Бессмертная жена, или Джесси и Джон Фремонт

Друзья и сотрудники ее отца, навещавшие гостиную Бентона, называли ее самой красивой девушкой Вашингтона. В доме ее матери в Черри-Гроув, в Виргинии, когда она каждое лето посещала это поместье, семья выставляла ее напоказ, заставляя медленно поворачиваться и комментируя при этом ее гибкую фигуру, густые каштановые волосы, удивительно нежные карие глаза, изящный овал лица, который, по их утверждениям, продолжал благородную традицию семейства Макдоуэлл.

Эти замечания не производили на Джесси большого впечатления. Ей казалось само собой разумеющимся, что она привлекательная девушка, как и все окружавшие ее. Молодым свойственна миловидность.

Ныне же впервые, разглядывая себя, как ей казалось объективно, она поняла, что семья и друзья льстили ей. Ее глаза были слишком большими и широко расставленными для узкого овала. «Мое лицо — одни глаза, — думала она, — как у кошки в сумерках. В них тонет все остальное лицо. Но не мой нос. К сожалению, у меня нос отца. Он всегда любил свой длинный римский нос, который помогал ему быть похожим на сенатора, но я не хочу быть сенатором, и такой нос мне совсем не нужен. И если природа захотела, чтобы у меня были гладкие щеки, почему она не завершила этот рисунок? Почему мой подбородок страшно похож на подбородок сенатора Бентона в момент, когда он упорно требует выделить свободные земли для поселенцев на Западе?»

Ее интерес к собственному лицу внезапно исчез, когда она откинулась на низком стуле перед зеркалом и попыталась представить лицо лейтенанта Джона Чарлза Фремонта. Ее охватило чувство разочарования: она не могла вспомнить, как выглядел молодой человек. «Как такое могло случиться? — спрашивала она себя. — Почему я не могу вспомнить цвет его глаз, очертания его рта, его прическу?»

Услышав шум экипажа у главного входа, она быстро застегнула на шее ожерелье из кораллов и вдела в манжеты такие же запонки, благодарная им за то, что они скрашивали бледность ее кожи. «Я не хочу, чтобы он думал обо мне как о неженке», — рассуждала она, поднимаясь со стула и отбрасывая назад локон, упорно спускавшийся на лоб. Она достала из ящичка секретера носовой платок кораллового цвета. Проходя мимо двери спальни матери, она остановилась на мгновение и заглянула внутрь.

Элизабет Бентон полулежала в обтянутом сатином шезлонге. Ее темные волосы посеребрили седые нити, на некогда изящном лице пролегли глубокие морщины. Хотя ей было всего сорок семь лет, на двенадцать лет меньше, чем мужу, она всегда казалась Джесси гораздо старше, возможно потому, что проводила большую часть времени в шезлонге. Никто ей не прописывал постельного режима, она сама выбрала для себя недвижимость тела и духа. Миссис Бентон внушила всем, что ее спальня — это ее убежище, куда никто не может войти без ее разрешения. Пол спальни устилал толстый розовый ковер, кружевные занавески украшали вышитые медальоны, перед окнами стояли два легких позолоченных стула, а рядом с кроватью — столик из красного дерева.

В спальне все было утонченно и изящно в отличие от всего дома, построенного богатым английским торговцем в массивном мужском вкусе. «Здесь все отлично от других помещений дома, — подумала девушка, — как отлична Элизабет Макдоуэлл Бентон от Томаса Гарта Бентона… или от Джесси Энн Бентон».

По приглашению матери Джесси подошла к ней, поправила стеганое покрывало.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Спасибо, сносно.

— Ты не спустишься вниз к обеду?

— Не-ет, мне удобно здесь. Мейли принесет мне мой поднос. Отец рассказал мне, кто придет, за столом будут нескончаемые споры, Джесси. Я не привыкла к этому, ты знаешь, какой больной я становлюсь от шума.

Джесси знала, что ее мать страдает каким-то постоянным недугом, причины которого были неизвестны. К миссис Бентон не приходили врачи, она не принимала никаких лекарств и каких-либо процедур, симптомы болезни не были установлены. Тем не менее несколько лет назад она отошла от активного управления домашним хозяйством, отдав его в руки опытной прислуги, привезенной ею из Черри-Гроув. Она обедала вместе с семьей только в тех редких случаях, когда не было гостей. Ее дочери казалось, что мать вообще выключилась из активной жизни: она не читала, ее руки вяло лежали на коленях, она оставила круг своих подруг, и в ее присутствии было невозможно обсуждать серьезные дела.

Но так было не всегда. Джесси еще помнила, как зимой мать сидела вместе с ними перед ярко горящим огнем; отец по одну сторону камина читал нескончаемую череду книг, а миссис Бентон сидела напротив мужа за небольшим столиком, занимаясь вязанием или вышивкой. Джесси, ее сестра и брат делали уроки за массивным квадратным столом, стоявшим под окнами с фасадной стороны дома.

Даже теперь, во время ежегодного отдыха в материнском доме в Виргинии, где родились и Элизабет Макдоуэлл, и Джесси Бентон, болезнь, казалось, отступала, морщины на лице матери сглаживались, к ней возвращалась энергия, и она вновь становилась счастливой женщиной, какой ее помнила с детства Джесси.

Между ними не было горячей любви и полного взаимопонимания, и все же, когда Джесси обходила окна и открывала шторы, а затем брызгала одеколон на свежий кружевной носовой платок матери, ей было приятно вспомнить тот прежний облик матери. Джесси знала, что она сама виновата в том, что нет близости с матерью: она любила отца и работу, которую выполняла для него самоотверженно, скрывая свое предпочтение. Она с трудом подавляла в себе недовольство тем, что мать не работает вместе с отцом, не помогает ему формулировать его планы, писать речи и статьи, не обсуждает с ним столь волнующие проблемы современного мира.

Хотя отец ничего не говорил ей, хотя она каждый день видела свидетельства того, как предан Том Бентон своей Элизабет, Джесси чувствовала, что отцу не хватало участия матери в его работе. Лишь косвенно, на основании выводов, вытекавших из философии, в духе которой он воспитывал свою вторую дочь, она пришла к пониманию этого:

«Не довольствуйся ролью хозяйки дома, не ограничивай себя заботой о манерах, очаровании, дилетантских разговорах, не позволяй, чтобы твой рассудок и личность оказались подавленными твоим мужем. Подготовь себя, развивай свои умственные способности, будь готова к конфликту и противоборству идей. При такой подготовке, когда вырастешь, ты сможешь внести свой вклад в общество и всегда будешь стоять на твердых ногах и достигнешь личного благополучия».

Джесси пожелала матери приятного аппетита, а затем торопливо спустилась по лестнице. Задержавшись на пороге гостиной, она прислушалась к расслабленному гулу послеполуденных воскресных разговоров, в то время как ее взор скользил по комнате, отмечая присутствие друзей. В нише окна, выходившего на Си-стрит и обрамленного длинными занавесками из накрахмаленных белых кружев, она увидела отца; он сидел со своими коллегами — сенаторами Линном и Криттенденом, сторонниками экспансии на Запад. Они были одеты в традиционные белые жилеты и черные сюртуки с квадратными фалдами и в черные брюки, туго облегавшие их веллингтонские сапожки. Перед ними на обтянутой вельветом козетке с витыми подлокотниками небрежно откинулись два их самых яростных оппонента в конгрессе, поддразнивавшие сенаторов по поводу законопроектов, которые они заблокировали за неделю до этого.

В задней части комнаты Джесси заметила свою простенькую на вид сестру Элизу, тихо игравшую на фортепьяно. Ее не удивило, что Элиза не проявила интереса к молодому лейтенанту из Топографического корпуса. Элиза была спокойной, вялой в беседах и педантичной. Она унаследовала от отца широкую кость и крупные черты лица. Если бы она была мужчиной, то стала бы адвокатом, ибо ей нравилось точное и строгое мышление юриста. В детстве Элиза часто болела, она была слабой и страшно боялась эмоциональных потрясений. Поначалу Джесси думала, что Элиза бесчувственная, и лишь позже поняла, что сестра сторонится людей, сберегая тем самым свои скромные силы.

Около фортепьяно, опираясь на него, стояла миссис Линн в новом рединготе из белого индийского муслина, отороченном бледно-голубым шелком. Она рассказывала миссис Криттенден и соседке Бентонов миссис Кинг о выставке дутого стекла, где она была накануне. В дальнем углу за круглым мраморным столиком сидел, потягивая шерри, Николас Николлет, выдающийся ученый путешественник и картограф Америки. Он описывал полковнику Дж. Аберту, руководителю Топографического корпуса, и полковнику Стефану Уоттсу Кирни, одному из старейших и наиболее близких друзей семейства Бентон, новое изобретение — резиновую лодку, которую использует следующая экспедиция, чтобы пройти пороги на реке Де Мойн.