Жанна дАрк из рода Валуа. Книга 3

– Не знаю, ваша светлость, – пролепетал Кошон, почти испуганный этой растерянностью Филиппа.

Но тот никакого ответа не ждал. В глубокой задумчивости герцог разговаривал уже сам с собой, перекидывая известные ему факты, как зёрна на чётках.

– Нет… Нет, нет! За крестьянкой никто из высокородных рыцарей никогда бы не пошёл, и девица, воевавшая под Орлеаном, несомненно, та, незаконнорожденная, а, если кто-то и подменил её после ранения, то только тайно, обманув остальных… Но, кто же тогда другая?! Или это ещё один бастард, что было бы совсем уж невероятно! Или… – Герцог на мгновение замер и посмотрел на Кошона почти с ужасом. – Или пророчество всё же свершилось, и мадам каким-то образом это узнала, как-то перехватила, соединила со своей афёрой, и теперь приберегает истинную Деву для чего-то более важного?

Кошон, наконец, не выдержал – залез пальцами под тесную шапочку и поелозил по лбу. Пальцы мгновенно стали мокрыми.

– Может, сообщить в Рим?

– Что сообщить?!

– Всё, что мы знаем… И пускай сами разбираются.

– А вдруг там придут к тем же выводам, что и я сейчас? Вы хотите до смерти напугать папу вторым пришествием?

Кошон шумно выдохнул.

– Что же тогда делать?.. Ла Тремуй обеспокоен. Если военные дела у дофина и дальше будут столь же успешны, ему своих позиций при дворе не удержать и о мирных переговорах с вашей светлостью хлопотать будет некому.

Филипп медленно размотал чётки, не сводя глаз с епископского лица. Внезапно взгляд его прояснился, а по губам поползла улыбка – не прежняя, беззаботная, а скорее похожая на злорадную усмешку.

– А знаете, Кошон, мне пришла в голову интересная мысль… Ничего громкого делать мы пока не будем – с таким противником, как её светлость герцогиня, торопиться не следует…

– Но Ла Тремуй… Мы не можем терять такого союзника! Ему надо что-то передать!

– Лишь мою благодарность… И то, только за кинжал. С ним я, по крайней мере, знаю, что делать. А ещё… – усмешка герцога стала шире, – ещё дайте ему как нибудь знать о возможных родителях девицы. От своего имени, разумеется… Теперь, думаю, можно… Получится ответная любезность. И пусть он тоже голову поломает… Я же отправлю письмо Бэдфорду – успокою, чтобы, из-за религиозного почтения, не вздумал уйти из Франции, как Саффолк от Орлеана. А потом… Потом, по родственному, поздравлю с победой господина де Ришемон…

* * *

Из покоев герцога де Вийо вышел, тоскливо соображая, что теперь делать?

Несколько дворян в галерее обернулись на него, окинули не узнавающими взглядами с головы до ног и снова вернулись к прерванному разговору. А конюший, которого эти взгляды окончательно смутили, решил выйти во внутренний двор, где сновали люди попроще.

У колодца поили лошадей, и, пользуясь тем, что решётки были открыты, де Вийо попросил дать воды и ему¹.

Он пил и осматривался.

В раскрытом окне верхней галереи важная от дородности кастелянша терпеливо выбивала моль из безумно дорогих меховых накидок. Несколько разодетых пажей весело перекликались с дозорным, свесившимся к ним через зубец валганга². У лестницы, что вела в оружейную на нижнем дворе, терпеливо дожидались новых подков холёные жеребцы, а из недр самой оружейной доносился трудолюбивый звон кузнечного молота… Картины достатка и процветания – добротные, уверенные, не знающие нужды..! Де Вийо вдруг вспомнил чаяния, с которыми ехал сюда, и рассмеялся. Кому он здесь нужен?! Он – мелкий придорожный камешек, волей случая влетевший в коловорот этих величавых, власть имущих колёс. Они могут либо раздробить, либо выкинуть обратно на обочину, и нужно очень резво прыгать между спицами, чтобы протащиться за ними, хоть немного, по ухабам Жизни… Но, чтобы прыгалось, надо, чтобы и колёса вращались, а это бургундское колесо, кажется, решило притормозить… Да и верно – зачем ему нестись куда-то, когда и так всё хорошо…

С досадой выплеснув недопитую воду, де Вийо пошёл на кухню – заесть огорчение чем-нибудь пристойным – и там, хотя бы, не остался разочарованным.

Он прекрасно проводил время, чередуя зажаренную оленину с бургундским и расплачиваясь за угощение остроумно-живописными рассказами о чудесной Деве, когда его отыскал посланный епископом слуга.

– Мы уедем рано утром, Вийо, – сообщил Кошон, с опаской поглядывая через окно на небо. – Кажется, непогода отступила, и обратный путь будет более спокойным. Но дело, которое я вам поручу, может вызвать настоящую бурю. И, если вы будете неосмотрительны, или употребите во зло то доверие, которым почтил вас герцог Филипп, первая же молния этой бури ударит по вашей голове.

Конюший напрягся.

– Его светлость даёт мне поручение?

– Много больше, сударь! Он доверяет вам тайну, которую нельзя доверить, ни бумаге, но обычному гонцу! Вы передадите её – но только от моего имени – господину Ла Тремую и…

Кошон замялся, с некоторым сомнением глядя в загоревшиеся азартом глаза де Вийо.

– И что?

– И далее будете молчать о ней даже под пытками!

Де Вийо мгновенно упал перед епископом на колени.

– Я готов сейчас же принести любую клятву его светлости! Герцог не пожалеет о своём доверии!

– Я знаю. Поэтому и рекомендовал вас, – важно кивнул Кошон.

А про себя вспомнил брезгливо поморщившегося герцога и свой последний, аргумент в пользу этого гонца, убедивший Филиппа больше всех других: «В крайнем случае, ваша светлость, де Вийо можно и пожертвовать. Не самая великая потеря…».

Париж

(май 1429 года)

– Какого чёрта!!! Какого чёрта вы ушли, не дав сражения, Саффолк!!!

Красное от крика, свирепое лицо герцога Бэдфордского пугало больше, чем его гнев и методичные удары о стол, на котором, при каждом ударе, жалобно позвякивали серебряный кувшин и кубок, опустевшие после того, как герцог залпом выпил их содержимое.

– Вы что, не понимаете, чем это грозит нам вообще, и мне, как регенту, в частности?! Не вы, милорд, станете оправдываться перед парламентом! И не ваше имя будет оплёвано потомками, когда им придёт в голову вспомнить об этой позорной осаде!!! Это же надо, а! Осрамить честь стольких великих побед! И перед кем?! Перед какой-то французской деревенщиной! Перед шлюхой, про которую здесь только ленивый не сказал, что она не годится даже для плотских удовольствий!.. Полугодовая осада! Деньги, которые я выбиваю из парламента! Всё под хвост драному французскому козлу!.. Да будь жив Гарри, он бы шкуру с вас содрал, как с какого-то простолюдина!

Бэдфорд закашлялся, схватился было за кубок, но, увидев, что вина там больше нет, с грохотом отшвырнул его в угол.

– Накажите меня, ваша светлость, – опустил голову Саффолк. – Я приму любое наказание.

– Да что мне с ваших наказаний! Даже если я применю к вам все известные казни, позора это не умалит! Зато наши враги воочию убедятся – в английском воинстве разлад среди высших командиров! И станут довольно потирать руки!.. Или, может, вы этого и хотите, раз уж стали для них таким благодетелем, что уходите без боя!!!

Пересохшее он крика горло снова скрутил спазм, и Бэдфорд закашлялся уже надолго.

Саффолк повернулся к дверям.

– Эй, кто-нибудь! Принесите его светлости воды!

Через мгновение секретарь де Ринель, словно дожидавшийся этого сигнала, вошёл в сопровождении слуги с новым кувшином в руках. Помятый при падении кубок хотели заменить, но, всё ещё кашляющий герцог замахал руками, вырвал кубок, сам себе налил трясущимися руками и жадно выпил.

– Ваша светлость, – робко проговорил де Ринель, – прибыл гонец от Филиппа Бургундского… Я бы не осмелился беспокоить, но он говорит что дело срочное…

Бэдфорд грохнул многострадальным кубком о стол и сплюнул.

– Ну вот… началось… Теперь, по вашей милости, Саффолк, я буду вынужден принимать лживые соболезнования от Филиппа – ещё одного любителя уводить свои войска!.. Давайте сюда гонца, Ринель – мой день сегодня и без того испорчен.