Окаянная Русь

   — Где же твоя дочь, боярин? Позови! Товар нужно лицом купцу показывать.

   — Марфа! Поди сюда! — крикнул Иван Всеволожский.

На его голос из горницы вышла стройная девушка с белым лицом, с румянцем на щеках. Закружилась голова у Василия Васильевича: не то от выпитого вина, не то от увиденного. Хотелось ему подняться навстречу такой красе, да вот ноги не держат, словно приросли, окаянные, к полу.

   — Это дочь твоя, Иван Дмитриевич? — искренне удивился Василий.

Верилось с трудом, что эта гибкая яблонька может быть дочерью такого крепкого дуба, каким был Иван Всеволожский. Только глаза, зелёные и лукавые, выдавали родство.

Согнулась яблонька перед князем, словно на ветру, и поклонилась в самые ноженьки.

   — Здравствуй, князь всемилостивый.

А слово-то какое приберегла — всемилостивый!

   — Здравствуй, Марфа.

Не укрылось от внимательных глаз Ивана Дмитриевича смущение великого князя: видно, девка по сердцу пришлась. Оженить бы! Что ещё Софья Витовтовна об этом скажет? Воспротивиться может, горда не в меру.

   — А я вот тебе жениха привёл, доченька, — говорил Всеволожский, обнимая дочь за плечи.

Марфа стыдливо закрылась платком, только лукавые глазёнки на князя поглядывают. Приосанился Василий, ему пришлась по душе шутка боярина.

   — Ступай, лебёдушка, мне с князем поговорить надобно, — отправил Иван Дмитриевич дочь в девичью.

Василий Васильевич уже справился с хмелем, заел квашеной капустой сладкое вино и поспешил откланяться:

   — Идти мне надо, Иван Дмитриевич. После потолкуем, а уговор я запомню.

   — Вот и ладненько... — Боярин помог князю надеть кафтан.

   — Эй, Прошка! Бес! Где ты там?! — орал из сеней Василий. — Опять девок дворовых щиплешь! Выводи коня к крыльцу!

   — Сейчас, Василий Васильевич! Сейчас! Это я мигом! — Прошка Пришелец оторвался наконец от важных дел, а в тёмном углу слышалось хихиканье молодки.

Ночь на дворе. А стужа такая, что и дьявола заморозит. Сел Василий Васильевич на жеребца, а он не хочет идти — недовольно гривой потряхивает. Ни шагу с боярского двора! Пригрелся в конюшне, здесь ему тепло и сытно. А возможно, и он прознал про печаль великого князя, оттого и не спешит.

Они уже отъехали от боярского подворья за версту, когда Василий Васильевич придержал коня:

   — Один во дворец поедешь. Мне к боярину Всеволожскому вернуться надо.

   — Оставил чего, князь? — хмыкнул Прошка. — Так, может, я принесу?

Кому надо во двор к боярину Всеволожскому, так это Прошке Пришельцу: в пристройке для дворовых людей его дожидалась сенная девка.

   — Не найдёшь, — хмуро посмотрел на холопа князь. — И коня моего возьми, обратно я пешком дойду.

   — Хорошо, батюшка, как скажешь.

Темна ночь, будто в колодец провалился князь. Постоял Василий Васильевич малость в тишине, только и слышит, как Прошка звонким голосом погоняет хозяйского жеребца:

   — Но! Пошёл!

Боярский дом спал. Окна черны, и огонёк нигде не вспыхнет. Забрехала с перепугу собака и успокоилась. Скрипнула калитка, обернулся князь, а рядом девица стоит:

   — Я знала, князь, что ты вернёшься, вот потому и во двор вышла, тебя встретить. За мной иди. — Марфа взяла ласково государя за руку. — Да ты не робей. Челядь здесь не ходит, а батюшка с матушкой уже спать улеглись.

Рука девушки была горячая, и теплота от неё, сокрушая стужу, разошлась по его телу успокаивающей волной. На лестнице, ведущей в опочивальню боярина, князь неловко оступился, ударившись коленом, и лёгкий девичий смех был ему в утешение:

   — Тихо же ты, косолапый, дворню разбудишь!

Разве можно обижаться на эти слова, даже если рождён князем. Только крепче стиснул Василий маленькую ладошку, и ночь легла прохладой на лицо.

Без скрипа отворилась дверь в девичью; в свете чадящей лампадки Василий вгляделся в зелень лукавых женских глаз и прильнул к ним губами, словно путник к крынке с холодной водой. Как железо может быть мягким в пламени, так и Марфа сделалась податливой и нежной в горячих и нетерпеливых руках князя. И случился грех.

Едва Василий задремал, а петухи уже горланят как удалые хвастливые молодцы, извещая округу о наступлении нового дня.

   — Идти тебе надо! — тронула за плечо великого князя красавица. — Спал ты крепко, аж будить было жаль. Боюсь, матушка может застать.

Ночь прошла-пролетела, а девичья тайна — останется ли она только между ними двоими?

   — Ты женишься на мне? — спрашивала Марфа.

Василий Васильевич вспомнил её нечаянный крик и лицо, искажённое болью. Плечи ещё хранили теплоту её рук, и князь отвечал искренне:

   — Да, женюсь, Марфа!

Боярский терем Василий Васильевич покинул незамеченным, только раз-другой спросонок забрехала хозяйская сучка и вновь забралась в конуру на тёплую подстилку.

Солнце выглянуло из-за Девичьего поля красной короной. Запалив огромные сугробы, оно поднималось всё выше и скоро взобралось на маковки церквей.

Новый день наступал.

Послание великого московского князя застало Юрия Дмитриевича в Коломне. Оно пришло после проводов осени, когда святые Кузьма и Демьян, как заправские кузнецы, прочно сковали реку льдами, а в деревенских избах справляли праздник — выставляли на стол курицу, обжаренную в печи.

Юрий Дмитриевич хлебал щи, и густой навар стекал но его русой бороде. Крепок был князь — широкой костью удался в отца, а трапезничал так, что на животе блох давить было можно.

Гонец терпеливо дожидался, когда князь галицкий закончит трапезу и опорожнит ковш с медовухой, не решался без приглашения переступить порог княжеский. А Юрий Дмитриевич звать не спешит — держит у порога.

Икнув сытно, князь наконец велел кликнуть гонца.

   — С чем пожаловал?

   — Грамоту я привёз тебе от московского великого князя Василия Васильевича.

   — От Васьки-то? — нахмурил бровь Юрий. — Тоже мне московский князь! Ему ещё титьку мамкину сосать! Князь!.. А ну дай сюда грамоту, что он там понаписал?

Юрий сдёрнул печать и бросил её под каблук сапога. Давил брезгливо, словно тварь какую. За чтение принялся не спеша, причмокивал толстыми губами, словно жидкую кашу хлебал. И чем дальше вникал в послание племянника Юрий Дмитриевич, тем складка на его челе становилась глубже. Прочитав, швырнул грамоту в угол.

Из-за стола поднялся невысокого росточка татарин, ухмыльнулся в серповидные усы и кривой пятерней заграбастал брошенную грамоту. Прочитав написанное, он бережно положил свиток на край стола.

   — Что скажешь на это, Тегиня? — спросил князь и погрозил кулаком продолжавшему стоять в дверях гонцу. — Передай вот это своему князю, и чтобы я тебя здесь не видел, а то на дворе выпороть прикажу!

Гонец исчез, будто его и не было.

Тегиня улыбнулся причудам князя.

   — Соглашаться надо, князь Юрий. Я тебе помогу. Мухаммед Тегиню слушает, как он скажет, так и будет, — успокоил князя мурза.

О тайной силе мурзы Тегини Юрий Дмитриевич был наслышан. Именно его хан посылал в дальние вотчины собирать дань, что доверялось только особо приближённым. В прошлом году взбунтовался Переяславль — укрощать отправили непокорных мурзу Тегиню. Он пользовался особым доверием хана Золотой Орды ещё и потому, что приходился властителю молочным братом, и в знак высочайшего расположения тот отдал ему в жёны свою младшую сестру. Мухаммед сделал Тегиню первым советником, а когда сам ненадолго покидал Орду, во главе ханства оставался маленький человечек с жёстким выражением глаз. Мурзе Тегине завидовали, его ненавидели, но боялись все. А после того как Тегиня породнился с самим ханом, он поднялся ещё на одну ступень, оставив позади своих завистливых недругов. Перед мурзой Тегиней трепетали в Орде даже отпрыски Чингисхана. Заискивали эмиры больших государств. Именно к нему сначала обращались князья, когда возникали споры вокруг вотчинных земель.

И вот сейчас знатный мурза находился в Коломне и сидел за столом князя Юрия.