Шапка Мономаха

– В котором? – прошептал Славята, стоя одним коленом в траве.

Торчин-разведчик, днем наблюдавший за половцами с вала, молча показал на шатер слева. Боярин сделал знак десятнику, встал на ноги и, тихо ступая, двинулся к шатру. За ним, растянувшись короткой цепью, беззвучно порысили кмети – в руках мечи, за поясом легкие топоры. Три десятка торков вокруг становища изготовили луки.

Из шатра Кытана внезапно появился половец. Славята замер с поднятой ногой. Степняк зевнул, широко разворотив рот. Увидеть в трех шагах от себя труп он не успел. В отверстую глотку влетела стрела. Всхрапнув, половец завалился. Боярин ускорил шаг. Переступил через труп, открыл щель в плотном пологе шатра. В очаге из камней посередине горел слабый огонь. Славята насчитал шестерых степняков, спящих на войлочных подстилках. С седьмой на него глянули удивленные глаза. Пятнадцатилетний княжич Святослав тоскливо бдел, прижав колени к подбородку, прислушиваясь к звукам снаружи. Киевлянин быстро вошел в шатер. Узрев своего, княжич радостно напрягся. Боярин знаком велел ему выбираться наружу.

Перешагивая через тела половцев, Святослав зажимал себе рот – давился мальчишечьим смехом. Один из куманов дернулся и заворочался с бормотаньем, но не проснулся. Княжич по-быстрому скакнул к пологу.

– Кытан? – едва шевеля губами, спросил Славята.

Святослав пальцем указал на тело, укутанное стеганым покрывалом. Вытолкав его за полог, боярин шагнул к Кытану и занес меч. В шатер ворвались отроки. Двое степняков все же успели проснуться и увидеть свой конец. Предсмертный хрип вылетел наружу, но уже не мог никого предупредить. Два других шатра повалили, перерезав растяжки, и били копошащихся, орущих степняков. Только одного упустили – вылетел через полог, когда резали веревки, кошкой прыгнул мимо отроков и сгинул во тьме. Вслед ему пустили стелы, но ни одна не попала. От табуна донеслось ржание. Топот копыт быстро затих в степи. Преследовать не стали – пустое дело.

Бойня была скорой и лютой. Первый шатер также обвалили. Торки попросили разрешения запалить стан, но Славята не позволил – отсветы могла заметить в городе Итларева чадь. С половецкими конями оставили двух отроков – пригнать к следующей ночи в княжьи конюшни.

Возвращались с сознанием хорошо исполненного дела. Киевский боярин был горд и весел – одним делом послужил сразу двум князьям, желавшим разного. Княжич Святослав возбужденно рассказывал про то, как не боялся он половцев и тоже задумывал убить самое малое двоих – Кытана и отрока Итларевича, своего ровесника.

– А где этот паскудник спал? – спросил Славята.

– В другом шатре.

– Не он ли сбежал? – задумался боярин и обратился к десятнику: – Говоришь, тот был невелик?

– Мелкий и прыткий, как заяц.

Славята еще больше повеселел.

– Хорошо поработали, молодцы! – крикнул он дружине. – Хорошо и попируете нынче!

Вместо ответного клича отроков отозвался десятник, враз помрачневший:

– Жрать уже нечего – пояса затягиваем. Жито в княжьих амбарах мыши доедают. Скотину порезали от недокорма. На ловах удачи нет. Так и пируем всю зиму. Масленичных блинов не видали.

В город все равно въехали с торжеством.

Ночь еще не кончилась. Обняв сына, Мономах выслушал рассказ, как погибли Кытан и его чадь. Славяту распирало от чувств, а князь и бровью не повел. Пришел воевода, повторили для него. После, забыв о Славяте, князь сел с Ратибором обговаривать следующее дело. Киевский боярин от обиды ушел в гридницу, потребовал меду и обрушил на сонных гридей неразделенную радость.

После заутрени возле Итларева шатра на площади объявился Бяндюк – княжий бирич. Поплевав через левое плечо, вошел по приглашению. Без приязни глянул на идольца, выставленного сбоку, даром что золотого. Объявил:

– Князь Владимир кажет тебе честь, бек Итларь, зовет нынче к себе в терем. Сказать велел так: пойди сперва к воеводе Ратибору, а согревшись в теплых хоромах и насытившись, потом приходи ко мне для разговора.

– Честь от князя – хорошо, – покивал Итларь, щуря глаза на отрока. Он сидел на кошме, скрестив ноги, и тянул руки к жаровне. Толмач не требовался – половчанин сам говорил на русской молви. – Тепло тоже хорошо. А зачем насыщаться у воеводы? Это плохо – совсем не честь от князя. Пусть сам угощает меня и моих воинов!

– Да вы и так уже все пожрали у князя, аки саранча давешняя, – брякнул Бяндюк. – Пора и честь знать. Ты ж не хан, а так – вроде боярина. Ну так и воевода тоже боярин, иди к нему кормиться.

– Я знаю честь, – снова закивал Итларь и засмеялся. – Мы пожрали князя. Теперь пожрем воеводу.

Выйдя из шатра, Бяндюк плюнул через правое плечо, пробормотал: «Чур меня!» и отправился к князю.

На Ратиборовом дворе половцев ждали. Сам воевода приветил Итларя, отвел в жарко натопленный дом на дворе – молодечную. Отроков в ней не было, зато в большой горнице стоял длинный накрытый стол. Степняки загомонили, почуяв сытные запахи. Непривычные к скамьям, они сдвинули стол, побросали на пол ковры с лавок, быстро переставили вниз блюда. Сложили сабли, расселись вокруг. Итларь заметил было, что воевода пропал, а дверь закрылась, но махнул рукой – русы брезгуют пировать со степняками, тем хуже для них. Он вспомнил, как простодушный отрок сказал о пожранном князе, внезапно расхохотался и жадно набросился на еду.

Если бы он догадался поднять глаза кверху, то успел бы увидеть дыру в потолке и нацеленную стрелу. Отроки воеводы загодя разобрали перекрытие и положили содранные доски на место. Под скатами кровли затаились впятером. Теперь, сняв две доски, по разные стороны щели встали, упершись коленами, Ольбер Ратиборич и другой стрелок. Тетивы дзенькнули одновременно. Итларь поймал стрелу горлом и, проклекотав, ткнулся вперед. Конец древка уперся в ковер, не дал половцу завалиться лицом в блюдо. Сидевший против него степняк опрокинулся навзничь.

Громыхнув досками, с потолка на головы куманам упали дружинники. В распахнутую дверь прыгнули еще пятеро. Половцы с гортанными криками тянулись к саблям, хватались за поясные ножи, но умирали, не завершив движения. Ольбер Ратиборич успел продырявить стрелой второго степняка, прежде чем внизу вскипела каша. Отбросив лук, он достал нож, обрушился на половца, вставшего в оборону, и перерезал ему глотку.

В то же время в шатре на площади перебили нескольких оставшихся воинов. Только одного привели живым на двор князя.

Олядывая побоище в молодечной – полтора десятка трупов в лужах крови, воевода изрек:

– Половцы отомстят за своих.

– Повоюем, отец, – сдержанно ответил Ольбер, разглядывая половецкую черненую саблю.

Пока в городе лилась кровь поганых, Мономах стоял в храме на литургии. Молился об ограждении отчей земли от врагов и даровании сил для борьбы с ними, о единении и единомыслии русских князей, о вразумлении греков, не дающих Руси митрополита и похитивших у нее целое княжество.

Придя в хоромы, князь велел поставить перед собой пленного половчина и позвать толмача. Вслед за ними в палату привели под руки ублаженного медом Славяту, посадили на лавку, придержали, чтоб не падал.

– Отпускаю тебя, – молвил князь степняку. – Дам коня и сыти на три дня. Возвращайся к своему хану и объяви: я заплатил ему за мир прошлым летом и пусть будет доволен этим. Если же пойдет войной на Русь, то найдет здесь свою могилу. И еще скажи: Итларя убили мои люди, а Кытана зарезал боярин киевского князя Святополка. Запомни это – мы оба заодно, я и киевский князь. Он и предложил перебить послов.

Половца, щелкнувшего на толмача зубами, увели. Славята широкими глазами смотрел на Мономаха.

– Это… что… – силился спросить он. – Почему?..

– Для чего так сказал, князь? – помог ему Ратибор. – Хочешь, чтобы степняки были злы и на Святополка?

– Хочу, чтобы Святополкова хитрость не пошла ему впрок, – усмехнулся Мономах. – Он захотел столкнуть меня с половцами, так пусть теперь опасается и за свою землю – либо идет со мной в поход.