Ночи Калигулы. Восхождение к власти

Тиберий с улыбкой радостного изумления наблюдал, как мышь постепенно исчезла в пасти змеи. Серый хвостик выглядывал из растянувшегося рта, словно второй язык — не раздвоенный. Затем и он втянулся. По длинному змеиному телу от головы до желудка медленно двигался комок, формой отдалённо напоминающий проглоченную мышь. Змея неколько раз моргнула круглыми глазками и задремала. До следующего кормления.

Император понюхал ладони. Они пахли дохлятиной. Брезгливо скривившись, Тиберий вытер руки о серую тунику стоящего рядом раба.

Он по-быстрому отведал хлеба с сыром и маслинами, и снова забрался в носилки. Закутавшись в покрывала от зимней стужи, Тиберий меланхолично смотрел на унылые равнины и бурые холмы.

Стоял холодный и слякотный декабрь 784 года от основания Рима. Прошло больше года после казни сыновей Германика и смерти Агриппины Старшей. Год назад труп Элия Сеяна сбросили на ступени Гемонии. А Тиберию казалось, что это было вчера…

Моросил мелкий нудный дождь, временами переходящий в мокрый, тающий снег. Болезненное тело императора укрывали три шерстяные туники и два толстых плаща. Тощие ноги были тщательно обмотаны узкими шерстяными полотнищами — от холода. Тиберий, поёживаясь, завидовал северным варварам, которые без стеснения носили вульгарные — но такие тёплые! — штаны.

На горизонте показался Рим — беспорядочный муравейник на семи холмах.

— Стойте! — крикнул император. Его била нервная дрожь.

Центурион передней когорты дал приказ остановиться и поспешно подбежал к цезарю. Короткий меч в кожаных ножнах ударялся о мускулистые ноги при каждом шаге. Центурион придерживал его левой рукой. Запыхавшись, он остановился перед Тиберием.

— Я не хочу в Рим! — широко открыв глаза, шептал император.

Центурион медлил, ожидая точного распоряжения. Если император велит возвращаться — прийдется безропотно проделать обратный путь до Неаполя.

— Саллюстиевы сады… — задумчиво бормотал Тиберий. — Я остановлюсь на тамошней вилле. Пусть сенаторы и патриции потрудятся навестить меня там. Но в Рим я больше не войду!

— Как прикажешь, цезарь, — поклонился центурион.

Медлительная процессия сделала поворот и, огибая толстые городские стены, неспешно поползла к указанной Тиберием вилле.

Вечный город отчётливо виднелся с террасы Саллюстиевой виллы. Узкие кривые улочки, каменные дома, красно-коричневые черепичные крыши… Когда Тиберий прищуривался, то ему казалось, что он различает людей — маленьких, бессмысленно копошащихся букашек. Каждый римлянин, в распалённом ненавистью воображении Тиберия, был предателем, сторонником подлого Сеяна. Или, по крайней мере, недовольным нынешним правлением. И эти предатели, сторонники измены или просто недовольные ожидали за стеной. Они бессовестной толпой сползались на виллу, где ждал их император.

Тиберий тоскливо вздохнул и вернулся в зал, воображая, что входит в клетку с хищниками и ядовитыми змеями. А гости — в большинстве случаев вовсе не изменники и не предатели — видели ползучего гада или лукавого зверя именно в Тиберии.

Под хриплые завывания преторианских труб император прохромал к приготовленному креслу. Уселся, небрежно поправляя длинную лиловую мантию, и осмотрел притихших гостей привычно подозрительным взглядом. Цвет Рима стоял перед императором. С правой стороны — сенаторы. «Подлые предатели!» — хмуро подумал Тиберий, мельком замечая знакомые лица. С левой — всадническое сословие. «Ленивые бездельники!» — сделал вывод император.

Рядом с императорским креслом стояли табуреты для членов его семьи. Пять подростков — все что осталось от широко разветвлённого рода Юлиев-Клавдиев. По правую руку — внуки Тиберия: сын Друза, Гемелл, застенчивый мальчик двенадцати лет. Чуть поотдаль — единственный выживший сын Германика, чьё полное официальное имя — Гай Юлий Цезарь Германик. Но римляне давно зовут семнадцатилетнего юношу звучным прозвищем Калигула.

По левую руку императора, напряжённо выравняв спину, сидят три девочки, ради которых, собственно, и затеян сегодняшний приём. Тиберий торжественно объявляет имена женихов, которых он выбрал для внучек.

Шепчутся сенаторы, завистливо переглядываются всадники: кто окажется достойным столь высокой чести — породниться с самим императором?! Волнуются претенденты: откажут им или ответят долгожданным согласием? Ведь руку каждой девушки, даже двенадцатилетней незаметной Ливиллы, оспаривают несколько знатных и богатых патрициев. Кого осчастливит Тиберий?

— Старшую внучку Юлию Друзиллу я намерен выдать замуж за патриция Луция Кассия Лонгина, которого достойно воспитал отец, бывший консулом во времена Октавиана Августа.

Кассий Лонгин, сияя горделивой улыбкой, поспешно выступил вперёд. Шепоток зависти и одобрения потянулся за ним. Жених с чувством поцеловал сморщенную руку Тиберия и посмотрел на невесту — побледневшую, но старающуюся казаться спокойной. Рыжие волосы, матовое медово-розовое лицо, прозрачно-зеленые глаза, красиво очерченные губы… Юлия Друзилла с первого взгляда понравилась ему. «Я буду с ней нежен и добр!» — благородно решил Кассий Лонгин, становясь за табуретом невесты.

— Юлию Агриппину я поначалу собирался выдать за всадника Марка Виниция, — продолжал император, когда шум немного затих. — Но её руки весьма настойчиво домогался Гней Домиций Агенобарб, который в январские календы вступит в должность консула. Мужем для Агриппины я избрал благородного Домиция.

Обиженно вытянулось лицо отвергнутого Виниция. Завистливые взгляды присутствующих переползли с него на Агенобарба. Тот, издав самодовольный смешок, с шумом пробирался сквозь толпу, расталкивая стоящих на пути. Агриппина смотрела на жениха с гордостью: она добилась желаемого.

— Но Марк Виниций тоже достоин стать моим зятем, — звучал невозмутимый голос Тиберия. — Ему я отдаю младшую внучку, Юлию Ливиллу. Она ещё мала. Но через два года достигнет брачного возраста. Согласен ли ты подождать, Виниций?

— Конечно, согласен! — он перевёл взгляд с Агриппины, чья внешность уже определилась, на худенькую, слабую Ливиллу, испуганно вцепившуюся в куклу. Девочка-невеста показалась двадцатипятилетнему Виницию такой нежной и беззащитной. Он ласково, опасаясь спугнуть двенадцатилетнего ребёнка, склонился к ней.

— Как зовут твою куклу? — непривычно робея, спросил он. И лихорадочно раздумывал: о чем ещё можно поговорить с девочкой? И понимал, что нельзя смотреть свысока на детские забавы. Сейчас она мала. Но через несколько лет подрастёт и станет хозяйкой в доме Виниция. Разумнее всего завоевать доверие Ливиллы и вылепить будущую жену по собственному усмотрению.

— Ливилла, как и меня, — пролепетала девочка, не омеливаясь посмотреть в лицо огромному, взрослому мужчине — жениху.

— Ну что же, будем играть в куклы вместе, — забывая о недавнем разочаровании, усмехнулся Марк Виниций.

Гай Калигула исподтишка разглядывал Друзиллу. Все это время он мучительно тосковал по ней. Вспоминал былые ночи и мечтал о новых, таких же запретных и утончённо томных. Никакая из случайных шлюх, познанных им за истёкшие полгода, не затмила Друзиллу. Её бледно-розовое лицо, едва тронутое лёгким загаром, было похоже на безмятежную луну.

Но эту Друзиллу, до боли близкую и неумолимо далёкую, Калигуле было суждено потерять навеки. Позади девушки, почти касаясь широкой тогой её шелковистых лопаток, стоял Луций Кассий Лонгин. И улыбка счастливого собственника мерцала на его тонких, резко очерченных губах.

Калигула возненавидел Кассия Лонгина. Ревность брата причудливо перемешалась с ревностью любовника. А жених Юлии Друзиллы, наоборот, ощутил сострадание к несчастной судьбе Гая.

Зал наполнился суетливым шумом. Рабы сновали между приглашёнными, поднося им корзинки с угощением. Кассий Лонгин видел, как Калигула выскользнул из духоты зала на террасу. Он воспользовался оживлением и, стараясь остаться незамеченным, пошёл следом за внуком императора.