Государи и кочевники

Хозяин между тем спокойно и важно, без лишних движений, разлил в рюмки ром и предложил выпить за новую дружбу. Габи тоже выпила, и Михайла заговорщицки подмигнул ей: пей, мол, не бойся. В ответ на его условный зов она под столом слегка нажала ножкой на его брезентовый сапог. Михайла опять смутился и почувствовал как загорелось в груди. А Басаргин, не замечая или делая вид, что ничего не замечает, заговорил о деле — о том, ради чего он пригласил к себе купца.

— Значит, говоришь, на выезде второй раз только?

— Второй…

— Оно и видно, хозяином настоящим себя ещё не чувствуешь.

— Это почему же?

— А потому что молод и многого не знаешь… — Басаргин вновь налил, и опять выпили. Теперь уже за новый союз.

— Багиров захлебнулся, — посмеиваясь, говорил Басаргин. — А чтобы и с тобой того же не произошло, надобно знать его ошибки. Жаден, каналья, — вот главный его недостаток. Каспий — это ведь не только купец на паруснике да рыба в море. Каспий — это чёрная икорка и балычок к царскому столу. Каспий— это два астраханских губернатора и начальник таможни в Баку. Каспий — это полномочный министр в Персии и Кавказский главнокомандующий. О себе уж я не говорю, дорогой Михайла Тимофеич. Из того, что мне Багиров присылал, я половину отдавал своему командующему и прочим господам. Чтобы быть хозяином Каспия — надо уметь всех прокормить…

— Ну и наговорил ты, Григорий Гаврилыч, — растерялся Михайла. — Да разве на такую прорву напасёшься! Тут и во всём море рыбы не хватит… Последние портки оставишь…

— О Михаэль! — взмолилась Габи. — Не говорите так грубо.

— Пардон, фрейлейн, — осёкся Михайла и неловко засмеялся.

— Не о последних портках надо думать, а о миллионах! — властно, с какой-то жадной торжественностью воскликнул Басаргин. — Миллионы эти вокруг тебя лежат, только не ленись — поднимай.

— Небось поднимешь, — опять заартачился Михайла. — Прошлым летом отдал муку и товар туркменцам, а теперь жди — когда долг возвернут. Тыще-нок на пятьсот, не меньше.

— Чего ждать-то, — удивился хозяин и насмешливо покачал головой. — Да, брат, учить тебя да учить, пока ты промышленным торговцем сделаешься. Нынче нам на Каспии промышленник крупный нужен, а не купчишко с сундучишком, понял?

— Понял…

— Ни черта не понял, — прервал его Басаргин. — Начни вот с чего; пусть Кият хан за взятую у тебя муку нефтью расплатится. Этого добра у него хоть отбавляй. Загрузи все трюмы тулунами с нефтью и отправляйся в Энзели и Ленкорань.

— Но ведь запрещено туркменскую нефть продавать в том углу моря! Вроде грамота такая есть — за нарушение тюрьма! Вроде бы вы, саринская эскадра, и ловите нарушителей.

— Мы ловим, кому же ещё, — согласился Басаргин. — Да только тебя не поймаем, не бойся. А когда сбудешь туркменскую нефть, тут же на вырученные деньги закупай побольше сарачинского пшена [14], пшеницы и вези опять же Кияту. И опять на нефть выменивай. Рейса три на двух парусниках сделаешь — сам будешь сыт и царя со всеми министрами накормишь…

— А ведь дело ты говоришь, Григорий Гаврилыч, — уразумел наконец что к чему Михайла. — Но только ответь мне: чего же Багиров таким путём не торговал?

— Так и торговал, — спокойно ответил Басаргин. — А теперь ему доступ к Челекену закрыт самим государем. А на кой чёрт нам Багиров без нефти, то бишь без крупного барыша? Смекнул?

— Смекнул, Григорий Гаврилыч. Смекнул… И думаю вот теперь: может отправить шкоут с товарами в Астрахань, а самому с пакетботом на зиму остаться? До весны рейсов пяток сделаю!

Басаргин опять налил. Теперь уже в две рюмки, поскольку Габи, соскучившись от деловой беседы, ушла на террасу. Выпили молча.

— Ну так как, Григорий Гаврилыч?

— Так и сделаешь. Оставайся на зиму. Поедешь к Кияту — я ему письмецо черкну, чтобы расплатился с тобой нефтью. Ему это тоже очень выгодно. Теперь туркменцев ни в Астрабад, ни в Хиву не пускают. С голоду мрут. Привезёшь сарачинского пшена — всё племя от смерти спасёшь. Героем будешь. В газетах о тебе напишут: вот де, русский промышленник Михайла Герасимов показал купеческую широту… помог бедному туземному народу!

— Скажешь тоже, Григорий Гаврилыч, — засмеялся Михайла. — Где уж нам!

— А как же иначе, Михайла Тимофеич! Губернатор астраханский за твои подарочки этим только и отплатит, что в «Петербургских ведомостях» тебя упомянут…

Выпили ещё. И ещё пили без тостов, много раз, и порядочно опьянели. Габи несколько раз принималась совестить мужчин, но безуспешно. Хозяин не выдержал первым: уронил голову на стол. Михайла с помощью Габи уложил его в кровать, подошёл к столу, налил в рюмку и ещё раз выпил.

— О боже мой! — то ли удивилась, то ли взмолилась женщина.

А он зажмурил глаза, нагнулся и положил на плечо ей руку.

— Фрейлейн, вы меня любите?

— Вам надо искупаться… в море… вы немножко пьяны, Михаэль!

— Душенька моя, — широко улыбнулся Михайла, потянул её к себе и зажал ей рот долгим страстным поцелуем.

— О, майн гот! — Она еле вырвалась.

Спустились с крыльца. Габи поддерживала его под руку, чтобы не упал. Пошли по хрустящему ракушечнику к берегу моря. Ночь была светлая. Луна, словно налитый соками плод, летела по матовому беззвёздному небу, проливаясь нежным обволакивающим светом на бесконечную ширь Каспия.

— Ах, Михаэль, зачем так напиваться? — ласково выговаривала Габи, в то время как он, обвив её рукой, то и дело прижимал к себе и больно сдавливал грудь.

— Габи… фрейлейн, я умру, если ты… — лепетал он. — Ты теперь моя. Мы обвенчаемся…

— О майн гот, какой ты болтун!

— Кто? Я? Никогда в жизни. Я куплю тебе теремок в Астрахани… и яхту.

— Болтун, — чуть резче возразила она и, высвободившись из его рук, побежала к берегу.

— Габи, чертовка! — крикнул он обиженно и тоже поспешил за ней.

Волны мягко накатывались на песок и с лёгким шелестом отступали.

— Габи, ну подойди сюда…

— Нет, нет… Стой там. Ты же видишь, я раздеваюсь.

Он видел в полумраке ночи как она снимает платье. Михайла тоже сбросил рубашку, сапоги, брюки. Тут только он понял всю нелепость своего положения. «Не купаться же в подштанниках!» Он оглянулся на неё и замер. Габи совершенно голая вошла в во;у, и волны прикрыли прекрасную наготу. Не мешкая, он тоже разделся и, плюхнувшись в воду, поплыл к пей.

— Габи, ласточка, — шептал он, — фрейлейн…

Но едва он приблизился к ней, она шлёпнула ладошкой по воде и быстро отплыла в сторону.

— О Михаэль, — сказала со смехом, — с тобой шутить опасно!

— Габи! — повысил он голос и ринулся к ней, расплёскивая спокойную воду.

И опять она легко удалилась от него и засмеялась.

— Габи, — взмолился он наконец. — Ну не тропу, не трону, не бойся. Мне надо с тобой поговорить.

— Ну так говори, Михаэль, я же всё слышу.

— Габи, милая, но разве можно об этом говорить па расстоянии?

— Ну хорошо, можешь подплыть чуть поближе.

— Душечка, — бормотал он, приближаясь. — Ну зачем ты так? Зачем дразнишь? Поверь мне… Михайла Герасимов слов на ветер не бросает.

— Стой, стой! — воскликнула она.

— Я же люблю тебя, Габи, — задыхаясь, проговорил он. — Ты понимаешь, я хочу, чтобы ты уехала отсюда со мной. Понимаешь?

— Куда? — удивилась она.

— В Астрахань, Габи. Там я куплю тебе красивый домик…

— Все вы так говорите! Багиров тоже горы золотые сулил, а потом кинулся за своим перстнем, чуть руку не оторвал.

— Багиров? — с недоумением переспросил Михайла. — Значит, ты была с Багировым? — Он вдруг совершенно отрезвел, представив, как эту красивую молодую женщину тискает в своих объятиях его злейший враг. Михайла чуть не задохнулся от злобы и почувствовал, как холод сковывает его тело. Наверное, он замолчал надолго, ибо Габи тревожно спросила:

— Что с тобой, Михаэль?

— Значит, Багиров?

— Да что ты, вот глупенький! — испугалась она его голоса и подошла, забыв, что нагая. — Не надо, Михаэль. — Она притронулась к нему, и он вновь воспылал и властно притянул её к себе.