Малюта Скуратов. Вельможный кат

Из негромких и уклончивых разговоров не только в опочивальне, куда заходил по зову Басманова и однажды самого Иоанна, но и в Столовой комнате, а позже в Передней избе дворца Малюта понял, что ничего необычайного в нынешней смуте нет.

— Кому престол передать в случае прискорбной кончины: тому, на кого указал государь, или по закону, основанному на освященной веками традиции? — вопрошал князь Иван Михайлович Шуйский, и по лукавой физиономии боярина и воеводы скользила неясная и не приличествующая моменту усмешка.

Физиономий с подобным — шуйским — выражением в царских покоях было много: чуть ли не каждый второй. Молчание попа Сильвестра и Алешки Адашева Малюте не нравилось. Умные, хитрые и изворотливые, поставленные судьбой перед внезапным выбором, они еще не выработали до конца линию поведения. Басманов поздно вечером велел Малюте:

— Ухо востро держи да посматривай! И твоя голова на плечах не удержится. Жалованных не очень-то новая власть любит.

— Так и их ведь жаловали.

— То их, а то тебя.

Малюта получил шубу, кафтан с золочеными пуговицами, серебряный ковш, боевой меч и десять рублей деньгами. Монеты лежали в кожаном кошеле. Грязным досталось не меньше. Правда, один из братьев — Васька — завистливо посетовал:

— Моя-то не с царского плеча — сильно ношена и молью трачена.

— С царского и не обещали. Шуба боярская, не рвань какая-нибудь. И не с мертвого содрана. Так чего тебе еще? — успокоил приятеля Малюта.

— А почем знаешь, что не с мертвого? — поинтересовался Василий.

— Ты попробуй сыми! Не пробовал, что ли?

— Сапоги — и впрямь тяжело. Кафтан тоже. Шубу — не приходилось.

Шуба Грязному была впору, дали не первую попавшуюся и не татарскую.

Словом, тех, кого государь после взятия Казани одарил, если он преставится, здесь не будет.

— С деда его великого князя и государя Иоанна Третьего Васильевича началась кутерьма, — задумчиво произнес дьяк Иван Михайлович Висковатов, которого Иоанн до внезапной болезни крепко обласкал и богато наградил.

— Ну нет, Иван Михайлович, — закачал головой окольничий Федор Адашев, отец Алексея. — Молод ты, и память у тебя коротка. Отца его Василия Второго Васильевича отчего Темным нарекли? Не от рождения он взор потерял.

— В глубину боязно заглядывать. Мало ли что в древности случалось!

— В древности?! Помилуй, Иван Михайлович! Оглянись! Тут любой тебе глаза выколет и не охнет. Хорошо, если мы с тобой на постели скончаем дни свои. Но не очень верится.

Имя деда и отца пока еще дышавшего царя часто сейчас упоминали. Малюта в ближних комнатах редкий гость и многого не знал, поэтому услышанное впитывал с живейшим любопытством.

Чем хуже себя чувствовал Иоанн, тем больше языки у бояр распускались. В опочивальне замерла душная тишина, и сколько Малюта ни наставлял ухо, распознать, что там происходило, не удавалось. Ясно, что с каждым часом положение становилось безнадежнее. Иоанн не узнавал ни братьев царицы Анастасии, ни Шуйских, ни Воротынских, ни Басманова, язык у него заплетался, мысль ускользала. Взор мутный и блуждающий. Горячка вот-вот должна взять страдальца. Дьяк Михайлов прошел в опочивальню, приблизился к одру ослабевшего Иоанна и с бесстрашной твердостью произнес:

— Пора тебе приспела, пресветлый государь, совершить духовную.

Ветерок смерти прошелестел по комнатам. На мгновение все умолкло. Иоанн, собрав последние силы, кивнул. Царя начали готовить к последней исповеди и постригу. Не он первый желал завершить дни чернецом. Однако чутье Малюте подсказывало, что, может, еще все обойдется и царь выкарабкается, отгонит смерть от себя. Малюта и раньше дивился физической мощи Иоанна, выносливости и умению быстро оправляться от боли. Однажды на охоте норовистый аргамак сбросил Иоанна под копыта соседней лошади, и та успела ударить в плечо, да так, что государь еле поднялся. На другой день он был здоровее прежнего и опять затеял охоту на волков. Неужели даст себя сейчас побороть? Нет, нет! Малюта гнал мрачные предчувствия и мысли. Дай Бог ему удачи! Малюта молился искренне, хотя бы потому, что собственная жизнь, жизнь Прасковьи и будущих детей целиком теперь зависела от того, что происходило в опочивальне.

— Великие князья ради рода своего на что хошь шли. Дед нынешнего царя своего сына в сторону отодвинул, а внука — ребенка от первого сына Иоанна Молодого — царевича Димитрия венчал на царство. Внук на троне, а сын в нетях. Вот и рассудите, бояре, — обратился князь Дмитрий Немого-Оболенский к недавнему герою войны с Казанью князю Александру Горбатому-Шуйскому, окруженному тесным кольцом знатных воевод и князей.

Князь Семен Ростовский — высокий красивый человек — держался резко и вызывающе и не скрывал собственного мнения:

— Лучше станем служить старому князю Владимиру Андреевичу, чем пеленочнику. Князь — муж зрелый, характером добр и справедлив, а воин отважный.

— Правда твоя, — поддержал соседа князь Иван Турунтай-Пронский. — А из пеленочника еще неизвестно что получится, и будем мы пердеть под шурьями Захарьиными.

Князь Турунтай-Пронский, склонный к Шуйским, к Иоанну относился с неприязнью, да и не мог простить Иоанну благодеяния, когда он с другом и родственником царя князем Глинским в Литву побежал и пойман был, а от ответственности и опалы ушел. Вполне мог под удавкой захрипеть, если бы царь не раздобрился. Благодеяние в средние века прощали редко.

Малюта стоял неподалеку и все услышанное на ус мотал. Будет что Басманову вечером донести. Захарьиных никто не любил и почти все боялись. Если умирающий царь добьется своего, то Данила Романович и Василий Михайлович власть загребут — никого не пощадят. Кто им противостоять сумеет? Такая смута начнется и такое междоусобие, что держись! События, связанные с воцарением Иоанна, покажутся мелкой дворовой дракой, которой бояре и холопы их по праздникам развлекались.

Вечером того же дня Басманов напророчил:

— Ох, нехорошо! Чует мое сердце, что мирно не обойдется. Родичи — самые опасные противники. Дядья государя князья Юрий и Андрей Ивановичи в темницах жизни лишились. Не верю я, что без хитрого умысла они присягнули после смерти царя Василия Третьего Иоанновича. Нет, не верю! Великая княгиня Елена схватила их, а уделы разорила. В Старице всю верхушку бояр и дворян любимчик ее Ивашка Телепнев-Оболенский сразу выбил. Князя Владимира Андреевича с матерью Ефросинией в яму посадил. Разве такое забудешь?

Более десяти лет, как Старицкие на свободе, но чуть власть зашаталась — они зашевелились. Князь Владимир Андреевич с Иоанном под стенами покоренной Казани обнимался, а сейчас с попом Сильвестром и Алексеем Адашевым все время гонцами обменивается.

— Ты, Малюта, поезжай к Старицким, глянь издали, чего там на подворье творится. Говорят, княгиня Ефросиния за подмогой в удел послала, а сама детям боярским деньги раздает и увещевает: мол, пеленочнику служить зазорно. Он и жаловать никого не способен. Все Захарьины с Анастасией в загребущие руки захватят. Ефросиния из рода князей Хованских. Гордые характерами, служили плохо. Покойный государь, когда женил брата Андрея Ивановича, думал, что семью свою укрепит и фамилией славной, и новыми связями! А вышло по-иному.

— Сильвестр лишь с князем Владимиром совет держит. И вне государевых палат встречается, как и прежде встречался. А днем сегодня он Захарьиных-Юрьевых упрекал за властолюбие и пренебрежение интересами отечества. Власть в руках Анастасии, шурьев и пеленочника будет-де нетвердой. Того и жди: татары опять прихлынут, а поляки с Литвой проклятой и ливонцы только и ждут знака. Казань их многому научила, — доложил Басманову будущий главный сыскарь Московии.

— Не дурак ты, Малюта. Дай Бог, чтобы царь оправился. Почему-то я верю в это. И тебе советую: стой неколебимо, куда поставили, не пошатнись. Та смута минет, вот увидишь, а милость царская останется. Русь оттого только прочнее держаться на земле будет. Старицкие против закона идут. Малолетством желают воспользоваться, а ничего хорошего не добьются. Смуту лишь посеют. Жалко, что умники наши от царя отодвинулись! Ну, будет знать впредь, с кем связался, — зло ответил закаленный в боях и дворцовых интригах воин.