Болгария

– Погоди, у нас же мир с ними, ещё недавно договаривались про товары для Переяславца, про зерно для дружины! – почти выкрикнул возмущённый таким вероломством воевода, сразу принявшись сноровисто облачаться с помощью стременного в боевые доспехи. – Темников ко мне, живо! – продолжая кипеть от гнева, приказал он молодому воину.

– Мир у нас был с царём Петром, а его сын Борис, которого недавно на царство повенчали, того миру не признаёт, как и нынешний византийский император Цимисхес обещаний, данных нам Никифором Фокой, – молвил главный изведыватель. Потом, помолчав, добавил: – Чую, отныне с Византией всё по-другому пойдёт, с Цимисхесом сим. Не зря Калокир с того мгновения, как про смерть Фоки узнал, почернел весь, сидит да глядит взором невидящим пред собой, не узнать прежнего Хорсунянина…

В ночи задвигался, зашевелился град: забегали посыльные, умчались прочь дозоры, унеслись к полуночному восходу гонцы на добрых конях, ведя в поводу сменных скакунов.

– Не позже как к утру болгарские рати будут здесь, – доложил собравшимся темникам Ворон. – Числом впятеро более нашего.

– Укрепления не полностью закончены, а как окружат, то и подмога никакая к нам пробиться не сможет, – молвил основательный темник Васюта. – Да и откуда подмоге взяться, гарнизоны наши из градов выбиты. Потому, думаю, нужно выходить из Переяславца и двигаться на полуночь, собирая все силы наши, пока с князем, которому послы уже отправлены, не встретимся, а тогда уже схватимся и поглядим, кто кого.

– Не бывать тому, – негромко, но твёрдо молвил Зворыка, уже овладевший собой и надёжно заключивший праведный гнев внутри сердца. – Укрепления хоть и не доделаны, но всё же не открытое поле, и, чтоб их взять, болгарам немало крови пролить придётся. – Он чуть помолчал, потом изрёк как отрезал: – Негоже русам от ворога бегать при одном его приближении!

Когда рассвело, вокруг Переяславца стали собираться болгарские рати. Раздавались команды, ржали кони, двигались туда-сюда пешие и конные вои. Из-за укреплений следили за ними зоркие глаза дружинников воеводы Зворыки. Они сразу отметили, что болгарские воины прибыли налегке: ни баллист, ни катапульт, ни таранов видно не было.

Хмурившееся с ночи небо разверзлось холодным дождём, и болгары, пока не размокла земля, рванулись на приступ. Их лучники осыпали бойницы и верх стен калёными стрелами, чтобы дать возможность прочим с меньшими потерями приблизиться к самим стенам. Только не те воины обороняли град, коих можно было из него выбить с первого раза. Осаждающие это быстро почувствовали и больше попыток взятия града в этот день не предпринимали, укрывшись от дождя в походных шатрах.

Ночью подул ветер, разогнал тучи, выстудил и подморозил землю. На следующий день трижды ходили на приступ болгары и трижды были отбиты. В самых трудных местах, когда, казалось, оборона вот-вот будет прорвана, всякий раз невесть откуда появлялся сам русский воевода и со звериным рыком так орудовал одной рукой, что двурукие супротивники в замешательстве отступали перед его яростью и напором.

Болгарское войско взяло Переяславец, или, как многие его называли, Малую Преславу, в кольцо.

А через несколько дней появились перед градом тяжёлые баллисты и тараны с прочной крышей, обитой медными листами. Из доставленных вместе с осадным снарядьем частей умелые плотники принялись быстро возводить штурмовую башню-вежу на колёсах.

– Гляди, братья, крепко за нас решили взяться христиане! – пробасил воевода, кивнув в сторону неприятеля, где в предвечерних сумерках всё ещё кипела работа.

– Баллисты, башню штурмовую и прочие осадные орудия надо уничтожить, иначе город не удержать, – вдруг услышал воевода сзади себя негромкий, но твёрдый голос. Оглянувшись, увидел Калокира, который внимательно глядел на приготовления болгар.

– Для того чтобы всё это изничтожить, надобно много сил и времени, даже если выйдем из ворот и пробьёмся к сим орудиям, то покончить с такими махинами не успеем, в кольце окажемся, – возразил Зворыка.

– А совсем и нет нужды их уничтожать, – всё так же негромко ответил посланник.

– А давай-ка, воевода, в твой терем пойдём, кваску выпьем да с патрикием обсудим, как и что он думает, – быстро проговорил появившийся Тайный тиун.

– Я очень хорошо знаю устройство этих машин и как их можно довольно быстро повредить, чтобы они на несколько дней стали бесполезными деревяшками, – проговорил Калокир. – Вот, к примеру, большая баллиста… – Он подошёл к печи, вынул из её остывшего чрева уголёк и принялся быстрыми точными движениями рисовать на её белёном боку орудие. – Глядите, если повредить здесь и здесь, то она уже не сможет метать камни или горшки с горящей смолой. А вот у этого орудия самое слабое и трудно восстановимое место здесь…

– Погоди, тут я с тобой, брат Калокир, согласен, – мотнул головой воевода. – А осадная башня? В ней нет никаких хитроумных приспособлений, разве что внутренние лестницы, но их можно быстро восстановить…

– А башню и вовсе не надо ломать, – неожиданно ответил грек, – её нужно просто сжечь, причём изнутри. Она высокая, и тяга в ней, как в доброй трубе, даже мехами поддувать не надо.

Воевода озадаченно почесал десницей затылок, продолжая разглядывать изрисованный бок печи.

– А что, патрикий дело речёт! – первым поддержал главный изведыватель. – Можем устроить болгарам нежданный гостинец, особенно если выйдем из города ночью и тихо.

– Но как выйти из града так, чтоб вражеские дозорные не заметили?

– Это уже моя забота, брат Зворыка, – весело подмигнул Ворон и обернулся к Калокиру. – Так где, ты говоришь, сию дуру здоровенную повредить надобно?

Выйдя к собравшимся военачальникам и переговорив с ними, Зворыка повелел:

– Готовиться к бою, только тихо, трубам и рогам молчать, все команды передавать из уст в уста!

Средь ночи заранее смазанные городские ворота неслышно приотворились, и русские полки просочились в ночную темень. И лишь оказавшись в расположении неприятеля, с боевыми кликами обрушились на осаждавших, которые, укрываясь от холодного и сырого ветра, большей частью спали в утеплённых войлоком шатрах, а те, что бодрствовали, жались к огням костров. Зазвенела сталь, закричали застигнутые врасплох воины и их начальники. Поднялись крики, шум, суета, забряцало оружие, заржали испуганные кони, и послышались вопли первых раненых.

Прорубаясь к стенобитным машинам и катапультам, русы держали путь на освещённое факелами место вкруг быстро растущей осадной башни. Никто из осаждавших толком не мог понять, откуда в сырой темени возникли эти самые русы и почему дозорные не подали сигнала об их приближении. Мастеровые, которые трудились, сменяя друг друга, и ночью, едва успели покинуть своё творение, а вскинувшаяся охрана была тут же уложена острыми клинками русов. Совершившие вылазку действовали быстро, каждый из них выполнял свою часть задачи: дюжие дружинники копьями и мечами прокладывали дорогу, а ловкие молодые воины, вооружённые топорами, немедля бросались к таранам и катапультам, рубили тетивы и крушили хитроумные натяжные механизмы; третьи разбивали внутри осадной башни принесенные горшки с маслом и поджигали их факелами. Сырое дерево поначалу занималось с трудом, но, подбадриваемое ветром, разгоралось всё жарче, пока, наконец, не заполыхало с радостным треском и гудением.

Русы исчезли в ночи так же быстро, как и появились, побросав все факелы на осадные орудия и ближайшие палатки болгар, чем ещё более увеличили суматоху и беспорядок в стане осаждавших.

В последующие дни вместо обстрела и приступа болгарам пришлось чинить изувеченные осадные орудия. Учтя урок неожиданной вылазки Святославичей, болгары усилили охрану, а также стали подвозить новые метательные орудия. В осаждённом Переяславце, где пребывало много народу, уже через неделю возникли перебои со съестными припасами. Замаячила угроза голода, а также поползли слухи, что баллисты и катапульты станут метать на град горшки с греческим огнём и весь его непременно сожгут. Жители града пребывали в страхе и всё чаще бросали враждебные взгляды на Святославичей.