Правитель Аляски

   — Голландка? — не ожидал другого Гагемейстер.

   — Англичанка, — с мягкой улыбкой поправил Стенсон. Им о многом ещё хотелось поговорить, но уединение капитана Гагемейстера с его английским коллегой не осталось незамеченным. Хозяйка дома разыскала их и с жеманной улыбкой заявила Стенсону:

   — Роберт, я буду сердиться на вас за похищение нашего русского гостя.

Званый вечер, как понял увлекаемый ею капитан Гагемейстер, лишь набирал силу. Им предстоял ещё ужин, о чём известила, вновь приглашая всех в дом, мефрау Элиза.

Пора было всё же уточнить, есть ли у него шансы завязать сегодня деловой разговор. На выходе из сада Гагемейстер догнал Ван Достена и, легонько взяв его под локоть, заметил, что хотел бы найти возможность переговорить по одному торговому Делу.

Голландец, выкатив глаза, радушно улыбнулся:

   — Не будем забивать себе голову деловыми беседами в такой прекрасный вечер, господин Гагемейстер. Всему своё время, не так ли? Я буду рад видеть вас на этой неделе в своей конторе на улице Нордвейк и обсудить всё, что может представлять для нас интерес.

«Что ж, подождём, — подумал Гагемейстер, — у каждого купца свои правила игры».

Что же касается содержателя отеля «Морской» француза Пьера Дедье, то свою игру в этот вечер он исполнил блестяще. Упомянув как бы мимоходом, какой важный гость остановился на днях в его отеле, Дедье с глубоким удовлетворением следил, как это имя — Баранов, словно быстро идущая волна, накатывалось то на одну группу гостей, то на другую, вызывая вопросы, «охи» и «ахи», и при этом всегда рядом с именем Дедье и отелем «Морской», и в конце концов, отражённое от заинтригованной толпы, ещё вчера и не подозревавшей о существовании Российско-Американской компании, вернулось к Пьеру самым неожиданным образом. Некая дама, с которой он только-только успел познакомиться, важно сообщила ему как своего рода пароль для посвящённых:

   — Вы слышали? Господин Баранов, правитель крупной русской компании, прибыл в Батавию на корабле, которым командует вон тот высокий офицер, и сейчас живёт в отеле «Морской».

   — Это именно тот отель, который я имею честь содержать, — поклонился француз с довольной улыбкой на круглом лице.

23 марта 1819 года

Роберт Стенсон был одним из немногих людей, с кем чопорный, осторожный в выборе друзей и знакомых капитан-лейтенант Гагемейстер мог позволить себе оставаться самим собой. Небезразличный к понятиям служебной и сословной иерархии, Леонтий Андреянович Гагемейстер видел в Стенсоне человека, равного себе.

Два дня назад Стенсон побывал на борту «Кутузова», а сегодня капитан Гагемейстер гостил в его доме. Роберт познакомил с женой, миниатюрной золотоволосой Кэрол, и их двумя детьми — семилетним Чарли и четырёхлетней малышкой Сильвией.

После прогулки по вечернему городу и ужина Кэрол стала укладывать детей спать, и Леонтий Гагемейстер сделал было попытку откланяться, но Стенсон удержал его:

   — Нет, так не годится. Так рано уходить у нас не принято.

Они сидели в гостиной, выходящей открытыми окнами в сад. На короткое время в беседе наступила пауза, и из погруженного во тьму сада вдруг послышалось настораживающее шипение, кто-то негромко кашлянул, словно прочищал горло, и затем отчётливо раздалось: «Ток-кей, ток-кей, ток-кей...»

   — Что это? — удивился Гагемейстер.

   — Не пугайся, — с улыбкой сказал Стенсон, — это всего лишь гекко, или токей, местная ящерка. Наружностью страшновата, но вполне безобидная. Только не дай Бог, заберётся в дом и свалится с потолка на голову или шею. Тут же присосётся, и испытаешь чувство, словно тебя обожгла медуза. Но не вздумай отрывать — вцепится ещё сильнее и начнёт пребольно кусаться. Вот из таких прелестей, друг мой, и состоит наша жизнь.

В отличие от гостя, явившегося во флотском мундире, Роберт Стенсон был в лёгкой голландской блузе. Густые когда-то волосы заметно поредели, но благодаря походной морской жизни и свойственной англичанам любви к спортивным упражнениям фигура его сохранила юношескую стройность.

   — В Батавии, — продолжил Стенсон, — хорошо пожить, как ты сейчас, месяц-полтора. Всё в диковинку. Но через год начинаешь испытывать тоску. Меня спасает лишь возможность уходить регулярно в плавания. А так жизнь здесь чрезвычайно уныла, однообразна. Те же сытые лица, те же самодовольные мефрау. Мне уже невмоготу от мелкого тщеславия этих людей, от их соперничества — у кого лучше экипаж, повар, домашний оркестр из слуг-рабов. Когда же с Кэрол поселились тут, при Рафлзе, мы думали, что англичане пришли на Яву надолго, и кто мог ожидать, что её вновь отдадут голландцам. На первых порах и я был очарован Батавией, но теперь мы с Кэрол твёрдо решили: с нас хватит! Как только закончится срок моего контракта с Ван Достеном, уезжаем отсюда.

   — Обратно в Англию?

   — Нет, в Новую Голландию. Ты бывал там?

   — Да, лет десять назад. Притом первым из русских моряков, — не без гордости подчеркнул Гагемейстер.

   — Тогда ты должен понять меня. Это страна с большим будущим, с безграничными возможностями. И там живут наши соотечественники. Да и климат в Сиднее вполне для нас подходящий. Займусь фермерством.

   — Ты — фермерством? — удивлённо спросил Гагемейстер.

   — А почему бы не попробовать? Чем эта профессия хуже других? Когда у тебя семья, дети, всё тяжелее переносить долгую разлуку с ними.

   — Что ж, тут я не спорю. Я тоже подумываю после окончания плавания подать в отставку.

   — Как двигаются твои торговые дела, Леон? — сменил тему Стенсон.

Гагемейстер встал с кресла, подошёл к открытому окну. Таинственный токей умолк, но сад возле дома жил своей потаённой жизнью: слышны были шорохи, шелест листьев, перекличка невидимых птиц.

   — Они могли бы быть лучше, — сдержанно сказал Гагемейстер. — Но кое-какие результаты всё же есть. Договорился с твоим хозяином о продаже ему партии мехов. Мне надо ещё продать сандаловое дерево.

   — Забавно будет взглянуть на местных дам, облачённых в котиковые шубы, — пошутил Стенсон.

   — Примерно то же сказал мне и Ван Достен, — усмехнулся Гагемейстер. — Меха, разумеется, не для здешнего климата, но их можно с выгодой перепродать в Кантоне, куда русских купцов не допускают.

   — Я всё же советую тебе, Леон, поторопиться с ремонтом корабля, чтобы уйти до наступления сезона дождей.

   — Это почему же? И когда начнётся этот сезон?

   — В апреле. И, поверь, даже местные жители стараются в эту пору уехать куда-нибудь из Батавии. В сезон дождей никто не застрахован от приступов «амока», или «бери-бери», как называют здесь тропическую лихорадку. Европейцы же мрут от неё как мухи. Сегодня ты можешь играть в карты со своим приятелем, а через пару дней узнаешь, что он уже покойник. К виду катафалков здесь притерпелись. Усопших обычно поминают добрым словом, если сосед был настолько предусмотрителен, что ушёл на тот свет, не забыв уплатить все долги. И тогда бюргеры с облегчением говорят: «Да пусть земля будет ему пухом!» Я объехал полсвета, но не видел города, где смертность была бы так высока, как здесь. Вот теперь-то, Леон, ты окончательно должен понять, почему мы с Кэрол решили бежать отсюда и почему я счёл нужным дружески предупредить тебя.

   — Не знаю, — с сомнением покачал головой Гагемейстер, — удастся ли управиться до начала апреля. Боюсь, что нет.

   — Как знаешь... Кстати, я хотел спросить тебя, кто такой господин Баранов, который возвращается в Россию на твоём корабле. На том приёме у Ван Достена о нём почему-то много говорили.

Гагемейстер вернулся к небольшому столику подле кресла, взял недопитую рюмку с вином, медленно выпил.

   — О нём говорят больше, чем он того заслуживает. Да, он кое-что сделал на посту главного правителя американских колоний России. Ему не откажешь в предприимчивости. Он сумел расширить владения Российско-Американской компании, вёл крупные дела с американскими купцами. Но, — жёстко прервал полупанегирик Гагемейстер, — он правил деспотическими методами, и его действия принесли компании не только пользу, но и немалый вред. Компания потерпела значительные убытки из-за его авантюрных действий на Сандвичевых островах. Посланный им туда человек, некто доктор Шеффер, немец на службе компании, умудрился столкнуть между собой двух тамошних королей. Из-за этого для наших людей, помогавших Шефферу, начались большие неприятности. Прошлым летом одновременно со мной в Русской Америке находился капитан Головнин на шлюпе «Камчатка». Среди других вопросов он занимался ревизией некоторых дел компании, проверкой многочисленных жалоб на Баранова и его подручных, поступивших от служащих компании в Петербург. Баранов смещён, но, думаю, на родине ему не избежать неприятных для него объяснений.