Русские святыни

Либерально-демократическая концепция государственного устройства признается наиболее эффективной в деле организации и сохранения индивидуальной свободы и торжественно провозглашается венцом и окончательным итогом политической истории человечества (Фукуяма). Однако, по справедливому замечанию русских философов, в частности Карсавина, демократия (в ее западноевропейском варианте) является переходным периодом между анархией (абсолютной свободой, произволом) и тоталитаризмом (абсолютным рабством). Дело в том, что в «правовом» государстве исходное состояние войны всех против всех сохраняется, но в более благообразной форме — юридического сутяжничества. Оные действия индивидом регулируются жесткими правилами, нормами, законами, нарушение которых воспринимается как дерзостный вызов всему общественному строю. Индивидуальная свобода находится по-прежнему в состоянии постоянной опасности. "Демократия — это область беспрецедентных экспериментов, где исчезают последние вехи уверенности". [250] Зыбкость, шаткость, неопределенность ситуации, анонимность угрозы индивидуальной свободе, страх за окончательную и полную потерю личной независимости порождают стремление к универсальному миропорядку, рационализирующему все стороны социальной жизни, но гарантирующему вполне определенный твердый минимум личной свободы, средств к существованию и достаточно стабильный уровень удовлетворения материальных и духовных потребностей. Для европейской философской мысли всех времен характерен напряженный поиск социальной формулы, позволяющей на научной основе конструировать, просчитывать и контролировать общественную реальность. Свидетельством тому — различные утопические проекты государственного устройства от пифагорейцев и Платона до современных концепций технократических элит. Философская мысль стремится к созданию такого социального тела, которое находилось бы под непрерывным действенным управлением, наблюдением и контролем со стороны компетентного центра, превращающего все существующее в хорошо отлаженный механизм. Но абсолютная регламентация всех сторон человеческой жизни и есть пресловутый тоталитаризм. Так, "…либеральная демократия, с ее культом внеэтнического индивидуализма, готовит себе погибель в своих собственных пределах. Эмбрионы тоталитаризма таятся в подполье либеральной демократии и эмбрионы эти, питаясь всеми пороками непросветленной свободы, быстро обрастают агрессивным телом. Так в недрах свободы имманентно порождаются силы рабства, ждущие лишь своего часа…", [251] часа, когда граждане сами, в силу различных обстоятельств, откажутся от собственной свободы в пользу твердых гарантий социальной обеспеченности и материального благополучия, в пользу сытого рабства.

Итак, в европейском самосознании представление о свободе развивается в русле негативной концепции свободы и понимается прежде всего как освобождение от любого рода ограничений, принуждения и привязанностей. Содержание свободы отождествляется со следующим набором признаков: независимость, нестесненность, безбрежность, безграничность и т. п. Данный ряд признаков характеризует, в основном, наружность, внешнюю сторону свободы, оставляя в стороне глубинную сущность содержания свободы, ее внутреннюю ценностную наполненность и необходимость.

Положительный аспект содержания свободы подразумевается сам собой: освобождение выступает как необходимое условие для развертывания сущностных основ человека, максимально возможного самоутверждения и самоактуализации личности, что, в свою очередь, предполагает пространственную агрессию. Свобода есть расширение жизненного пространства. Именно расширение собственной сферы влияния, выраженное в существующей системе экономических, политических и гражданских прав индивида, и является критерием прогресса, свободы, меры личной развитости и независимости. Процесс развития свободы осуществляется в ходе поступательного движения к абсолютному идеалу свободы, где каждый последующий шаг есть еще одна, очередная ступенька к совершенному царству свободы. Категория свободы в либерально-гуманистическом мировоззрении имеет одноплоскостное, горизонтальное измерение «длины» и «ширины», но лишена основного качества — «глубины», т. е. надындивидуального ценностного содержания, а потому смысл свободы однозначен, в сердцевине своей неподвижен и статичен. Свобода никогда не может завершиться, ее вечно не хватает, и потому она стремится к постоянному количественному росту, к постоянному расширению. Естественно, что в иерархии ценностей европейского общества свобода занимала и занимает одно из самых почетных и высоких мест и провозглашается одной из главных человеческих ценностей.

В русском национальном сознании, воспитании и созревшем лоне православия определение свободы имеет свои особенности. Свобода — это "образ существования необходимости" (Л. П. Карсавин), проявление священной необходимости. Необходимость здесь понимается не как что-то чуждое, высшее, противостоящее свободе, напротив — как близкое, родное, драгоценное, как та высшая ценность — Святыня, Главный предмет (И. А. Ильин), "которым только и стоит жить и за который следует умереть". Самодовлеющее значение свободы сразу же уходит на задний план, а основное внимание уделяется тому высшему, всеопределяющему началу, от которого и зависит содержание и значение свободы. Сама по себе проблема свободы, как самозамкнутого, не выходящего из собственных границ начала, по-видимому, не столь важна для русской философской мысли по сравнению с европейской философской традицией. Уже на уровне обыденного сознания существует твердое убеждение, что свобода, вне связи со священным предметом, не представляет из себя особой ценности. "Свобода есть просто пустота, простор.

— Двор пуст, въезжай кто угодно. Он не занят. Свободен.

— Эта квартира пустует. Она свободна.

— Эта женщина свободна. У нее нет мужа, и можете ухаживать.

— Этот человек свободен. Он без должности. Ряд отрицательных определений, и «свобода» их все объединяет. Я свободен, не занят.

От «свободы» все бегут: работник к занятости, человек — к должности, женщина — к мужу. Всякий — к чему-нибудь.

Все лучше свободы, «кой-что» лучше свободы, хуже «свободы» вообще ничего нет, и она нужна хулигану, лоботрясу и сутенеру". [252] Такое пренебрежительное" отношение к свободе со стороны европейца или представителя «свободолюбивой» российской интеллигенции всегда казалось кощунственным, диким и варварским. Не говоря уж о личных правах и свободах граждан, к наличию которых у обычного российского обывателя явно прохладное отношение. Личная свобода крестьян никак не основа, а скорее несколько противоестественное состояние. Все, что усиливает личную свободу большинства, не есть основа, а большее или меньшее расшатывание основ. Перенести кой-как свободу — можно, считать ее основой — нельзя. [253]

Мало этого. Из глубины веков доносится прямое предупреждение явно тоталитарного духа: "Остерегайся собственной свободы, предшествующей порочному рабству" (Исаак Сирин).

Последовательно проведенная освобожденность, отрицательная свобода есть не что иное, как пустота, бессодержательность, безобразность. Она свободна даже от самой себя, равно ни от чего не получает ограничения, различенности и определенности, а потому о ней и нет возможности что-либо высказать, кроме как — ничто.

Именно в православии свобода имеет непреходящее значение, и ценность, и духовное достоинство. Свобода есть существенно необходимое свойство человеческой природы, отличающее его от животных. [254] Апостол Павел прямо возглашает: к свободе призваны вы, братие, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти, но любовию служите друг другу (Галатам Б: 13). Чувство же Любви принципиально невынудимо и проистекает из "свободно-поющего сердца". Само православие есть религия милости и любви и помимо их существовать не может. "Отличие православия от всех остальных религий мира заключается (помимо догматической стороны этого вопроса) в признании личной духовной свободы человека, дарованной Искуплением, и личной духовной связи человека с Творцом. Это есть принципиальный отказ от автоматизма и насилия, а также принципиальное признание свободы человеческого духа, долженствующего сделать свой свободный выбор между добром и злом". [255]