заходят…

Действительно, не в добрый час прибыли они сюда. Второй день городок в осаде. С востока и севера обложили самоеды. Обдорские казаки потребовали ясашный сбор — пушнину, оленей. Самоеды-ерунхо заупрямились. Дескать, расплатились с березовцами. В завязавшейся сваре инородцы ранили двух казаков, те прибили старика, уволокли в плен молодого самоеда.

— Ерунхо, ерунхо! — галдели возбужденные казаки.

Одним глазом Сидорчук впился в Зуева, другим не выпускал из виду Шумского. Может, за эту двойную бдительность Сидорчука и произвели в атаманы.

— Много их? — спросил Вася.

— Тьма-тьмущая. Как бы не подпалили. Я тут пятый годок служу, не привыкать под смертушкой ходить. Нехристи, пойми, что у них на уме.

Послышались дерзкие крики:

— Веди, атаман, сколько будем отсиживаться!

— Пора смутьянов окоротить!

— Пушечкой их!..

Зуев в какой-то момент растерялся — его ли дело влезать во всю эту свару? Шумский поглаживал бороду, кумекая, как бы скорее добраться до укромного уголка и соснуть хоть пару часиков. Вану примостился за печкой, опасаясь гнева казаков. Лишь Ерофеев чувствовал себя в привычной стихии.

— И я, братцы, с вами. Бью без промаха. — Тер ладони в предвкушении боя — забродила в нем старая закваска разбойной ватаги.

Атаман приметил остяка:

— Ха, нехристь.

— Проводник мой, — сказал Зуев.

— Из-за них все беды.

Ерофеев лихо гаркнул:

— Вану, пошли воевать самоеда!

Остяк испуганно затряс головой.

— Ну ладно! — Сидорчук накинул на плечи кафтан. — Распоряжусь насчет пушек.

Казаки загалдели:

— Проучим ужо сейчас!

— Понюхают русского пороху!

— Не заржавела наша мортирка!

— Наш инвалид и без пороху палит.

Повалили из горницы, бежали к сторожевой башне.

— Сидорчук! — тихо позвал Зуев. — Обождать бы с пушками, а?

Атаман обернулся к Васе:

— Не можно ждать.

— Миром бы….

— Э, чего сказал. Они разве понимают русское слово?

К Зуеву подскочил белокурый казак — десятский — с полупудовыми кулаками. Был он изрядно во хмелю.

— Послушай, малый. Не встревай в наши дела.

Чудовищной своей массой возвышался над Васей, распаленный, дышащий перегаром.

Шумский взорвался, сон мигом слетел с него:

— Эй ты, белобрысый, не маши кулаком перед носом-то. А то ведь осерчаю. Дубина стоеросовая…

Десятский обомлел. При всех казаках, при атамане — да такими словами.

— У-у-убью… — Схватил табурет, занес над головой старика.

— Тих-ха! — крикнул Сидорчук.

Зуев понимал: взбешенные казаки способны сейчас на что угодно и уговоры — псу под хвост. Самое подходящее — уйти в сторонку. И в то же время знал: никогда себе не простит, ежели теперь, вот в эту минуту, свершится кровопролитие. Что могут самоеды со своими допотопными луками против пушек?

Они считают его за мальца. Ладно.

— Слушайте, чего предводитель наш скажет, — подал голос Шумский. — Небось не дурее вас.

Сидорчук был в нерешительности. Поди знай, кто этот приезжий. Птица, понятно, невелика, а все же…

— Послушай, малый, кто тебя прислал сюда? Ты кто?

— Держи! — Зуев сунул бумагу, полученную от Палласа.

Атаман развернул лист.

— Чего там сказано? — спросил десятский.

— Написано, чтобы господину Зуеву благоволено было чинить беспрепятственный пропуск на всех заставах. Императорская академия бумагу писала.

Зуев спокойно ждал.

— Так какие будут указания? — спросил Сидорчук, который из всей прочитанной бумаги только и уяснил одно слово — «императорская». Власть!

— Эх, атаман, какой я указчик? — Вася умылся ладонью, как кошка лапой. — Мой отец, если хотите знать, солдат Семеновского полка. Батя сказывал, какую присягу принимал: исправно делать, что воинские артиклы в себе содержат. И во всем поступать, как честному, верному, неторопливому солдату. Вон какие слова в присяге, их сам Петр писал. А вы? Пушку заряжай, пушку… А об том не помышляете, какое несчастие племени учините.

Тут послышался голос Вану:

— Не нада стрелять самоеда.

Зуев задумался.

— Вот что: где пленный самоед? А ну-ка сюда его.

Втолкнули скрученного веревками пленника. Тот набычился, ни на кого не смотрел.

— Эптухай!

— А, Васи…

— Так это вы бунтовать вздумали?

— Свой ясак дали в Березове. Говорят: давай опять. Старейшину Лопти убили… Теперь мы всех казаков побьем.

— Плохо говоришь, Эптухай. Вы побьете казаков, казаки побьют вас. Кто в тундре останется?

Зуев подошел к молодому эзингейцу, рассек стальным кинжалом веревки. Но тот упрямо твердил:

— Всех казаков побьем.

Десятский не выдержал:

— Тварь! — Могучим кулаком свалил на пол Эптухая.

Шумский кинулся в сени, смочил в бочке тряпку, вытер кровь на разбитом лице парня.

Зуев присел рядом.

— Всех казаков побьем, — шептал разбитыми губами Эптухай.

— Подымайся! — сказал Зуев. — К твоим пойдем.

Шумский схватил Васю за руку:

— Не пущу.

— Отстань!

— Сами замирятся.

— Нет, дядя Ксень, не замирятся. Вон у десятского какие кулачищи. Государственные…

— Богом молю.

— Уйди с дороги, крестный!

У проезжей башни на северной стороне крепости, где к бою готовились две пушки, Зуев взобрался на сторожевую вышку. Тотчас мимо уха прошелестели две стрелы.

— Эзингейцы-ы-ы! Это я, Васи. Из царского города. Иду к вам с Эптухаем.

Самоеды залегли за низкорослым березовым стлаником, саженях в пятидесяти от частокола.

— Вы слышите? Спрячьте луки.

Спустился вниз. Приказал открыть ворота. С непокрытой головой, в расстегнутом стареньком кафтане медленно, чуть пошатываясь, двигался к леску. Эптухай не отставал.

Шаман нисколько не удивился Васе.

— Лодка долго плывет, олень быстро бежит, — сказал Сила.

— Мы долго добирались до Обдорска, но вовремя подоспели. А то б вконец перебили друг друга.

— А русский дух велит грабить и убивать самоеда?

— Уходите скорее. Не ровен час, пушки казацкие заговорят.

— Они старейшину Лопти убили, — сказал Эптухай.

Эзингейцы обступили Зуева, глядели на него недоверчиво.

— Где ваши женщины и дети? — спросил Зуев.

— Там, — махнул за бугор Сила.

— Они ждут вас…

Зуев скинул на землю кафтан, лег на него, подогнул ноги.